Эдгар сомневался, что Робер переплавит дурную монету. Скорее всего, он их потратит — по одной, чтобы легкий вес был не так заметен. Но это уже не имело значения, ибо Олдред достиг того, к чему стремился: Робер точно никому не расскажет о монетах, возжелай он их потратить. Значит, Уинстен не узнает, что его тайна раскрыта. Монах между тем повернулся к Уину: — Прошу тебя ни с кем не делиться этими сведениями — по той же причине. — Конечно. — Смею заверить, что я полон решимости привлечь виновного к ответу. — Рад это слышать, — сказал Уин. — Удачи тебе. А Робер прибавил: — Аминь. * * * Олдред торжествовал, но быстро успокоился — ведь битва еще не выиграна окончательно. — По всей видимости, священники в монастыре знают об этом, — задумчиво проговорил он, когда Эдгар повел плот вверх по течению. — Уж они всяко должны были заметить неладное. Но они хранят молчание, зато ведут жизнь, полную праздности и роскоши. Эдгар кивнул: — Деревенские тоже знают — по крайней мере, догадываются, однако их подкупают дарами, которые Уинстен раздает четырежды в год. — Что ж, это объясняет, почему он так взбеленился, когда я хотел превратить его развращенную обитель в богобоязненный монастырь. Тогда ему пришлось бы начинать все заново в какой-нибудь отдаленной деревеньке, а это непросто. — Думаю, чеканит монеты Катберт. Он единственный способен вырезать нужный чекан. — Эдгар сокрушенно покачал головой: — Он не такой уж плохой человек, просто слабый. Люди вроде него не в силах сопротивляться мерзавцам наподобие Уинстена. Честно сказать, мне его почти жаль. Расстались в Мьюдфорд-Кроссинге, по-прежнему стараясь не привлекать внимания к тому обстоятельству, что занимаются общим делом. Эдгар продолжил путь вверх по течению, а Олдред взгромоздился на Дисмаса и двинулся окольными путями в сторону Ширинга. Ему посчастливилось прибиться к двум углежогам; те толкали тачку, содержимое которой смахивало на уголь, но на самом деле было особой породой, пригодной для извлечения ценного олова. В их компании Олдред ничуть не сомневался в том, что, попадись им в лесу разбойник Железная Башка, крепкие углежоги, вооруженные молотками с железными насадками, отпугнули бы того в мгновение ока. Обыкновенно путники болтали между собой, но быстро выяснилось, что углежоги склонны отмалчиваться, так что у Олдреда было достаточно времени поразмыслить над тем, как бы и вправду привлечь Уинстена к суду и добиться осуждения порочного епископа. Монах понимал, что это будет нелегко даже с теми сведениями, которыми он теперь располагал. Уинстен наверняка найдет множество свидетелей, готовых поклясться в том, что епископ безукоризненно честен и ничем себя не запятнал. Когда свидетели расходились в показаниях, существовал такой порядок: кому-то одному предлагали пройти суровое испытание — либо взять в руку раскаленный железный прут и пронести его десяток шагов, либо сунуть пальцы в котелок с кипящей водой и достать со дна камень. Считалось, что Господь убережет того, кто говорит правду, но сам Олдред в жизни не встречал человека, который добровольно согласился бы на участие в таком испытании. Нередко становилось ясно, какая сторона говорит правду, и суд верил более надежным свидетелям. Однако дело Уинстена будет рассматриваться в окружном суде, а этот суд возглавляет брат епископа, элдормен Уилвульф. Тот явно станет толковать все сомнения и разночтения в пользу Уинстена. Следовательно, нужно отыскать более убедительные доказательства, подкрепленные клятвами людей столь высокого положения, что даже брат Уинстена затруднится сделать вид, будто верит в невиновность сородича. Олдред спрашивал себя, что вообще побудило человека вроде Уинстена заняться чеканкой дурной монеты. Он же епископ, живет привольно и весело, что еще ему понадобилось? Зачем рисковать потерей всего? Должно быть, алчность этого человека поистине не ведает насыщения. Сколько бы у него ни было денег и власти, он всегда жаждет большего. Грех, страшный грех. На следующий день Олдред добрался до аббатства Ширинга поздно вечером. В монастыре было тихо, он слышал из церкви псалмы повечерия, служения, знаменующего конец дня. Монах поставил пони в стойло и направился прямиком в дормиторий. В седельной суме лежал бесценный дар от приорства в Куме, копия Евангелия от Иоанна, каковое, что общеизвестно, начинается знаменательным изречением: «In principio erat Verbum, et Verbum erat apud Deum, et Deus erat Verbum», то есть «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Олдред чувствовал, что может потратить всю жизнь, пытаясь постичь эту тайну. Он решил, что при первой же возможности предъявит новую книгу настоятелю Осмунду. Монах разбирал свою суму, когда из кельи Осмунда в дальнем конце дормитория выглянул брат Годлеов. Ровесник Олдреда, он был от рождения смуглым и отличался худощавым телосложением. Мать его была пастушкой, ее силой взял проезжавший мимо знатный владетель. Годлеов не ведал имени своего отца и намекал порой, что его мать тоже никогда этого не узнала. Подобно большинству более молодых монахов в обители, Годлеов разделял взгляды Олдреда и негодовал на чрезмерную осторожность и скупость Осмунда и казначея Хильдреда. Олдреда напугал утомленный вид Годлеова. — Что случилось? — спросил он. Второй монах замялся, подыскивая слова, и Олдред нетерпеливо махнул рукой: — Не томи, выкладывай. — Я присматриваю за Осмундом. — До пострига Годлеов был пастухом и привык изъясняться немногословно. — С какой стати? — Его пришлось уложить в постель. — Прискорбно это слышать, но ты же понимаешь, что к этому все шло, верно? — Олдред повел рукой: — Он болел, в последнее время ему стало трудно спускаться по лестнице, не говоря уже о том, чтобы подниматься. — Монах помолчал, глядя на Годлеова. — А что еще стряслось? Я же вижу. — Лучше спроси Осмунда. — Хорошо, так и сделаю. — Олдред взял книгу, которую привез из Кума, и двинулся в келью настоятеля. Осмунд сидел в кровати, опираясь спиной на груду подушек. Быть может, он и вправду прихворнул, но выглядел достаточно бодро, Олдред предположил, что настоятель охотно останется в постели, будь его воля, до конца своих дней, сколько бы ему ни было их отведено. — Горько узнать, что ты нездоров, милорд настоятель, — посетовал Олдред. Осмунд вздохнул: — Господь в Своей мудрости отнял у меня силы. Олдред сомневался в том, что к этому исходу причастен Бог, но вслух сказал просто: — Всевышний велик и всемогущ. — Отныне приходится полагаться на молодых, — продолжал Осмунд. Выглядел он слегка смущенным, подобно Годлеову, как если бы его угнетала некая тайна, которую он, предоставь ему право выбора, предпочел бы никому не раскрывать. Олдреду стало понятно, что аббатство встречает своего армария скверными вестями. — Неужели ты помышляешь о том, чтобы поставить кого-то вместо себя настоятелем, пока тебе неможется? Это было важное решение. Монах, обремененный таким поручением, имел все возможности для того, чтобы сделаться полноправным настоятелем после кончины Осмунда. Старик не ответил на вопрос, и Олдред усмотрел в этом зловещий знак. — Беда молодых в том, что они чрезмерно склонны к суете. — Это явно был камень в огород Олдреда. — Они идеалисты и норовят оскорблять тех, с кем не согласны. Пора было перестать ходить вокруг да около. — Ты уже кого-то назначил? — спросил Олдред в лоб. — Хильдреда. — Осмунд отвернулся. — Благодарю, милорд настоятель. — Олдред бросил книгу на кровать Осмунда и вышел из кельи. 20 Июль 998 г. Уилвульф отсутствовал на три месяца дольше, чем кто-либо ожидал, — по сути, треть срока замужества Рагны. Шесть недель назад пришла одна-единственная весточка — он забрался в Уэльс глубже, чем предполагал изначально, жив и здоров, чего и всем желает. Рагна скучала по нему. Она успела привыкнуть к тому, что рядом есть мужчина, с которым можно поболтать, обсудить дела и лечь в общую постель. Встреча с Инге, безусловно, омрачила это удовольствие, но все же очень хотелось, чтобы Уилф вернулся поскорее. Что касается Инге, та попадалась Рагне на глаза едва ли не каждый день. Будучи хозяйкой в доме элдормена, Рагна высоко держала голову и не снисходила до выяснения отношений со своей соперницей, но ощущение испытанного унижения никуда не делось. «Чего ждать от Уилфа после его возвращения?» — вдруг подумалось ей. За время своего похода он наверняка возлегал с другими женщинами. Недаром он прямо заявил — не до свадьбы, увы, а уже после, — что любовь любовью, а спать он будет с тем, с кем захочет. Может, он повидал в Уэльсе множество молодых и красивых девушек? Или вернется изголодавшимся по телу Рагны? Или что? Уведомление о возвращении элдормена пришло за сутки до его прибытия: Уилф нарочно отправил вперед гонца на резвом коне — предупредить, что завтра будет дома. Рагна заставила всех на холме заняться делом. На кухне взялись готовить пир: забили молодого бычка, запалили огонь для жарки на вертелах, выкатили бочонки с элем и поставили в печь хлебы. Прочие слуги прибирались на конюшне, застилали пол свежим тростником, вытрясали спальные тюфяки и проветривали одеяла. Рагна сходила в дом Уилфа, сожгла пригоршню ржи, прогоняя запахом насекомых, распахнула ставни, впуская свежий воздух, посыпала кровать лавандой и лепестками роз. Еще поставила корзинку с фруктами, фляжку вина и бочонок эля, принесла поднос с хлебом, сыром и копченой рыбой. Вся эта суета отвлекала ее от лишнего беспокойства. На следующее утро она попросила Кэт нагреть котел с водой и вымылась с головы до ног, особо тщательно намывая места, где на теле росли волосы. Затем натерла пахучим маслом шею, грудь, бедра и ступни. Надела свежевыстиранное платье, обула новые шелковые туфли и закрепила головной платок лентой с золотой вышивкой. Уилф прибыл в полдень. Рагна издалека расслышала, как хлопают его воинам радостные горожане, и поспешила наружу, чтобы встать перед дверями большой залы. Он ворвался во двор галопом, красный плащ развевался за плечами, воины скакали позади. Сразу же увидел Рагну и стремительно развернулся к ней, а она чуть было не поддалась искушению отпрыгнуть с его дороги, остановила только мысль, что надо показать мужу и жадным до зрелища зевакам — она целиком и полностью доверяет умению Уилфа править конем. Вблизи она разглядела, что его волосы и усы давно не стрижены, подбородок, обычно гладко выбритый, порос всклокоченной бородой, а на лбу появился новый шрам. Затем Уилф преднамеренно поздно дернул поводья всего в нескольких дюймах от Рагны. Ее сердце молотом стучало в груди, но она приветливо улыбалась. Он спрыгнул с коня и обнял жену, как она и надеялась. Люди вокруг хлопали в ладоши и смеялись: им нравилось наблюдать такую страсть. Рагна понимала, что отчасти Уилф хвастается вот так перед своими подданными, и принимала это поведение как часть обязанностей вожака. Впрочем, в искренности его объятий сомневаться не приходилось. Он страстно поцеловал Рагну, коснулся языком ее языка, и она охотно откликнулась на поцелуй. Потом ему надоело торчать у всех на виду, он ловко подхватил Рагну одной рукой за бедра, а другой приобнял за плечи. Она радостно засмеялась. Уилф понес ее мимо большой залы в свое жилище. Зеваки одобрительно загомонили. Рагна не могла не порадоваться тому, что позаботилась навести порядок в его доме.