Юноша обернулся на звук, Дегберт и Эдит тоже уставились на холм. Полдесятка верховых подскакали к монастырю и натянули поводья. В вожаке отряда Эдгар узнал епископа Уинстена. Пока Дегберт приветствовал своего высокородного брата, Эдгар поспешил удрать. Миновал таверну, пересек поле, на котором его братья вязали в снопы срезанные стебли овса, но не стал заговаривать с ними. Прошел мимо дома, в котором обитала семья, и ускользнул в лес. Заблудиться он не боялся. Прошел с милю по едва заметной оленьей тропе сквозь заросли и очутился на поляне, где его поджидали шериф Ден и брат Олдред в сопровождении двух десятков воинов на поджарых лошадях. Выглядели они внушительно, вооруженные мечами и щитами, все в шлемах. Заметив Эдгара, двое мужчин обнажили клинки. Юноша узнал невысокого и вечно хмурого Уигберта, рядом стоял здоровяк Годвин. Эдгар вскинул руки, показывая, что безоружен. Олдред не замедлил вмешаться: — Все в порядке, это наш шпион из деревни. Воины вложили клинки в ножны, а Эдгар поморщился. Не слишком-то приятно, когда тебя называют шпионом. Сказать честно, он мучился из-за неприятных мыслей. Мошенников разоблачат и накажут по всей строгости. Дегберт, конечно, заслужил наказание, но вот как быть с Катбертом? Трусоватый мастер всего-навсего исполнял чужие приказы, по сути, его заставили совершить преступление. Впрочем, Эдгара ужасало беззаконие как таковое. Матушка, пока была жива, вечно спорила с власть имущими, но никогда их не обманывала. Беззаконие воплощали собой викинги, убившие Сунни, разбойник Железная Башка и такие люди, как Уинстен и Дегберт, которые грабили бедняков, притворяясь, будто пекутся об их душах. А лучшие люди соблюдали закон, среди них были священнослужители вроде Олдреда и даже знать — вспомним хотя бы Рагну. Эдгар вздохнул: — Верно, я шпион. Епископ Уинстен только что прибыл в деревню. — Хорошо. — Шериф Ден посмотрел на небо. В прорехах листвы виднелся клочок небосвода, и было заметно, что яркий полуденный свет уже немного поблек. Эдгар ответил на незаданный вопрос: — Сегодня они вряд ли засядут в кузнице. Нужно время, чтобы разжечь огонь и расплавить монеты. — То есть начнут завтра. — Думаю, ближе к полудню дело будет в разгаре. Шериф Ден покачал головой: — Надо застать их с поличным, нельзя действовать наобум. Ты сумеешь проследить за ними и предупредить нас, что пора выдвигаться? — Смогу. — Тебя в кузницу пустят? — Нет, но это не обязательно. Мы с ювелиром, бывает, болтаем, пока он работает. Обсуждаем инструменты, всякие металлы… — Как ты узнаешь? — нетерпеливо перебил Ден. — Катберт закрывает дверь, только когда приходит Уинстен. Я постучусь и позову Катберта. Если меня прогонят, это будет означать, что они плавят монеты. Ден утвердительно кивнул: — Разумно. Иди, парень, мы будем ждать. Помни, мы наготове. * * * В тот вечер Уинстен обошел деревню и раздал каждому хозяйству по куску ветчины. На следующее утро перед завтраком Катберт развел огонь в мастерской, взяв древесный уголь, жара от которого было больше, чем от дерева или обычного угля. Уинстен позаботился запереть наружную дверь мастерской и на всякий случай оставил сторожить верного Кнеббу, после чего вручил Катберту окованный железом сундучок, полный серебряных монет. Катберт взял большой глиняный тигель и погрузил его в россыпь угольев по самое горлышко. Нагреваясь, тигель багровел на глазах, будто притворяясь рассветным солнцем. Мастер набрал пять фунтов меди, соскобленных с продолговатого слитка, добавил равное по весу количество серебряных монет, тщательно все перемешал и ссыпал в тигель. Раздул пламя кузнечными мехами, а затем, когда металл начал таять, помешал смесь палкой. Дерево мгновенно обгорело, соприкоснувшись с раскаленным металлом, но это было не страшно. Глиняный тигель продолжал менять цвет, стал ослепительно-желтым, как солнце в полдень. Расплавленный металл отливал чуть более темным оттенком. На рабочем столе стояли в ряд десять глиняных сосудов. Каждый, когда заполнялся до края, содержал ровно фунт расплавленной смеси: Уинстен и Катберт выяснили это способом проб и ошибок некоторое время назад. Наконец Катберт достал тигель из очага при помощи пары щипцов с длинной ручкой и разлил смесь по глиняным сосудам. В первый раз, когда наблюдал за этим превращением, Уинстен, признаться, испугался. Подлог относился к тяжким преступлениям. Любой, кто покушался на право короны чеканить монету, становился изменником. В лучшем случае виновных карали отрубанием рук, а в худшем их ожидала более страшная участь. В тот раз, когда все только начиналось, а сам Уинстен был лишь архидьяконом, он расхаживал по монастырю, то и дело заглядывал в кузницу и беспрестанно озирался, проверяя, не следит ли кто за ними. Теперь-то он понимал, что вел себя как человек, которому есть что скрывать, но никто тогда не осмелился его расспрашивать. Он быстро осознал, что большинство местных предпочитает закрывать глаза на преступления власть имущих — меньше знаешь, крепче спишь, как говорится, — однако все равно старался задабривать людей подарками. В итоге он до сих пор сомневался в том, что жители деревни догадываются о происходящем четыре раза в год в кузнице Катберта. Будем надеяться, что такие мысли ему подсказывает уверенность в себе, а не беззаботная заносчивость. Когда металл остыл и затвердел, Катберт перевернул сосуды вверх дном, и на стол попадали толстые плашки из сплава меди с серебром. Он принялся обрабатывать каждую поочередно молотком, плюща их так, что они становились тоньше и шире, постепенно совпадая размерами с большим кругом, начерченным на особой подставке. Уинстен знал по опыту, что из одной плашки получается двести сорок чистых заготовок для монет. Катберт взял набойник, пустой торец которого был размером точно с монету в один пенни, и принялся нарезать заготовки. Покончив с этим, он бережно собрал остатки металла, чтобы позднее снова их расплавить. На столе лежали три увесистых округлых предмета. Два служили чеканами, и Катберт старательно вырезал на них в свое время изображения, совпадавшие с резьбой на обеих сторонах монет короля Этельреда. На нижней, тыльной стороне чеканили голову короля и его титул «король англичан» на латыни. Катберт вставил этот чекан в особое отверстие в наковальне. На верхней, лицевой стороне монет имелся крест и надпись «Сделано Эльфвином в Ширинге», тоже на латыни. В прошлом году королевский монетный двор немного изменил начертание креста, чтобы затруднить подделки. Этот чекан с торца был изрядно расплющен, по нему много и сильно били молотом. Третьим предметом на столе была стяжка, надежно скреплявшая верх и низ. Катберт положил заготовку на наковальню поверх нижнего чекана, установил стяжку и поместил в нужное положение верхний чекан. Тот уперся дном в заготовку, и мастер резко и сильно ударил по его торцу молотом с железной насадкой. Когда стяжку сняли, выяснилось, что на лицевой стороне заготовки появился крест с нужной надписью. Катберт тупым ножом подцепил монету, оторвал ее от нижнего чекана и перевернул, на обороте красовалась королевская голова. Теперь следовало исправить цвет монеты, ведь деньгам полагалось быть серебряными, а не темными. Здесь имелось простое решение. Зажав монету щипцами, Катберт нагрел ее на огне, а затем окунул в миску с разбавленным купоросом. На глазах жадно наблюдавшего Уинстена кислота удалила медь с поверхности монеты, оставив покрытие из чистого серебра. Епископ усмехнулся. Деньги из ничего, сказал он себе. Это зрелище не переставало его воодушевлять. Больше всего на свете он ценил деньги и власть. Вообще-то, они были неразделимы. Он желал власти над людьми, и деньги обеспечивали ему эту власть. Он и вообразить не мог, что когда-нибудь обретет столько власти и денег, сколько окажется достаточно. Он был епископом, хотел стать архиепископом, а затем, возможно, сделается королевским советником, глядишь, и королем, но даже тогда ему будет мало власти и денег. Что ж, такова жизнь, подумалось ему, вечером наедаешься досыта, а утром встаешь голодным. Катберт заменил глиняный тигель и вновь ссыпал туда смесь подлинных монет и соскобов меди. Пока смесь плавилась, он отчеканил следующий пенни. — Свежа, как девственница, — проговорил Уинстен, любуясь монетой. Катберт опустил пенни в купорос. Снаружи донесся какой-то звук. Мошенники замерли и прислушались. Кнебба, стоявший на страже у двери, сурово произнес: — Ступай прочь. Молодой голос ответил: — Я пришел повидать Катберта. — Это Эдгар-строитель, — прошептал Катберт. Уинстен кивнул. Кнебба снаружи спросил: — Зачем тебе Катберт? — Вот, угря ему принес. — Давай сюда, я передам. — Прыткий какой! Сказал же — это Катберту. — Мастер занят. Проваливай. — И тебе хорошего дня, добрый человек. — Вали отсюда, наглый щенок. Выждав какое-то время и убедившись, что разговор снаружи оборвался, Катберт возобновил работу. Теперь он действовал быстрее, вставлял заготовки, бил молотом и извлекал поддельные пенни едва ли не столь же споро, как кухарка перебирает чечевицу. Сам Эльфвин из Ширинга, монетчик, у которого было в подчинении двое подручных, чеканил до семи сотен монет в час. Катберт бросал темные пенни в кислоту и каждые несколько минут вынимал из купороса посеребренные монеты. Уинстен смотрел завороженно, почти не замечая времени. Труднее всего, сказал он себе язвительно, эти деньги потратить. Медь была легче серебра, а потому поддельные монеты не годились для расчетов там, где монеты взвешивали, чтобы удостовериться в чистоте сделки. Однако Уинстен расплачивался монетами Катберта в тавернах и домах удовольствий, вызывая восхищение своей щедростью. Он наблюдал, как Катберт достает из углей второй тигель с расплавленным металлом, когда его вновь заставил насторожиться шум снаружи.