– Ну вот, видишь, такой вот я мудак. Марк, меня зовут Марк. Пока новый приглушённый голос произносил свои признания короткими фразами, множество мыслей пронеслось в голове Дада. – Я правильно понимаю, что спать мне сегодня не придётся? – Ну. Можешь и не спать. Конечно. – Давай тогда нажрёмся? – Можно. И Марк, наклонившись, вытащил из бумажного пакета ещё бутылку вина. – Ты что – знал, что я предложу нарезаться? – Нет. Думал, когда ты меня прогонишь, выпить у себя. Беда любого настоящего признания, каким бы глубоким и полным оно ни было, в том, что оно всё равно ничего не может изменить в прошлом. Даниэль, 25, и Марк, 56, выпивая сентябрьской ночью впервые в жизни вместе, посматривали друг на друга искоса, когда второй отворачивался или задумывался. Глава 44 В старости множество неожиданностей, безусловно, – достаточно посмотреть на бедолагу Лью Третьего. Кстати, очень даже похожего на множество стариков: облезших, едва сидящих на веточке и продолжающих шептать стене, что они лучше всех. Но мадам Виго давно вошла со своим возрастом в выстроенные отношения, обустроила их и стала учиться – и преуспела! – стареть, основывая ощущения от этого непростого процесса на фундаменте философского отношения к жизни под надёжным куполом религии. И потому, если её что и беспокоило, то, увы, возможная утрата интеллекта и памяти, и она для поддержки головы в пригодном состоянии без устали выполняла рекомендованные её врачом и геронтологами в бесплатных женских журналах бесхитростные, но обнадеживающие упражнения: читала, телевизор смотрела очень немного, разгадывала кроссворды и гуляла новыми маршрутами. По своему району, конечно, и всё равно это было отрадой: трудно изобрести совсем уж новую дорогу, когда прожил здесь почти всю жизнь. И крикливая молодёжь почти совсем не раздражала и не возмущала её. Даже когда однажды мальчики в сквере едва не снесли ей причёску баскетбольным мячом! Слава богу, что не голову; она просто поправила укладку и услышала, как растерянная одинокая няня на скамейке рядом с ней кричит в телефон: «Послушай! Я пришла, а никого нет! Что? А, да? Ну, хорошо. А то я уж решила, что няньки бастуют, а я и не знаю!» Всё это вместе – непочтительный мяч, услышанная реплика из сериала соседней с ней жизни, солнце в душистом сквере Монтолон и похожие на слонов старые деревья перед глазами – пока вызвало только её улыбку. Из чего мадам Виго заключила с облегчением, что всё ещё неплохо. Поэтому, когда невозможная встреча с Маню погожим деньком в самом конце весны смела всякую размеренность этой давно одинаковой, как линия метро, жизни, мадам Виго захлестнули сложные чувства. С одной стороны, она ликовала. Натурально: была готова прыгать на одной ножке от радости! Но давний артрит, и трость Антуана в темноте гардероба, всегда готовая прийти на подмогу, и расплата в виде боли и, главное, невозможности выйти из дома останавливали её. Поэтому в особенные приступы какого-то истерического счастья она вместо прыганья сжимала кулачки и, скрестив руки на груди, запрокидывала голову в небо с блаженной улыбой. Иногда её охватывал такой восторг, что она не могла заснуть до самого утра и, как в самой ранней юности, считала часы и минуты, поглядывая на циферблат наручных часиков, специально для этого даже включая свет: до встречи оставалось всё меньше, скоро можно будет вставать и собираться к Нему! С другой стороны, будучи человеком довольно трезвым, ни капли никогда прежде не склонным ни к какой сказочной мистике, кроме, разумеется, Пасхи, она замечала, что под воздействием разговоров с Маню нет-нет да и начинает верить в Карусель. В Карусель и её невозможные возможности… – Ну хорошо. Ну предположим, что так оно и есть. По каким-то неведомым французскому правительству причинам в Париже существует Карусель, при помощи поворотов которой можно вернуться в любое, не ограниченное ничем и никем время, в любой исторический период! И исправить то в своей истории, что почему-либо по сей день болит. Можно прожить другую жизнь! Невероятно! Она не отдавала себе отчёта в том, что, лёжа летней ночью в их с Антуаном маленькой спальне, вытянув поверх одеяла руки и вытаращив глаза в полную темноту, она обсуждает изумительные фантастические возможности Карусели именно что с Антуаном и Лью, а вовсе не с Эммануэлем. Изо дня в день и из ночи в ночь так и сяк обдумывая и рассматривая всё новые подробности, которые без устали сообщал ей Маню, мадам Виго и сама не заметила, как стала сомневаться в существовании Карусели всё меньше, а убеждаться в её таинственных возможностях всё больше. Собственно, как сам Маню вдруг вышел из провала во времени и, стряхнув с себя лета без неё прожитой жизни, сейчас уже в её глазах представал великолепным, как в год их знакомства, и занял своё место, и стал настоящим, живым, появившись из небытия прошлого. В каком-то смысле Маню был чудом не меньшим, чем Карусель, о которой он рассказывал и которой служил. Да и ей ли вообще, в чьей жизни было чудо вовсе невероятное и невозможное, не верить чужим чудесам? Тем более когда ими готовы поделиться. Они виделись ежедневно, говорили часами, молчали тоже очень уютно, доверительно и спокойно. Мадам Виго начала предаваться мечтам. Больше всего она боялась оказаться неверно понятой и показаться грязной, утратившей разум старухой с инфантильной старческой сексуальностью. В ужасе от самой такой возможности, она быстро, как кошка лапу, убирала руку всякий раз, когда Маню накрывал её ладонь своей или брал её за ручку на людях. О нет! – сопротивлялась в ней перепуганная маленькая девочка: нет, нет, это наш секрет и ничей больше. – Чинно ходить под руку, ты думаешь, для чего придумали? Вот и пошли. Она смущённо наклоняла лицо и смотрела, как огромные чёрные ботинки Маню и её лодочки слаженно и на удивление легко шагают по тротуарам вместе: как будто они ехали по льду на коньках, скрестив руки. Но её волновали и эти прикосновения, и то, что под карнавальными костюмами старости скрывались в заточении прежние юноша и девушка, страстно влюблённые и никогда не воплотившие свою страсть, разлучённые неумолимой судьбой. Сейчас они-прежние застенчиво взялись за руки и пытались представить себя во всей долготе и широте своей любви… Но было поздно. – В молодости Паулин была настоящий революционер! – рассказал ей Маню о жене. – Мы познакомились в шестьдесят восьмом… Сама понимаешь. Мадам Виго кивнула, отвела глаза: да, а мы с Антуаном просто уехали из города. Вполне буржуазно отправились любоваться майским морем и весной на новенькой машинке «2CV». Антуан ещё иногда слушал новостные выпуски по радио, но не слишком часто, а ей хватило увидеть приклеенные на стройные колонны здания Сорбонны портреты Ленина и Мао, и больше ничего знать о революции под этими хоругвями она не захотела. Ну хорошо. Как, улыбаясь, всегда в споре с ней говорил Антуан: «Предположим, ты права». Предположим, Маню прав и его Карусель действительно существует и на ней мы можем вернуться в наше общее прошлое, убежать вместе и прожить общую жизнь. – Да, но тогда ты не встретишь Антуана! – с ужасом говорил внутренний Лью. – Да, но жизнь с моим любимым Антуаном – прекрасную! – я уже прожила, – уклонялась внутренняя кошка мадам Виго. – А сейчас мне предлагают прожить жизнь с любимым Эммануэлем. Кроме того: ей предлагают снова стать юной! А ведь ещё несколько месяцев назад она не могла себе такого даже представить, ища и находя прелесть в тихом ожидании закономерного конца, в сладостных надеждах на обязательное потустороннее воссоединение с Антуаном, и полагая, что там соответствующая времени доставки посылки с её новопреставленной душой кондиция будет исключать все эти потрескивания боли, как огня в дровишках, что уже многие годы то тут, то там вспыхивали в изношенных суставах и костях. И вот надо же: да! Любовь влила новое вино в эти старые мехи, расправила черты, стёрла морщины, загасила огоньки боли и возожгла желания. Ну господи, да кто бы это на моём месте отказался от такого предложения? Любить Маню, родить от него детей, трёх добрых увальней, слонят… Прожить шумную ласковую жизнь, полную иных забот. Узнать себя в материнстве… Ну господи, да кто на моём месте отказался бы? Не дать злу разлучить нас, не дать оставить первую любовь свою. Ну господи. На следующий день, нагулявшись и наговорившись с Маню, мадам Виго прилетала домой, протягивала Лью собранный для него букетик травок, молодой жёлудь в мягкой скорлупке или подобранный на аллее парка каштан, усаживалась в кресло напротив тёмного зеркала между окнами, вытягивала уставшие ноги и предавалась размышлениям с иной стороны. Ну хорошо. Я откажусь. И мы никуда не денемся. Через некоторое время просто послушно умрём. Умру. Сюда въедут новые хозяева. В магазинные коробки от сигарет или стирального порошка соберут мои вещички и вынесут, поставят перед подъездом, чтобы утром их зашвырнули в зелёный мусоровоз парни в наушниках, что щегольски ездят на приступочках сзади. Но до утра мимо этих коробок с моей жизнью, её следами и свидетельствами будут проходить люди, смотреть на мой светлый старушечий плащик, сбитый каблук правой туфли… На мои недорешённые кроссворды и глупейшие романы про любовь… На мои реликвии в старинной шкатулке тоже никто уже не позарится: мутные от времени фото никому неизвестных, исчезнувших навсегда людей да нечитаемое от ветхости письмо. Вытряхнут на асфальт, шкатулку унесут. Клеткой Лью сыграют в футбол… Вот и всё. Как это ужасно! Мадам Виго, внутренней собой уже принявшая предложение Маню, юная, хорошенькая, возвращалась в грустную реальность, видела в кусочке ещё не сожранной чернотой амальгамы своё старое лицо большой решительной лепки и думала: ужо тебе! – обращаясь к старости, которую собиралась покинуть, как неволю и тюрьму, и сейчас готовила побег с любовником. Ласково погладив попугайчика, принимала душ и лекарства, с наслаждением вытягивалась на гладком постельном белье, закрывала глаза и думала нескромное: – Буду ли я девственницей в новой жизни? Ведь я ещё не встречу Антуана. В юной решимости прожить жизнь с Эммануэлем она желала подарить своё девство вновь только одному мужчине: мужу. Глава 45 При всем том зависимым он себя не считал. Помилуйте, рассказывал он в лавке, ежедневно меняя воду в без малого двухстах серебряных ведёрках: какая же тут может быть зависимость, когда столько хлопот? Ведь только за свежими цветами он ездил редко когда меньше трёх раз в неделю.