* * * Хильдред напал на Олдреда на собрании капитула. На таких собраниях монахи обыкновенно вспоминали о своем равноправии. Все они были братьями, все были равны перед Богом и в равной степени притязали на управление аббатством. Это прямо противоречило обету послушания, поэтому равноправие, конечно, не соблюдалось полностью. Изо дня в день монахи делали то, что велел настоятель, но на собрании капитула они садились вкруговую и обсуждали все совместно, будь то повседневные дела или избрание нового настоятеля после смерти старого. При отсутствии согласия проводилось голосование. Хильдред начал с того, что должен поведать братьям о деле, огорчающем его самого и заболевшего настоятеля, что лежит в своей келье. Далее он рассказал о появлении Уилвульфа. Пока казначей говорил, Олдред всматривался в лица братьев. Среди старших никто не выглядел удивленным, и Олдреду стало понятно, что Хильдред заранее заручился их поддержкой. Младшие выглядели ошарашенными: их явно не предупредили, чтобы они не побежали к Олдреду с вестями о грядущем разбирательстве. В завершение Хильдред сказал, что он, дескать, начал именно с этого вопроса, поскольку Олдред непосредственно причастен к расследованию грехов Уинстена и должен выступать на предстоящем суде. — Но при чем здесь аббатство? — вопросил казначей. — Каково наше положение? Неужто мы обречены втянуться в борьбу за власть между знатью и высшим духовенством? Или наш долг состоит в отречении от мира и прославлении Господа, какие бы потрясения ни происходили вокруг? Есть ли нам дело до мира дольнего с его треволнениями? Добрый наш настоятель попросил Олдреда не ходить на суд, однако Олдред ему отказал. Лично я считаю, братья, что мы должны задуматься о промысле Божием и предназначении нашей обители. Олдред уловил в зале намеки на общее согласие. Даже те, кто раньше не поддерживал Хильдреда, явно полагали, что монахам не пристало вмешиваться в мирские дела. Большинство братьев выбрали бы сторону Олдреда, а не Хильдреда, но это большинство также стремилось к спокойной и уединенной жизни. От Олдреда ждали ответа, и он приготовился говорить. Словно гладиаторское состязание, подумалось ему вдруг. Они с Хильдредом — ближайшие помощники настоятеля. Одному из них суждено рано или поздно занять место Осмунда. Нынешняя схватка могла сказаться на исходе всей битвы. Олдред поделился бы с братьями своими ощущениями и помыслами, но он опасался, что слишком многие уже приняли какое-то решение. Взывать к разуму в таком случае мало, надо поднимать ставки. — Я согласен со многим из того, что говорит брат Хильдред, — начал он. Нисколько не повредит проявить в споре уважение к противнику, ибо открытая вражда многим не по душе. — Действительно, положение монахов в мире — вопрос краеугольный. Также мне достоверно известно, что брат Хильдред искренне заботится о нашем аббатстве. — Что ж, всем польстил, и на сегодня, пожалуй, лести достаточно. — Однако позвольте изложить соображения, которые мною движут. Негромкий гул голосов стих, все внимательно слушали. — Монахам должно быть дело и до мира горнего, и до мира дольнего. Нам сулят неизбывные блага на небесах, но мы торим к ним путь добрыми делами здесь, на земле. Нас окружают жестокость, невежество и страдание, но мы делаем этот мир лучше. Когда зло совершается на наших глазах, мы не вправе молчать. Я уж точно не смолчу! — Он прервался, чтобы все прониклись этими словами. — Меня попросили отказаться от участия в судебном разбирательстве. Я отверг сие предложение, ибо эта просьба, как по мне, идет вразрез с Божьей волей. Прошу вас, братья, уважать мое решение. Но если решите изгнать меня из этого аббатства, тогда, конечно, мне придется уйти. — Олдред огляделся: — Не стану лукавить, для меня это будет горький день. Монахи зашептались. Никто такого не ждал, не предполагал, что Олдред заведет речь об изгнании. Никто не желал заходить настолько далеко — быть может, никто, кроме Хильдреда. Воцарилось молчание. Олдреду требовалось, чтобы кто-то из его сторонников выдвинул промежуточное решение. Но у него не было возможности заблаговременно все устроить, оставалось лишь надеяться, что кто-то осмелится встать на его защиту самостоятельно. В конце концов заговорил брат Годлеов, молчаливый бывший пастух: — В изгнании нет необходимости. — Как обычно, он был предельно краток. — Нельзя принуждать человека делать то, что он считает неправильным. — Значит, обет послушания побоку? — возмутился Хильдред. Годлеов был немногословен, но остротой ума вполне мог поспорить с казначеем. — Всему есть предел, — промолвил он. Олдред видел, что многие монахи согласны с ним. Послушание не было беспрекословным. Настроение в зале сделалось благоприятнее для бунтаря. К удивлению Олдреда, руку поднял товарищ по скрипторию, старый писчий Татвин. Олдред не мог припомнить, чтобы тот раньше подавал голос на собраниях. — Я не выходил из стен этого аббатства двадцать три года, — произнес Татвин. — А вот Олдред побывал в Жюмьеже. Это даже не в Англии! Он привез чудесные книги, которых мы никогда раньше не видели. Поистине чудесные. Братья, все мы знаем, что есть много способов исполнять обеты. — Старик улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь с самим собой: — Очень, очень много способов. Старшие монахи внимали благосклонно, тем более что Татвин высказывался крайне редко. А поскольку он ежедневно трудился бок о бок с Олдредом, его мнение было и того весомее. Хильдред понял, что проиграл, и не стал объявлять голосования. — Если собрание готово простить брату Олдреду грех непослушания, — сказал он, пытаясь скрыть досаду под напускным благолепием, — то я уверен, что настоятель Осмунд не будет требовать иного. Большинство монахов согласно закивало. — Тогда давайте двигаться дальше, — продолжал Хильдред. — Насколько я понимаю, поступила жалоба на заплесневелый хлеб… * * * За день до суда Олдред и Ден распили по кружке эля и обсудили, чего можно ожидать. — Уинстен сделал все возможное, чтобы посрамить наших помощников, — заметил Ден, — но я не думаю, что он преуспел. Олдред кивнул: — Да, он подослал Итамара с угрозами к Эдгару, но Рагна пообещала помощь нашему строителю, так что он не откажется выступить. — А ты, я так понимаю, взял верх на собрании. — Уилвульф пытался запугать настоятеля Осмунда, но капитул в конце концов поддержал меня. — Уинстена не любят даже церковники, он ухитрился настроить против себя всех. — Дело вызывает большой интерес не только в Ширинге. Прибудут несколько епископов и настоятелей, надеюсь, они будут на нашей стороне. Шериф предложил заново наполнить кружки. Олдред отказался, но Ден налил себе еще. — Как Уинстена накажут? — спросил Олдред. — Один закон гласит, что мошеннику надлежит отрубить руку и приколотить ее над дверью монетного двора. А другой предусматривает смертную казнь для тех, кто причастен к подделкам, и он тоже распространяется на Дренгс-Ферри. Вообще судьи не всегда читают закон. Часто они поступают так, как им заблагорассудится, особенно люди вроде Уилвульфа. Как бы то ни было, пусть сначала Уинстена признают виновным. Олдред нахмурился: — Не понимаю, как можно в этом усомниться! В прошлом году король Этельред заставил каждого элдормена поклясться страшной клятвой у престола, что они не станут покрывать преступников. Ден пожал плечами: — Уилвульф нарушит эту клятву. Заодно с Уигельмом. — Епископы и настоятели свое слово сдержат. — А другие таны, никак не связанные с Уилвульфом, не станут подвергать опасности свои бессмертные души ради Уинстена. — Да исполнится воля Господня! — заключил Олдред. 23 1 ноября 998 г. На предрассветной утрене мысли Олдреда блуждали. Он честно пытался сосредоточиться на молитвах и вникнуть в их смысл, но постоянно вспоминал об Уинстене. Ему удалось схватить этого льва за хвост, но, если не прикончить зверюгу, охотник сам станет жертвой. Провал на сегодняшнем суде обернется катастрофой, ибо месть Уинстена наверняка будет беспредельно жестокой. Монахи вернулись в дормиторий после утрени, но вскоре им пришлось снова вставать, уже на лауды[38]. Братья пересекли двор, ежась от студеного воздуха, было так холодно, что многие дрожали. Олдред вдруг понял, что в каждом гимне, псалме и молитве встречаются слова и целые фразы, предвещающие нынешнее испытание. Он с особым чувством повторял слова седьмого псалма: «Господи, Боже мой! на Тебя я уповаю; спаси меня от всех гонителей моих и избавь меня; да не исторгнет он, подобно льву, души моей». За завтраком он ел мало, но осушил до дна кружку эля и не отказался бы еще от одной. Перед службой третьего часа, посвященной распятию, в ворота аббатства постучал шериф Ден. Олдред набросил на плечи накидку и вышел к шерифу. Дена сопровождал слуга с корзиной. — Там все, что мы нашли, — объяснил шериф. — Чеканы, остывший металл и поддельные монеты. — Отлично. — Вещественные доказательства были важны, особенно если кто-то клялся в их подлинности. Вдвоем монах и шериф направились ко двору элдормена. Обычно Уилвульф вершил суд перед большой залой, однако у собора всех встречал дьякон Итамар. — Суд будет проходить здесь, — брюзгливо сообщил он. — У западной двери церкви. Ден возмущенно фыркнул: — Это кто так решил? — Элдормен Уилвульф, разумеется. Ден повернулся к Олдреду: