Олдред мгновенно понял, о чем речь, но притворился, будто не понимает: — Разумеется, ведь епископ — наш брат во Христе. Увы, Осмунд был слишком умен, чтобы поддаваться на подобные банальные уловки. — Тебя подслушали, когда ты беседовал с тем пареньком из Дренгс-Ферри. — Знаю. Я застал брата Хильдреда за этим неблаговидным делом. — Что же в нем неблаговидного?! — возмутился казначей. — Ты злоумышляешь против достойного священнослужителя! — Я лишь задавал вопросы. — Послушай меня, брат Олдред, — вмешался в перепалку настоятель. — У нас были разногласия с епископом Уинстеном по поводу Дренгс-Ферри, но мы все уладили, и этот вопрос закрыт. — Разве? Тамошний монастырь — по-прежнему мерзость в глазах Господа. — Может быть, но я решил не ссориться с епископом. Я не обвиняю тебя в заговоре против церкви, что бы ни утверждал в своей горячности брат Хильдред, но попрошу и тебя не судить меня слишком строго. Олдреда охватил стыд, к которому примешивалась изрядная доля негодования. Он нисколько не намеревался осуждать своего доброго, но ленивого и робкого старика-настоятеля. С другой стороны, человеку Божьему неуместно проходить мимо зла, какое бы обличье то ни принимало. Осмунд готов был на многое ради спокойной жизни, но долг монаха состоит в том, чтобы желать большего, нежели мирная и спокойная жизнь. Однако сейчас было лучше для всех не выказывать своих истинных чувств. — Нижайше прошу меня простить, отец-настоятель. Впредь я буду изо всех сил блюсти свой обет послушания и не нарушать его ни делом, ни помыслом. — Я знал, что ты внемлешь голосу разума, — одобрил Осмунд. Казначей Хильдред недоверчиво усмехнулся. Он сомневался в искренности раскаяния Олдреда. И он был прав. * * * Эдгар вернулся в Дренгс-Ферри на следующий день после обеда. Он едва стоял на ногах. Вот взбрело же в голову тащить мешок с известью на такое расстояние! Да, он крепок и силен, но не настолько же! Спина болела так, что он еле разогнулся. Ему сразу бросилась в глаза груда камней на берегу реки. Братья разгрузили плот, но не удосужились перенести камни к месту стройки. Попадись они ему в тот миг, он бы, пожалуй, не задумываясь учинил смертоубийство. Эдгар слишком устал даже для того, чтобы доплестись до таверны. Он просто сбросил с плеч опостылевший мешок на камни и растянулся на земле. Из таверны вышел Дренг. — Вернулся, значит, — сказал он хмуро. — Да, вернулся. — Камни привезли, как видишь. — Вижу. — Что в мешке? — Известь. Я сберег твои деньги, не стал тратиться на лошадь, но больше никогда так не поступлю. — Угу. Еще что-нибудь скажешь? — Нет. Дренг ухмыльнулся, и в этой ухмылке сквозило злобное удовлетворение. — Разве что только одно. — Эдгар достал кошель: — Ты дал мне слишком много денег. Похоже, Дренг изумился. — Камни обошлись по пенни штука, — принялся перечислять Эдгар. — В Оутенхэме с нас взяли пенни за ужин и кров. Известь — четыре пенни. В остатке получается девять пенни. Дренг взял кошель и пересчитал монеты: — Ясно. Так-так. Эдгар был озадачен. Подлая личность вроде Дренга просто обязана была ужаснуться, узнав, что выдала денег больше необходимого. А Дренг как будто лишь слегка удивился. — Ну-ну, — буркнул Дренг и вернулся в таверну. Лежа на спине и ожидая, пока спина перестанет болеть, Эдгар предавался размышлениям. Походило на то, что Дренг знал заранее о лишних деньгах, однако немало изумился, получив остаток обратно. «Конечно, он знал, — сказал себе Эдгар. — Сам все и подстроил». Ему учинили проверку. Дренг нарочно пытался ввести Эдгара в искушение и узнать, как тот себя поведет. Его братья проглотили бы наживку. Они взяли бы деньги, их бы разоблачили. А Эдгар вернул остаток. Тем не менее в одном Эрман и Эдбальд были правы. Они ведь предупреждали, что Эдгару не дождаться благодарности от Дренга. Именно так и вышло: даже простым «спасибо» его никто не оделил. 18 Март 998 г. Казалось, Рагне не составит ни малейшего труда побывать в долине Оутен. Она упомянула о своем намерении Уилфу за день до его отбытия в Уэльс, и элдормен молча кивнул в знак согласия. Но стоило войску уйти, как в дом Рагны явился епископ Уинстен. — Сейчас не лучшее время для посещения долины Оутен, — сказал он негромко, улыбаясь той неискренней улыбкой, которую нацеплял на лицо всякий раз, когда притворялся человеком рассудительным. — Пора весенней пахоты. К чему отвлекать крестьян от их трудов? Рагна насторожилась: никогда раньше, насколько ей помнилось, епископ не проявлял интереса к крестьянскому труду. — Разумеется, я не желаю никоим образом им мешать, — проговорила она выжидательно. — Вот и славно. Отложи свою поездку, а я пока соберу за тебя подати и передам тебе твою долю, как на Рождество. Действительно, Уинстен принес солидный мешок денег через несколько дней после Рождества, но никаких записей не предоставил, поэтому оставалось лишь гадать, получила ли она в полной мере то, что ей причиталось. В ту пору Рагна страдала из-за Инге и приняла действия Уинстена как должное, но она не собиралась и дальше потакать своему душевному состоянию. Когда епископ направился к двери, она взяла его за руку: — А когда будет разумно туда поехать? — Когда? Давай прикинем. — Рагна подозревала, что она сама знает о сельских делах побольше Уинстена. — Видишь ли, земля всегда требует заботы. — Да, но… — После пахоты надо сеять. — Верно. — Потом прополка, потом жатва, потом молотьба и помол. — Знаю. — А там уже и зимняя вспашка. — Уинстен дернул подбородком с легкой досадой. — В общем, я дам тебе знать, когда будет сподручно. Рагна твердо покачала головой: — Предлагаю сделать иначе. Я отправлюсь в Оутен на Благовещение. Это праздник, работать все равно никто не будет. Уинстен замялся, но так и не смог придумать достойный ответ. Он ушел, но Рагна поняла, что разговор еще не закончен. Ну да ладно, ему ее не запугать. На Благовещение она лично соберет подати в Оутенхэме. И допросит Габерта-каменщика.