– А ты хочешь? – Позвонить ей? Конечно! Это же второй шанс для Роя. – А если он не хочет этого второго шанса? – Хочет. Я точно знаю, что хочет. Он бы не стал оставлять открытку и те фотографии, если бы это было не так. – А когда она спросит, почему ей звонишь ты, а не ее отец? – Скажу ей правду, что, на мой взгляд, он просто боится. Джона снимает шерстяные носки и бросает их в корзину в углу, по всей видимости, обдумывая ситуацию. – Ты делаешь для него доброе дело, даже если он так не считает. – Знаешь, пусть он меня хоть возненавидит на какое-то время, но, если его отношения с дочерью могут наладиться, это будет того стоить. Интересно, испытывала ли Агнес такую же нервозность, когда звонила мне за спиной моего отца? Со вздохом, полным усталости, Джона снимает часы и кладет их на тумбочку, а затем поднимает одеяло, чтобы лечь в постель. И замирает, вскинув брови. Тут я вспоминаю об откровенном красном кружевном платье с белой отделкой из искусственного меха, которое надела, частично спрятав под пижамной рубашкой, пока ждала Джону. Я купила его две недели назад во время шопинга в Анкоридже. Это была импульсивная покупка, когда проходила мимо секции рождественского нижнего белья в универмаге и решила, что, возможно, Джоне будет приятно увидеть меня в чем-нибудь другом, помимо безразмерных фланелевых пижам. – Счастливого раннего Рождества, – кокетливо произношу я. Еще час назад мне очень не терпелось показать ему свой наряд. Теперь же мои конечности убаюкал мягкий матрас, а кожа привыкла к теплу. Я тянусь к одеялу, чтобы накрыться обратно. Но Джона стаскивает его слишком быстро, оставляя меня дрожать. – Я хочу, чтобы ты встала и показалась. – Но холодно же! – хнычу я, хотя жар, разгорающийся в его взгляде, будоражит желание в нижней части моего живота. – Кстати, о холоде. Может, хочешь послушать, как я отморозил себе яйца, просидев целый час в кювете в метель в канун Рождества, потому что у моей будущей жены свело ногу? От его слов сердце радостно прыгает в груди, даже несмотря на то, что Джона критикует мой стиль вождения. – Ладно. Я выскальзываю из нашей кровати и поправляю юбку на бедрах, когда мои босые ноги касаются прохладного деревянного пола. Потом позволяю расстегнутой фланелевой рубашке соскользнуть с плеч и упасть на пол, заслужив его одобрительную брань. Кровать жалобно скрипит под тяжестью тела Джоны, когда он устраивается на ней, стянув с себя только что надетую рубашку, обнажив рельефный торс и мускулистую грудь, на которой я провела бесчисленное количество часов. – Есть особые пожелания? Заложив руки за голову, он откидывается на подушку и в задумчивости кусает губу. – А что под ним? – Не очень много, – дразню я, и пульс учащается. Даже сейчас все еще улавливаю в себе некие нотки нервозности, которую испытывала в ту ночь, когда мы застряли в хижине общественного приюта и снимали друг перед другом промокшую от дождя одежду. – Повернись-ка. – Его голос приобретает знакомый хрипловатый оттенок, который я так люблю. Послушно поворачиваюсь под звук резкого вдоха Джоны. – Покажи. Кончики моих пальцев касаются подола, отороченного искусственным мехом, и тут электричество отключается, погружая нас в кромешную тьму. – Да это гребаное издевательство! – раздается в темноте разочарованный рев Джоны. Глава 10 Просыпаюсь от того, что Джона прижимается к моим губам, а его борода игриво щекочет кожу. – Счастливого Рождества, – шепчет он хриплым от сна голосом. – Счастливого Рождества. Долго наслаждаюсь его теплом, задерживаясь в этом уютном мирке, где можно закрыть глаза и погрузиться обратно в сон. Но из щели в неплотно задернутой шторе пробивается мутный предрассветный луч, свидетельствующий о том, что мы спали гораздо дольше обычного. – Который час? – Начало десятого. И электричества все еще нет. Я протяжно стону. Не могу сказать, когда именно заснули, но было довольно поздно. Мы провели несколько часов в медленной мучительной игре в темноте, в которой нам обоим очень хотелось победить. Она заключалась в том, чтобы не нарушить тишину ночи и заставить нарушить ее другого. – Мне нужно идти, но я не хотел, чтобы ты проснулась без меня. Улыбаюсь. – Это мило. Он снова целует меня. – Да, я такой! Милый. – Это так ты называешь то, что ты делал со мной прошлой ночью? Не удивлюсь, если на коже осталась карта синяков от его рук. Смех Джоны отдается приятной вибрацией в моей груди. Он сползает с кровати, совершенно голый, нисколько не обращая внимания на прохладный воздух. Отдергивает занавеску, чтобы выглянуть наружу, и обнаруживает толстый слой снега на подоконнике. – Много там? – спрашиваю я, отвлекаясь на его рельефные мышцы и утреннюю эрекцию, и зарываясь в одеяло поглубже. – Я бы сказал, что за ночь выпало почти полметра. – Ничего себе! – Да. Возможно, даже больше, чем в прошлом году. – Он щурится, глядя на небо. – По крайней мере, он слегка поутих. Будет легче расчищать дорогу. – Серьезно? В Рождество? Ты прям рабочая лошадка. Хотя иногда мне кажется, что трактор для Джоны, скорее, игрушка, чем что-то связанное с работой. – Ну да. Мюриэль и остальные наверняка захотят приехать к нам на ужин. – Наверное. И Рой, – добавляю я. Он фыркает. – Детка, Рой не приедет на рождественский ужин. – Посмотрим. Скорее всего, он прав, но пока я отказываюсь сдаваться этому злыдню. Любуюсь телом Джоны, пока он натягивает термобелье, а затем верхнюю одежду. – Скоро спущусь, – обещаю я. Он уже стоит у двери, когда вдруг наклоняется, и извлекает из кучи белья в углу мое неглиже, поднимая его мизинцем. – Сегодня будет повторное выступление? Изображаю притворное сочувствие. – О, мне очень жаль, но миссис Клаус появляется только в канун Рождества. Его ответная улыбка приобретает коварные черты. – Это мы еще посмотрим. * * * Через двадцать минут спускаюсь вниз и обнаруживаю, что, перекликаясь с гулом генератора на улице, через портативную колонку играет песня Майкла Бубле «Белое Рождество». Бьерн подкладывает поленья в уже пылающий камин, а Астрид сидит на диване, изучая проекты бревенчатого домика, который мы начнем строить на своем участке этой весной. Вместо ламп горят свечи с ароматом бальзамической пихты.