— Она ненавидела Кинерика, — проворчал он. Матушка осталась при своем мнении. — По-твоему, заповедь гласит: «Не прелюбодействуй, если только женщина не ненавидит своего мужа»? — насмешливо спросила она. — Я знаю, что гласит заповедь. Знаю, что нарушил ее. Признания матушке было, похоже, мало — ее мысли явно устремились дальше. — Должно быть, она погибла в суматохе. Иначе ты бы не вернулся. Эдгар кивнул. — Полагаю, это жена коровника. Как ее звали? Сунгифу? Она обо всем догадалась! Эдгар почувствовал себя ребенком, пойманным на лжи. — Ты собирался сбежать той ночью? — уточнила матушка. — Да. Милдред взяла Эдгара за руку и понизила голос: — Что ж, выбирал ты с умом, ничего не скажешь. Мне нравилась Сунни. Она была разумной и трудолюбивой. Жаль, что она мертва. — Спасибо, мама. — Она была хорошей женщиной. — Матушка отпустила руку Эдгара, ее голос снова изменился. — Но чужой женой. — Я знаю. На этом разговор закончился. Матушка знала, что слов не нужно, что все остальное сделает совесть Эдгара. Они остановились у ручья выпить холодной воды и передохнуть. Минуло уже несколько часов с тех пор, как они ели в последний раз, но утолить голод было нечем. Эрман, старший из братьев, был подавлен ничуть не меньше Эдгара, но ему не хватало смекалки молчать об этом. — Я ремесленник, а не грязный крестьянин, — процедил он, когда семья снова двинулась в путь. — Сам не знаю, зачем я иду с вами. Матушка не терпела нытья. — Какой у нас был выбор? — сурово спросила она. — Чем бы ты занялся, не заставь я тебя пойти с нами? У Эрмана, конечно, не было внятного ответа, он лишь пробормотал что-то насчет того, что подождал бы в Куме, пока все наладится. — Да ничего бы не наладилось! — в сердцах воскликнула матушка. — Знаешь, что тебя ждало бы? Рабство. Уж поверь. Когда люди умирают от голода, они становятся рабами. Обращалась она к Эрману, но Эдгара ее слова потрясли сильнее, чем брата. Ему и в голову не приходило, что он может однажды стать рабом. Такое откровение вгоняло в ступор. Неужели именно эта участь ожидает их семью, если они не смогут обустроиться на новом месте? Эрман раздраженно бросил: — Никто меня не поработит. — Зачем кому-то тебя порабощать? — удивилась матушка. — Ты добровольно вызовешься. Эдгару доводилось слышать о людях, добровольно продававшихся в рабство, но личного знакомства ни с кем таким он не водил. Конечно, он встречал множество рабов в Куме, где среди свободных хотя бы каждый десятый был рабом. Молодые и привлекательные девушки и юноши становились игрушками богатых мужчин. Остальные тянули плуги, получали побои, когда уставали, и проводили ночи на цепи, как собаки. Большинство из них составляли уроженцы Британии, выходцы с диких западных окраин — из Уэльса, Корнуолла и Ирландии. Время от времени оттуда предпринимали набеги на более богатых англов, похищали домашний скот, кур и оружие; англы же в отместку сжигали деревни и забирали рабов. Добровольное рабство было чем-то другим. Существовал даже особый обряд, и матушка в красках описала его Эрману. — Встаешь на колени перед знатным мужчиной или женщиной, покорно склоняешь голову. Тебя, разумеется, могут отвергнуть, но если такой человек положит руки тебе на голову, ты пожизненно будешь считаться рабом. — Уж лучше сдохнуть с голода. — Эрман вяло сопротивлялся. — Перестань, уж мне ли не знать, — одернула его матушка. — Ты ведь ни дня в жизни не голодал. Ваш отец заботился об этом, мальчики, даже когда нам с ним самим нечего было есть. Вам что, приходилось сидеть без еды целую неделю? Да вы в мгновение ока склонитесь перед любым, кто поманит вас похлебкой. А в итоге будете до конца своих дней трудиться за пропитание. Эдгар никак не мог понять, верить матушке или нет. Почему-то казалось, что он бы выбрал смерть от голода. В голосе Эрмана звучал угрюмый вызов. — Из рабства можно выкупиться. — Верно, но ты уверен, что это вот так просто? Свободу можно купить, кто бы спорил, но где ты возьмешь деньги? Хозяева иногда дают рабам денег, но нечасто и немного. Остается лишь надеяться, что добрый хозяин рано или поздно составит завещание, в котором тебя освободит. А потом ты вернешься к тому, с чего начинал, бездомный и обездоленный, но на двадцать лет старше. Вот такой у нас выбор, глупый мальчишка. Ну, повтори снова, что не хочешь копаться в земле. Эдбальд, средний из братьев, внезапно остановился, наморщил веснушчатый лоб и произнес: — Похоже, мы почти пришли. Эдгар повернулся к реке. На дальнем ее берегу виднелось строение, похожее на постоялый двор, — длиннее обычного дома, со столом и скамьями снаружи и большой зеленой лужайкой, где паслись корова и две козы. Неподалеку была привязана за колышек грубая лодка. Вниз по склону от строения вела утоптанная тропинка. Слева от нее выстроились в ряд пять деревянных домов. Справа располагалась крохотная каменная церковь, за ней большой дом и пара сараев, наверное конюшни или амбары. Дальше дорога исчезала в лесу. — Паром, таверна и церковь, — перечислил Эдгар, ощущая возбуждение в душе. — Сдается мне, что Эдбальд прав. — Давай выясним, — сказала матушка. — Ну-ка, покричите. Эдбальд, обладатель самого зычного голоса в семье, приложил ладони ко рту и завопил так, что эхо раскатилось над водой: — Эй! Эгей! Есть кто живой? Эй! Они стали ждать ответа. Эдгар заметил, что ниже по течению река разделялась на два рукава островом, имевшим в длину около четверти мили. Он густо порос лесом, но за стволами деревьев угадывалась стена каменного здания. Юноше сразу стало любопытно, что бы это могло быть. — Покричи снова, — попросила матушка. Эдбальд повторно огласил окрестности своими воплями. Дверь строения открылась, из нее вышла женщина. Эдгар сощурился и поправил себя — нет, не женщина, а девушка моложе его самого на четыре или на пять лет. Она уставилась через реку на новоприбывших, но отвечать на крики не спешила. В руках у нее было деревянное ведро; она неторопливо подошла к кромке воды, вылила ведро в реку, сполоснула и вернулась обратно. — Придется вплавь, — со вздохом сказал Эрман. — Я не умею плавать, — напомнила матушка. Эдгар не дал разгореться спору. — Эта девица всего-навсего выделывается. Дает нам понять, что она тут за главную, а вовсе не служанка. Она пригонит лодку, когда ей заблагорассудится, и еще будет ждать от нас благодарности. Он оказался прав. Девушка снова вышла наружу. Все тем же неторопливым шагом направилась туда, где была привязана лодка. Отвязала веревку, взяла весло, села в лодку и оттолкнулась от берега. Попеременно опуская весло в воду то с одного борта, то с другого, принялась грести. По уверенным движениям было ясно, что это занятие ей привычно и, по-видимому, не требует усилий. Эдгар с изумлением таращился на лодку. Ничего особенного, просто выдолбленный ствол дерева, очень неустойчивый на воде, но девчонка управлялась с ним довольно ловко. Он пригляделся к незнакомке, когда та подплыла ближе. Вполне обычная на вид, темно-русые волосы, кожа в прыщах, но фигурка пухленькая. Пожалуй, от силы лет пятнадцать. Девушка доплыла до их стороны и умело остановила лодку в нескольких ярдах от берега. — Чего шумите? — спросила она. Матушка ответила вопросом на вопрос: — Что это за место? — Говорят, Дренгс-Ферри. Переправа Дренга. Итак, подумал Эдгар, вот наш новый дом. — Дренг — это ты? — продолжала пытать ее матушка. — Нет, мой отец. А я — Квенбург. — Девушка с нескрываемым интересом оглядела троих парней. — А вы кто? — Мы на пустое хозяйство прибыли, — объяснила матушка. — Епископ Ширингский нас прислал. — Вот как? — Квенбург явно ничуть не воодушевилась. — Ты нас переправишь? — Угу. По фартингу за голову, и никакого торга. Король чеканил единственную монету — серебряный пенни. Эдгара всегда занимали мельчайшие подробности, поэтому он знал, что королевский пенни весит одну двадцатую унции. В фунте двенадцать унций, поэтому фунт вмещал двести сорок пенни. Причем монету чеканили на самом деле из сплава — тридцать семь частей серебра, три части меди. На один пенни можно купить полдюжины кур или четверть барашка. Для оплаты более дешевых покупок монету приходилось делить надвое — на полупенни, а то и вовсе на четыре фартинга. Поделить ровно получалось редко, споры по этому поводу разгорались ежедневно. — Вот тебе пенни, — сказала матушка.