— Теперь-то что? — раздраженно пробормотал он. На сей раз голос Кнеббы звучал иначе. С Эдгаром-строителем воин разговаривал снисходительно, но сейчас его тон сделался почти заискивающим, и Уинстен поневоле встревожился. — Что вам нужно? — громко спросил Кнебба, и его голос дрогнул. — Откуда вы все взялись? Это что за манера подкрадываться к человеку вот так? Катберт поставил тигель на стол: — Боже всемогущий, кто там пожаловал? Дверь толкнули, но она была надежно заперта. Уинстен услышал голос, который показался ему знакомым. — Есть другой вход, через дом священников. Кто же это? Память услужливо подсказала — брат Олдред из аббатства Ширинга. Уинстену вдруг вспомнилось, как мать уверяла, что Олдред крайне опасен. — Я прикажу его распять, — прошипел Уинстен. Катберт замер в неподвижности, словно его хватил столбняк от страха. Уинстен быстро огляделся. Улики были повсюду: медь, серебро, чеканы и поддельные монеты. Спрятать все не представлялось возможным, ведь расплавленный металл в раскаленном тигле не перельешь в сундук. Оставалось только не пускать незваных гостей в мастерскую. Он распахнул внутреннюю дверь, которая вела в дом священников. Ему открылась привычная картина повседневной жизни общины: мужчины о чем-то беседовали, женщины готовили еду, дети играли. Когда дверь хлопнула, все головы повернулись к епископу. А мгновение спустя через главный вход вошел шериф Ден. Они с Уинстеном уставились друг на друга. Епископ настолько опешил, что совершенно растерялся. Треклятый Олдред привел сюда Дена, и для этого могла быть одна-единственная причина. «Мать предупреждала меня, — подумал Уинстен, — но я ее не послушал». Кое-как он сумел восстановить видимость самообладания. — Шериф Ден! Вот уж не ждал. Прошу, присядь, выпей с нами эля. Из-за спины шерифа выглянул Олдред. Он показал на внутреннюю дверь: — Мастерская там. Вперед шагнули двое мужчин с обнаженными мечами. Уинстен узнал Уигберта и Годвина. Самого епископа сопровождали в поездке четверо воинов. Кнебба, понятно, сторожил дверь в мастерскую. Остальные трое ночевали на конюшне. Куда они подевались? Помещение между тем продолжало заполняться людьми шерифа, и Уинстен понял, что никто не придет ему на помощь: четверым не справиться с такой оравой. Вдобавок те трое наверняка струсили и давно сдались. Олдред было двинулся в мастерскую, однако Уинстен преградил ему путь. Монах смерил епископа взглядом и сказал шерифу: — Нам туда. — Отойди, милорд епископ, — велел Ден. Спасти Уинстена теперь могло разве что положение и сан. — Убирайтесь, нечестивцы! Это дом Божий. Шериф оглядел священников и их домочадцев, которые молча взирали на происходящее. — Дом Божий должен выглядеть по-другому, нет? — Ты ответишь за все на окружном суде! — пригрозил Уинстен. — С радостью, уверяю тебя, милорд. А теперь отойди. Олдред протиснулся мимо епископа и протянул руку к двери. Вне себя от ярости, Уинстен изо всех сил ударил монаха в лицо. Олдред отпрянул. Костяшки, непривычные к кулачным боям, заныли, и Уинстен потер правую руку левой. Ден кивнул воинам. Уигберт шагнул к Уинстену. Из них двоих епископ был крупнее, но Уигберт смотрелся опаснее. — Только посмей притронуться к епископу! — прошипел Уинстен. — Господь тебя проклянет! Воин замешкался, но шериф его подбодрил: — Такому злодею, как Уинстен, Бог не поможет, будь он хоть трижды епископ. Этот презрительный тон окончательно взбесил Уинстена. — Взять его! — распорядился Ден. Уинстен отшатнулся, но Уигберт был проворнее. Не успел епископ увернуться, как был схвачен и ловким движением отодвинут от двери. Он сопротивлялся, но тщетно: мышцы Уигберта были тугими, как корабельные канаты. Ярость накалялась, как металл в тигле Катберта. Олдред рванулся в мастерскую, Ден и Годвин последовали за ним. Уинстен дернулся, но Уигберт держал крепко. Все пропало, металась в голове перепуганная мысль. Епископ и не подозревал, что однажды будет вот так трепыхаться в чужих руках. Уигберт слегка ослабил хватку. Из мастерской донесся голос Олдреда: — Только поглядите! Тут и медь для подмешивания в серебро, и чеканы для подделки королевской монеты, и новехонькие деньги повсюду! Катберт, друг мой, что на тебя нашло? — Меня заставили, — проскулил Катберт. — Сам я всегда хотел делать украшения для церкви. «Шелудивый пес, — мысленно процедил Уинстен, — ты сам вызвался и вон как раздобрел». Шериф Ден спросил: — Как давно наш добрый епископ подделывает королевскую монету? — Уже пять лет. — Что ж, с этим покончено. Поток серебряных монет перед мысленным взором Уинстена внезапно устремился прочь, и ярость вскипела в епископе обжигающим пламенем. Он рывком высвободился из рук Уигберта. * * * Олдред с изумлением разглядывал хитроумные приспособления для производства подделок на рабочем столе Катберта: молоток и ножницы, глиняный тигель, чеканы, заготовки — и груда блестящих дурных монет. Непроизвольно монах потирал левую скулу в том месте, куда пришелся удар Уинстена. Внезапно раздался гневный рык, Уигберт удивленно вскрикнул, и в мастерскую ворвался разъяренный епископ. Лицо у него было красное, на губах выступила пена, как у обезумевшей лошади. Он беспрестанно изрыгал непристойности. Олдред и раньше видел, как епископ злится, но никогда прежде не видал ничего подобного. Казалось, Уинстен попросту спятил. Бессвязно завывая, он кинулся на шерифа Дена, и тот, захваченный врасплох, прижался спиной к стене. Впрочем, Ден, разумеется, поднаторел в таких схватках: оправившись от неожиданности, он согнул ногу и сильно ударил Уинстена в грудь, вынудив отшатнуться. Тогда Уинстен развернулся к Катберту, и перепуганный толстяк повалился на пол. Уинстен схватил наковальню и опрокинул ее, рассыпав инструменты и монеты. Он стиснул в руках молоток с железной насадкой. В его безумном взоре Олдред прочел одержимость и жажду убийства. Впервые в жизни он ощутил, каково очутиться в присутствии дьявола. Годвин отважно бросился на епископа. Уинстен отдернул руку и ударил молотком по тиглю с расплавленным металлом, стоявшему на столе. Глина раскололась, металл разлетелся брызгами. Лицо Годвина будто окатило пламенем. Крик ужаса из груди здоровяка оборвался, едва успев зародиться. Что-то ударило Олдреда по ноге ниже колена. Монах испытал боль, хуже которой просто не могло быть, и мгновенно лишился чувств. * * * Очнулся Олдред от собственного вопля, не стихавшего несколько минут. В конце концов крики перешли в стоны. Кто-то напоил его крепким вином, у него закружилась голова, и это усугубило страх.