Рагна сама еще не видела эту долину, но ее уверяли, что это прибыльное имущество. Дома, в Нормандии, ей досталась деревня Сен-Мартен, так что с прибавлением долины Оутен ее доход увеличивался вдвое. Словом, какие бы неприятности ни сулило грядущее, жить впроголодь точно не придется. Вообще подобное пожалование земель было широко распространено как в Нормандии, так и в Англии. Сюзерен раздавал земли своим приближенным, а те, в свою очередь, делились с более мелкими владетелями — в Англии это были таны, а в Нормандии рыцари; так закладывалась и обеспечивалась верность, поскольку все эти люди богатели — и уповали на большее. Каждому знатному человеку приходилось делать выбор, отдавать достаточно для того, чтобы заручиться надежной поддержкой, и сохранить достаточно для того, чтобы подтверждать свое превосходство. Ко всеобщему удивлению, к новобрачным шагнул Уигельм. — Эй, погодите-ка! «До чего же это в его духе, — подумала Рагна. — Кто еще попытался бы испортить мне свадьбу?» — Долина Оутен принадлежала нашей семье на протяжении многих поколений, — заявил тан. — Как по мне, мой брат Уилвульф не вправе распоряжаться ею в одиночку. — Так записано в брачном договоре! — возразил епископ Уинстен. — Это неправильно! — стоял на своем Уигельм. — Долина принадлежит всей семье. — Она останется в семье, — напомнил Уинстен. — Или ты забыл, что дама Рагна отныне — жена твоего брата? — Она передаст долину своим детям на смертном одре. — Это будут дети Уилвульфа, твои племянники и племянницы. Почему ты вдруг спохватился именно сегодня? Об условиях договора известно уже несколько месяцев. — Я хочу, чтобы все услышали. Уилвульфу явно надоело: — Хватит! Уигельм, перестань нести чушь! Ступай к гостям! — Какая же это чушь… — Заткнись, не то я разозлюсь. Уигельм подчинился. Церемония продолжилась, но Рагна испытывала растерянность. Все это было крайне странно. Уигельм наверняка знал, что его возражения будут отвергнуты. Почему же он решил подать голос и получить отказ прилюдно? Вряд ли он всерьез допускал, что Уилф отменит собственное распоряжение насчет долины Оутен. Так почему он затеял эту заведомо проигрышную схватку? Определенно, об этом стоило как следует поразмыслить. — Благодарю небеса и в ознаменование моей свадьбы, — между тем продолжал Уилвульф, — передаю церкви деревню Уигли и постановляю, что впредь ею будет владеть монастырь в Дренгс-Ферри, но с условием, что братия станет молиться за мою душу, за душу моей жены и души наших детей. Такие благочестивые дары тоже были не в диковинку. Когда мужчина добивался богатства и власти и сочетался браком с женщиной, намереваясь завести детей, его мысли обращались от суетных мирских страстей к духовным помыслам, и он делал все возможное ради надежды на посмертное спасение души и на блаженство в загробной жизни. Церемония подходила к концу, и Рагна искренне радовалась тому, что все прошло гладко, если не считать странного поведения Уигельма. Дьякон Итамар принялся записывать имена свидетелей брака — начал с самого Уилвульфа, за которым были поименованы все важные особы: епископ Уинстен, настоятели Осмунд и Дегберт, шериф Деневальд. Список получился коротким, Рагна почему-то рассчитывала, что на свадьбу соберутся другие священнослужители, скажем, соседи-епископы из Винчестера, Шерборна и Нортвуда, заодно с монахами из аббатств вроде Гластонбери, однако в Англии, похоже, были другие обычаи. Жаль, конечно, что не смог прибыть никто из ее семьи. Увы, дорога из Шербура была долгой — у нее самой путешествие отняло две недели жизни. Граф Хьюберт редко покидал свои владения, так что отца девушка не ждала, но предполагала, что мать все-таки почтит присутствием свадьбу дочери и что, быть может, с нею приплывет и брат Ричард. Однако графиня Женевьева до сих пор не одобряла выбор Рагны, с нее сталось бы объявить, что она не дает своего благословения. Девушка прогнала горькие мысли. — А теперь, друзья и соседи, — возгласил Уилвульф, — да начнется пир! Толпа зааплодировала, слуги потащили с кухни огромные блюда с мясом, рыбой, овощами и хлебом, кувшины эля для простолюдинов и медовуху для особых гостей. Рагне хотелось только прильнуть к мужу в постели, но она понимала, что им обоим нужно быть на этом пиру. Сама она почти не ела и не пила, зато постаралась побеседовать с как можно большим количеством людей. Это была отличная возможность произвести хорошее впечатление на горожан, и девушка с радостью ею воспользовалась. Олдред представил ее настоятелю Осмунду, и она несколько минут расспрашивала старого настоятеля о монастыре. Не упустила случая похвалить Олдреда и скромно заметила, что разделяет его мнение — Ширинг и вправду может сделаться средоточием мудрости (разумеется, под началом и радениями Осмунда). Настоятелю это изрядно польстило. Еще Рагна свела личное знакомство со многими видными горожанами — с Эльфвином, мастером монетного двора; с богатой вдовой Иммой, торговавшей мехами; с женщиной, которая владела таверной «У аббатства», самым многолюдным питейным заведением в городе; с изготовителем пергамента, ювелиром и красильщиком. Все эти люди охотно откликались на просьбу поговорить — внимание со стороны супруги элдормена тешило их самолюбие и заставляло завидовать соседей. Чем больше поглощалось пьянящих напитков, тем дружелюбнее становились местные. Рагна отыскала шерифа Деневальда, коротко Дена, сурового седовласого мужчину лет сорока. Поначалу тот отвечал односложно, и Рагна его понимала: будучи соперником Уилфа, шериф ожидал от нее враждебности. Но рядом сидела его жена, и Рагна принялась беседовать с нею о детях. Быстро выяснилось, что у пары буквально только что родился их первый внук, мальчик, и суровый шериф мгновенно превратился в любящего дедушку с глазами на мокром месте. Когда Рагна покинула шерифа Дена и его жену, к ней подошел епископ Уинстен. — О чем ты с ним говорила? — потребовал он ответа, и его тон был далек от любезного. — Вызнавала твои тайны, — бросила Рагна и была вознаграждена страхом, промелькнувшим во взгляде Уинстена: епископ не сразу сообразил, что над ним издеваются. — На самом деле, я говорила с Деном о его внуке. Кстати, тебя я тоже хотела кое о чем спросить. Расскажи мне о долине Оутен, моем новом владении. — Там все в порядке, — поспешно сказал Уинстен. — Раньше я собирал подати для Уилвульфа, а теперь стану собирать для тебя. Деньги поступают четыре раза в год. Рагна не стала ничего уточнять по этому поводу. — Кажется, в долине пять деревень и каменоломня? — Верно. — Подробностями епископ делиться не торопился. — А мельницы там есть? — не отступалась Рагна. — Ну, в каждой деревне имеется жернов… — Никаких водяных мельниц? — По-моему, их всего две. Она мило улыбнулась Уинстену, как бы благодаря за ценные сведения: — Что насчет добычи? Железная руда, серебро? — Нет, такого нет и в помине. Правда, в лесу можно встретить редких плавильщиков. — По-моему, ты слегка темнишь, — сказала Рагна, не слишком-то пряча досаду. — Если не знаешь наверняка, как обстоят дела в долине, почему ты уверен, что собираешь все положенные подати? — Люди меня боятся, — ответил епископ сухо. — Они не посмеют меня обманывать. — А запугивать обязательно? — Тебе не придется, предоставь это мне. — Уинстен кивнул и ушел. Этот разговор не закончен, пообещала себе Рагна. Когда все насытились, а бочки с элем и медовухой опустели, гости начали расходиться. Наконец-то можно было отдохнуть, и Рагна уселась за стол с куском жареной свинины и капустой. Тут подошел Эдгар-строитель, вежливо поздоровался и поклонился. — Миледи, в твоем доме я сделал все, что мог, — сообщил он. — С твоего позволения я хочу вернуться в Дренгс-Ферри завтра. — Спасибо тебе за работу, Эдгар. Твоими стараниями в доме стало куда уютнее. — Приятно слышать, миледи. Рагна указала юноше на плотника Дуннере, который уронил голову на стол и забылся сном: — А вот с ним как быть? — Не мне судить, миледи. — Тебе понравилась сегодняшняя церемония? Эдгар задумчиво покачал головой: — Отчасти. Этот ответ удивил Рагну: — Почему? — Я завидовал. Она выгнула бровь: — Уилфу? — Нет. — Неужели мне? Эдгар усмехнулся: — Я, конечно, восхищаюсь элдорменом, но замуж за него не пошел бы. Я же не Олдред. Рагна хихикнула. Эдгар посерьезнел: — Я завидую всем, кто вместе со своими любимыми. Меня самого такой возможности лишили, и теперь на свадьбах я грущу.