Главное, теперь я формально была замужем, а значит, почти человек. Кто он, мой муж, что он, какие мысли в голове — какая разница! Главное, я при мужике, цель достигнута. Чтобы сделаться полноценным членом общества, оставалось только родить ребенка. По этому поводу я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, следовало обзавестись потомством как можно скорее, а с другой… Я чувствовала, что не хочу отрываться от работы на целый год и потом в расцвете карьеры оседать дома по малейшему чиху своего малыша. Подлые, недостойные, темные чувства, на которые не имеет права настоящая женщина! И все же они меня не покидали. Каждый раз, когда я убеждалась, что беременность не наступила, хоть с медицинских позиций этому ничто не препятствовало, я заставляла себя огорчаться, но сердце предательски пело — ура, пронесло! Нет, я любила детей, но, переводя взгляд со своего отражения в зеркале на мужа и обратно, я трезво оценивала шансы своего ребенка. Можно рискнуть, если точно знать, что будет мальчик, но ведь могла родиться дочь, а ее я не хотела обрекать на жалкое прозябание некрасивой девушки. Слишком хорошо знала, каково это, чтобы желать кому-то другому, тем более собственному ребенку. Зато совсем не догадывалась, от какого по-настоящему страшного бремени берегу эту нерожденную душу… Я боялась, что муж, не дождавшись сына и наследника, бросит меня ради более плодовитой женщины, но мне и тут повезло. Хотя теперь, когда все вышло наружу, это слово следует заключить в кавычки. Так или иначе, но муж тоже не сильно мечтал о детях. Отец его умер, когда ему было двенадцать, а Лиле пять, а мать, как я поняла из его скупых рассказов, была совершенно не бой-баба, а, наоборот, воздушное создание, мало приспособленное к грубой реальности. Утрата мужа не опустила ее на землю, поэтому освободившееся место главы семьи пришлось занять сыну, а когда мать умерла на пороге его совершеннолетия, сделаться еще и единственным кормильцем. Так что отцовский инстинкт он удовлетворил, и даже с перебором, и теперь, в теории желая обзавестись потомством, на практике был рад пожить немного для себя. Я была довольна. Штаны в доме прекрасно выполняли свою функцию — показывать состоятельность хозяйки дома. Ну и ладно, что уж там, с остальными функциями они справлялись тоже вполне неплохо. Поскольку я окончила медицинский вуз и читала классику, то особых тайн сексуальная сфера для меня не таила, но в целом это оказалось намного более приятным занятием, чем я думала. Работа, быт и секс были в норме, а на остальное, к счастью, не хватало времени. Выходные могли бы быть долгими и скучными, но то меня вызывали на работу (а то и не вызывали, я просто приезжала в отделение и распивала чаи у себя в кабинете в компании интересной книжки), то ему выпадало дежурство. Ведь все коллеги-участковые у него были женщины, для которых при двенадцатичасовом, а то и больше, рабочем дне выходные — единственный шанс повидать семью и привести дом в порядок. Так что он дежурил почти каждую субботу, а по воскресеньям обычно ездил к Лиле. До замужества коллеги-женщины редко обсуждали со мной свою семейную жизнь. Не потому, что берегли мою невинность старой девы, чай, не девятнадцатый век на дворе, а благоразумно не хотели злить одинокую начальницу, тыкая ей в нос своим замужним статусом. Став среди них своей, я приобщилась женских тайн, и, честно говоря, картина передо мной открылась удручающая. В теории все верили в любовь, принца и рыцаря, а на практике мужчина воспринимался в лучшем случае как некое животное, которое надо заловить, захомутать, взнуздать и стреножить. А потом для гарантии кастрировать. Даже дети рождались не просто в любви и радости. Первый ребенок появлялся на свет, чтобы затащить мужчину в загс, второй — чтобы удержать в семье. Умудренные опытом ветераны семейной жизни делились со мной эффективными приемами управления норовистой скотиной под названием «муж», я кивала, но пропускала эту мудрость мимо ушей. Профессия пастуха никогда меня не привлекала. Наверное, зря. Надо было присмотреться к нему повнимательнее, контролировать, что ли… Вдруг тогда не случилось бы всего этого ужаса? Вопрос риторический. Человек всегда переоценивает свои силы, когда думает, что в силах переделать другого человека. Заставить его притворяться — да, измениться — нет. Потом, когда все открылось, меня спрашивали, неужели я не замечала за ним никаких странностей, подразумевая, что не могла не замечать. Что ж, признаюсь, странности были, да. И заметила я их далеко не сразу. Мы прожили уже больше года, когда я вдруг обратила внимание, что, когда мой муж говорит «тебе надо», он действительно имеет в виду то, что мне надо, а не то, что я должна. Это было действительно странно, ведь от других людей я слышала «тебе надо» только в контексте «тебе надо быть скромнее, внимательнее, больше помогать по дому» (нужное подчеркнуть). Муж говорил «тебе надо купить новые сапоги». И, что совсем удивительно, покупал. И отпускал меня домой, пока он держит очередь в универмаге. «Тебе надо отдохнуть» тоже было для меня странным выражением, так же как и «я сам схожу в магазин, а ты почитай, тебе это надо для работы». Странной была и его искренняя радость от моего профессионального роста, и очень странным казалось мне то, что он сам готовит борщ и не попрекает меня этим. Внезапно я поняла, что могу обсуждать с мужем свои планы и мечты, не опасаясь, что они будут немедленно осмеяны, раскритикованы и запрещены. Возможно, потому, что он был глуп и не понимал проблем во всей их полноте. В родительском доме я лет с десяти не осмеливалась делиться не то что своими планами, а даже впечатлениями о книгах и фильмах, ведь если они не совпадали с мнением старших, мне могло крупно попасть. А тут нет, говори, пожалуйста, что хочешь, и не получишь в ответ «не выдумывай!». Или «да что ты о себе возомнила!», «ишь куда замахнулась!». Постепенно до меня стало доходить, что мой дом — это не минное поле, а вполне себе безопасная территория. Это в самом деле было странное чувство, будто впервые в жизни протрезветь. Помню, как сжималось сердце от страха, когда мне предложили стать начмедом. Как я три дня не осмеливалась сообщить мужу эту новость, все прикидывала, как ловчее ее преподнести, чтобы не слишком ущемить его самолюбие. Я была уверена, что мне скажут, что я не справлюсь, не гожусь для такой высокой должности, что у меня недостает ума и организованности, какая клиника, если я даже в квартире не могу толком порядок навести. Не исключено, прогнозировала я, предложат выбрать между семьей и работой. Я шла на разговор как на каторгу и в итоге чуть не свалилась со стула, услышав «вот здорово! Я так за тебя рад!». От удивления я сама начала горячо убеждать его, что не справлюсь, и вообще у женщины семья должна быть на первом месте, но он быстро меня остановил, заверив, что все будет нормально, ибо я очень умная, а с бытом как-нибудь разберемся. «Ты же меня во всем поддерживаешь, и я тебя поддержу», — сказал он. Бедняга, не понимал, что моя поддержка — это продукт глубокого равнодушия. Повод поразмыслить, в каком мире мы живем, если безразличие жены воспринимается мужем как поддержка. Не мне, конечно, давать советы, потому что жила я с, мягко говоря, не самым среднестатистическим мужиком и до самого конца не сумела распознать его сущность, но все же, мне кажется, в борьбе за свои права женщины заняли доминирующие позиции там, где этого не нужно. У всех по-разному, слава богу, но в целом воздух полнится стонами о том, что мужики обмельчали, а настоящие мужчины вовсе перевелись, рыцаря не встретишь, остались неразумные создания, которых надо держать в ежовых рукавицах. Женщины жалуются, обзывают мужчин тряпками, а после удивляются, что даже эти тряпки не ведут их в загс. Так вот, дамы, это не инфантильная боязнь ответственности, а природный страх самца перед кастрацией. Недаром в известных мне редких семьях, где жена позволяла мужу оставаться мужиком, сыновья женились в положенный срок и с удовольствием. Нет, жизнь есть жизнь, люди все разные, и среди мужчин встречаются люди, далекие от совершенства, и глупые, и безвольные, и жестокие, и трусы. И далеко не каждому хочется позволить быть самим собой. Всякое бывает, но одно я знаю точно. Когда женщина кастрирует своего мужика, этим же серпом она сносит головы своим детям и пронзает себе сердце. Время шло. Если верно, что счастье — это когда человек утром с удовольствием идет на работу, а вечером с радостью возвращается домой, то да, я была счастлива. Это странное ощущение спокойствия заставило меня иначе взглянуть на мужа и увидеть в нем не жалкого неудачника, а самоотверженного врача, достойно исполняющего свой долг. Человека, которому приносить пользу людям важнее, чем достигать административных высот. Я наконец увидела не бедного туповатого студента, а настоящего мужчину, выстоявшего под ударами судьбы и исполнившего долг не только перед самим собой, но и перед сестрой. Он не сдал ее в детский дом, вырастил сам, и это безусловно было достойно уважения. И, черт возьми, я стала радоваться, что вышла замуж за такого хорошего человека. В начале семейной жизни я часто вспоминала свою первую любовь, сетовала на судьбу, что она вместо нескончаемого восторга и пылких страстей подсунула мне эту пресную рутину, но вскоре я или постарела, или поумнела, или, наоборот, отупела, но почувствовала определенную прелесть в этом прозябании без великой любви. Восторги и трепетные ожидания позабылись, а вместо них на передний план вышли воспоминания, как я пыталась угадать мысли своего принца, согласиться с ним еще до того, как он выскажет свое мнение вслух, удовлетворить все его желания. Впервые в жизни я возблагодарила судьбу за то, что она не вняла моим мольбам, ведь иначе меня ждало жалкое существование затюканной прислуги, такой же, в какую превратилась его жена, даром что проректорская дочка. Мне пришлось собственными глазами наблюдать эту метаморфозу, потому что после того, как я вышла замуж, бывший принц стал дружить семьями, и так напористо, что я просто не знала, как это прекратить. Время шло, наши обстоятельства менялись. Я знала, что муж работал шофером два года до поступления в институт и потом еще год, когда брал академку, и вождение является его страстью. Поэтому при первой возможности мы тряхнули скудными накоплениями (у меня был вклад на тысячу рублей к совершеннолетию, и до сих пор не представлялся случай его потратить), влезли в долги и взяли подержанные «Жигули». Детей у нас так и не случилось. Я довольно вяло подумывала о том, не стоит ли пройти курс лечения от бесплодия, но тут Лиля вышла замуж и родила сына. К сожалению, у ребенка диагностировали ДЦП, не самую тяжелую, но все же серьезную форму. Таким детям необходим особый уход, специальные упражнения, массаж, питание, режим дня, словом, вся жизнь родителей должна быть посвящена ребенку. Матери с этим смиряются, а отцы, к сожалению, не всегда. Муж Лили ушел, когда Никите не исполнилось еще и года. Хоть я и мечтала только о замужестве, мне прочили большие профессиональные успехи, поэтому предложили вступить в КПСС еще в клинической ординатуре. Открытым текстом сказали, что беспартийную меня, может, и сделают завотделением, но выше должности мне уже не видать. Я не сопротивлялась, потому что в целом разделяла коммунистические идеалы и хотела построить справедливое общество, где от каждого по способностям, а каждому — по потребностям. Прекрасные лозунги, только непонятно, если все люди братья и равны между собой, то почему это работает только в одну сторону? Почему только подрезают сверху, но не подтягивают снизу? Мне казалось, что в первую очередь надо постараться уравнять людей в том, в чем они не вольны и в чем не виноваты, то есть в болезни и здоровье. Почему не распространить коммунистический лозунг «каждому по потребностям» хотя бы на больных детей? У нас нет войны, благосостояние граждан неуклонно растет, так почему бы не сделать сносным существование детей-инвалидов и их семей? Организовать так, чтобы мать не оставалась беспомощной наедине со своей бедой, не бегала по поликлиникам, не заискивала, не совала конвертики по карманам врачей, выклянчивая путевку в санаторий, курс массажа или рецепт на дефицитное лекарство, неужели в наше время невозможно избавить такие семьи хотя бы от унижения, я не говорю о том, чтобы подарить им немножко больше радости и комфорта, чтобы хоть чуть-чуть компенсировать их увечье? Мать больного ребенка и так в аду, так неужели наше государство, которое «все во имя человека», не может протянуть ей руку помощи, сказать: «Не волнуйся, дорогая, мы сделаем все, чтобы твой ребенок был настолько здоров, насколько это возможно в его состоянии. Вот тебе необходимые препараты, вот путевка на реабилитацию, а вот пособие по уходу, на которое вы можете жить, ни в чем себе не отказывая. Будь спокойна, мы тебя не оставим». К сожалению, реальность оказалась очень далека от этого образа. Государство не трудилось даже взыскать алименты с мужа Лили, не говоря уж о том, чтобы позаботиться о больном ребенке. Предложив Лиле сдать Никиту в интернат и услышав отказ, государство начислило ей какие-то копейки по детской инвалидности и на этом посчитало свой долг исполненным. Не знаю, пережил бы Никита год, если бы не мои связи. Я устраивала его в хорошую больницу, добивалась назначения дефицитных антибиотиков, выпрашивала консультации профессоров, выбивала путевки в санаторий… Наверное, этим я повредила себе, потому что люди не любят, когда у них слишком много просят, но ребенок, конечно, важнее профессиональной репутации. Многое делалось бесплатно, но не все. Например, опытный массажист приходил только за деньги, и в бассейн тоже надо было дать конвертик, чтобы Никиту зачислили в экспериментальную группу. Ребенок требовал круглосуточного ухода, поэтому Лиля работать не могла, и нам с мужем пришлось ее содержать. Что ж, подтянули пояса. Меня никто не спросил, хочу ли я содержать чужую женщину и чужого ребенка, просто мужу в голову даже не пришло, что я не хочу. Он обожал Никиту как родного сына и думал, что я испытываю те же чувства к малышу. А я иногда тряслась от злости, подсчитывая, сколько моих денежек утекло к Лиле, в то время как родной отец ребенка живет себе припеваючи, ведь эта дура, оказывается, даже не подавала на алименты. Иногда мне до ужаса хотелось сказать «не понимаю, почему я должна оплачивать чужую гордость», но все мы в глубине души точно знаем, что можно произносить вслух, а что нельзя. С рождением Никиты проблема нашего бесплодия отошла на второй план. Муж считал, что мы не имеем права заводить своего ребенка, когда у нас на руках Лиля с сыном, а я просто боялась капризов генетики. Конечно, женщина это прежде всего мать, но я утешалась жалкой мыслью, что работаю хорошо, больница расцветает, качество медицинской помощи в ней отличное, значит, живу я не совсем уж зря. * * * Гортензия Андреевна все выходные изучала записки Дубова и только в воскресенье вечером, когда Ирина собиралась на электричку, вынесла вердикт: — Нет, Ирочка, это должно быть совершенно фантастическое стечение обстоятельств, чтобы этот Кольцов оказался не виноват. В его пользу свидетельствует разве что имя — Иннокентий, что по-латыни означает невинный… — Невинный и невиновный разные понятия. — Ну вот видите, тем более. Нет, вашему товарищу Дубову не о чем беспокоиться. Ирина тоже так считала, но надеялась поговорить подробнее по дороге на электричку, куда Гортензия Андреевна имела обыкновение ее провожать. Однако в этот раз вдруг собралась мама. — Прогуляюсь, а то засиделась я за шахматной доской, — сказала она, надевая свою парадную розовую ветровку. Украдкой вздохнув, Ирина быстро перебрала в памяти события выходных, прикидывая, за что именно мама собирается ее отчитать. Егор простился с ней сдержанно, как и подобает взрослому человеку, а Володе не терпелось разбирать самосвал — они с Лешей в этом деле уже изрядно продвинулись, поэтому в этот раз он не стал плакать, что мама уезжает, и Ирина с легким сердцем двинулась по дороге к станции. — Ты далеко не ходи, а то вдруг дождь, — сказала она маме. — Ничего, не сахарная. — Извини, что так получается, — Ирина решила предупредить атаку, — ты вынуждена развлекать детей со всего поселка… — Да что ты, Ирочка! — мама засмеялась и приобняла дочь за талию. — Что ты! Я впервые за много лет чувствую себя живой. Ты не представляешь даже, какая это радость для меня. — Да? — Ну конечно! Я только и мечтаю, чтобы лето не кончилось, будто школьница… Но надеюсь, что кое-чему успею ребят научить. У Егора, кстати, отличное видение доски, я бы очень хотела, чтобы он осенью пошел в шахматный кружок. — Ну не знаю, мам… У него же музыкалка, и в спорт я хотела какой-нибудь его отдать. — А шахматы не спорт? — Ну такой, специфический. — Я просто боюсь, что сам он не будет заниматься, забросит, а задатки-то приличные. — В тебя.