— А не смейся, я, между прочим, в детстве очень хорошо играла. Мне прочили большое будущее. — А потом что? Мама вздохнула: — А что потом? Потом, Ирочка, игры кончились и началась жизнь. — Ты не хотела заниматься? — Наоборот! Я бы ночевала в шахматной секции, если бы только можно, но мама сказала, что это занятие не для девочек. — Почему? — удивилась Ирина. — Я понимаю, бокс там или штанга, а шахматы-то? — Потому что это для умных, а девочка не должна быть слишком умной, иначе ее замуж не возьмут. Вот кружок мягкой игрушки, пожалуйста, иди, в хоре пой, на здоровье. Даже штангу в принципе тягай, готовься к профессии шпалоукладчицы, но умнее мужика быть не моги. Ну вот я и прекратила. Преподаватель потом к нам домой приходил, уговаривал вернуться, обещал сделать из меня гроссмейстера, но мама его прогнала. Сказала, что не позволит сломать дочери жизнь. — Это мы сейчас о бабушке говорим? — на всякий случай уточнила Ирина. — О ком же еще? Знаешь, Ира, с нынешних позиций легко осуждать, мол, мракобесие, средневековье, а ведь она права была. Такими вещами если заниматься серьезно, то надо всю жизнь положить, на семью не останется. Я вижу, как ты разрываешься между домом и работой, сколько сил кладешь, чтобы все успеть, а шахматист так не может. Он должен полностью сосредоточиться на игре, если хочет победить. Ирина улыбнулась. — А что ты смеешься? — продолжала мама. — Это ты можешь одним полушарием мозга казнить и миловать, а другим соображать, что подкупить для борща, но шахматы, моя дорогая, такой расхристанности не терпят. «Действительно, куда уж нам», — подумала Ирина, а вслух сказала: — Но ты могла бы дома играть… Просто для себя. — А ты видела, как твой папа играл? — фыркнула мама. — Я бы его громила раз за разом, а мужчины такое не терпят. Да и вообще… Я уже привыкла к другому классу игры, с любителями мне было скучно, и душу особо не хотелось бередить, сокрушаться об упущенных возможностях. — Жаль… — Да ну, наоборот, хорошо, не положила жизнь ради игры, а сейчас вот и выяснилось, что занималась шахматами не совсем напрасно, пригодился опыт следующим поколениям. Прекрасно сложилось. — Ну дай бог… — Слушай, Ира, Гортензия Андреевна задумала тебя на следующие выходные к Кириллу отпустить. — Ой, правда? — Правда-то правда, но я считаю это не слишком хорошей идеей. «Ну понятно, мать уродуется с твоими детьми всю неделю, света белого не видит, а ты развлекаться поедешь… — тихонько вздохнула Ирина, — логично, что ж. Возразить нечего». — Дорога туда слишком тяжелая для женщины в твоем положении, но дело даже не в этом, — мама нахмурилась, — просто есть вещи, которые хорошая жена предпочитает не знать. — В смысле? — Вдруг ты приедешь и увидишь что-то такое, что ты бы не хотела видеть? — Мам, ну если он чувствует себя не так хорошо, как говорит, то тем более мне надо ехать. Театрально вздохнув, мама возвела глаза к небу: — Ты прямо как в пьесе Шварца: «Принцесса, вы так наивны, что можете сказать совершенно страшные вещи»! Я волнуюсь о том, что твой муж чувствует себя слишком хорошо. Понимаешь? — Нет. — Ира, у него может быть там курортный роман. — Откуда ты взяла? — Оттуда, что он мужчина, Ира! Они устроены иначе, чем мы, и многие вещи воспринимают по-другому, в частности измену. Кирилл выполнял опасную для жизни работу, тяжело болел, а близость смерти обостряет инстинкт размножения. Это древняя связка, записанная на подкорке, моральными принципами ты ее никак не разорвешь. Может, он и не хочет тебе изменять, но природа берет свое. — Да нет, он ответственный человек, а не какой-то павиан. — Вот поэтому и не езди к нему, чтобы ты могла с чистым сердцем продолжать так думать. Ирина поежилась. — Ира, это не потому, что он плохой, а потому что мужчина. Умная жена должна это понимать и закрывать глаза на кое-какие вещи. — И все время подозревать, что ли? — Не подозревать, а не исключать возможности, — мама улыбнулась и погладила Ирину по плечу, — увы, дочка, родиться женщиной — это все равно что вечный шах, то есть непрерывное нападение на твоего короля, которое невозможно остановить. Так и мечешься по доске, пока смерть мат не поставит. Я, конечно, тебя отпущу к Кириллу, но мой совет — не езди. Ирина хотела возмутиться, что уверена в своем муже на сто процентов, и вообще политика страуса глупа и опасна, ведь если не хочешь видеть измену, то не увидишь и верности. Уже воздуха набрала и приосанилась, но вместо этого сказала: — Хорошо, мама, я не поеду. В электричке она собиралась поразмыслить над дубовскими записями, но вместо этого всю дорогу смотрела в окно — на то, как быстро проносятся мимо лесочки с высокими корабельными соснами, растущими из земли, покрытой рыжей хвоей, будто одеялом, на узкие извилистые речки, в которых вода кажется черной, на пруды, дачные поселки и поля, среди которых редкие деревья напоминают застывшие зеленые взрывы. Мысли тоже проносились быстрые, смутные и отрывочные. То мамины слова казались ей полной глупостью, главным образом потому, что исходили из маминых уст, то она представляла себе, каким сексуальным вакханалиям предается Кирилл в санатории, и задыхалась от возмущения, но так же быстро оно и утихало. Действительно, Кириллу пришлось очень много пережить за последнее время, и если роман на стороне — единственная панацея, то и пусть его. Пословицу «хороший левак укрепляет брак» не просто так придумали. Потом она вспоминала, что думает не об абстрактном мужчине, а о родном муже, который тысячу раз доказывал свою любовь и верность. А также мужскую и человеческую порядочность, благодаря которой он не станет изменять, даже если захочет. Флирт — да, может быть, ухаживания, романтика какая-то ни к чему не обязывающая… В любом случае мама права, пусть порезвится на свободе перед возвращением в лоно своей большой семьи, которая вскоре, даст бог, увеличится еще на одного человека. И очень хорошо. Она скучала по мужу, но, честно признаться, пилить три часа на автобусе по жаре не слишком улыбалось. Потом еще искать, где переночевать, не найти и провести ночь в коридоре на банкетке, а утром пилить обратно… Интересное приключение, но не для беременной женщины. Потом Ирина стала думать про маму, пытаясь представить себе, каково это — отказаться от любимого дела только потому, что ты родилась девочкой, а не мальчиком. А что дело было любимое, видно по тому, с каким азартом мама сейчас занимается с детьми, как бережно передает им то, что знает. Ирина, конечно, тоже росла в понимании, что не бывать ей летчиком-истребителем, космонавтом или моряком-подводником, так она и особой тяги к этим профессиям не ощущала. Но когда ты любишь какое-то дело и имеешь к нему талант, но вынуждена отказаться от своего призвания из-за общественных стереотипов… Наверное, это очень тяжело. Перед Ириной судьба тоже вечно ставит вопрос ребром: семья или работа. Пока удается лавировать между Сциллой и Харибдой, но если жизнь предъявит жесткий ультиматум, ей будет легче, потому что она сделает выбор в пользу самых близких людей, будет знать, от чего и ради чего отказывается, а не просто пойдет на поводу у замшелых предрассудков. Естественно, каждая девочка мечтает выйти замуж и родить детей, это даже не обсуждается, но как быть, если исполнение одной мечты оплачено отказом от другой? Причем исполняется навязанная тебе обществом, а отказываешься ты от своей, сокровенной… Или в жизни всегда так? За все приходится платить, и как знать, не была бы мама еще несчастней, сидя в одиночестве за шахматной доской? Когда в голову Ирине полезли горькие мужененавистнические мысли, что парням судьба не ставит ультиматумов и даже дилемм, они прекрасно могут совмещать работу, семью и даже хобби, и от них требуются просто сверхъестественные усилия, чтобы разрушить свою жизнь, но каким-то чудом они все-таки умудряются это делать, — она поняла, что пора заканчивать с философией. В понедельник начинался процесс над Смульским. В суд пришло не так много народу, как боялись Ирина с Павлом Михайловичем, зал хоть и был битком набит, но толпа не стояла на улице с плакатами в поддержку своего кумира, и на том спасибо. Явились журналисты, в том числе автор изысканно-слезоточивых очерков Евгения Багирова, чей тонкий профиль и шелковые шарфы давно уже примелькались в суде. Ирина невольно хихикнула, вспомнив, как однажды пряталась от этой настырной дамы под столом Павла Михайловича, не желая становиться героиней очерка про советскую женщину трудной судьбы. Правда, в последнее время Багирова немного отошла от изучения морально-нравственных проблем общества через призму уголовных дел, сделавшись верной приспешницей прораба перестройки Зубкова. Она часто брала у него интервью, в «Огоньке» напечатали ее восторженный очерк о достижениях Дмитрия Сергеевича на ниве демократизации, а в «Работнице» вышла слегка сусальная статья о семейной идиллии второго секретаря, какая у него простая жизнь со спартанскими привычками и супруга — крепкий тыл. Статья была слащавая и ни о чем, но в целом новаторская, до Зубкова руководители такого ранга не выставляли на всеобщее обозрение свою личную жизнь. Судя по уверенному виду Багировой, приверженность идеалам перестройки пошла ей на пользу, карьера поперла, и, наверное, это один из последних процессов, который она освещает перед покорением новых высот. В углу зала патлатые молодые люди настраивали телекамеру. Ирина вскинулась было их прогнать, но махнула рукой. Гласность на дворе, ускорение и перестройка, народ имеет право знать, что происходит в суде, ибо суд у нас народный. Заглянув в зал и попросив секретаря открыть окна, Ирина проследовала в свой кабинет, где под дверью ее уже ждали новые заседатели. Ими оказались на редкость миловидная дама лет сорока в сером полосатом платье и оранжевом платочке с люрексом на шее и щуплый парень, одетый не совсем подходящим для суда образом, в джинсы и красную футболку с эмблемой «Адидас». Он так увлеченно читал журнал «Техника — молодежи», что не заметил, как Ирина открыла дверь и пригласила их войти. Дама представилась Верой Васильевной Шаровой, мастером производственного обучения в машиностроительном техникуме, а парень, нехотя оторвавшись от журнала, сообщил, что зовут его Миша Киреев и трудится он крановщиком домостроительного комбината. Надо признать, Павел Михайлович поступил мудро, распределив ей заседателей максимально далеких от той среды, где вращается Смульский. В интеллигентных кругах все друг друга знают, не лично, что является прямым показанием для отвода, так опосредованно, через третьи руки, что таким показанием не является. Кумовство — великая сила, всегда можно добраться до нужного человечка через общего стоматолога, директора магазина или репетитора, а добравшись, уговорить уже ничего не стоит. И упрется такой заседатель, как баран, на оправдательном приговоре, и не сдвинешь ты его. А если оба упрутся, то придется и оправдывать, ибо народные заседатели у нас обладают равными правами с судьей. Для очистки совести можно написать особое мнение, но это только зря тратить бумагу и конверт. Слава богу, сейчас этого не стоит опасаться, ибо мастер производственного обучения и крановщик не могут иметь общего стоматолога со Смульским даже в принципе, и директору гастронома они тоже не интересны. Странно, кстати, что в этот раз ее саму никуда не вызывали, ни в какой партком, и душеспасительных бесед не вели. Что это значит? Ну ладно забронзовевшие отцы народа, которым поперек горла стоит вся эта перестроечная суета, но второй секретарь обкома Дмитрий Сергеевич Зубков мог заступиться за своего единомышленника! Не обязательно вызывать судью Полякову в высокие кабинеты, он же демократ, мог бы и по телефону позвонить, ничего страшного. Что ж получается, Борис Витальевич сбитый летчик? Очень может быть, ведь чернорабочие перестройки тоже хотят сделаться ее прорабами. Смульский урвал свой кусок, и хватит ему. Так всегда, проложивший путь к народному счастью бывает растоптан стадом своих последователей, сломя голову несущихся в светлое будущее. А уж если он ненароком оступился, то сам бог велел смести его с дороги. Ирина до сих пор не понимала, как относиться к Борису Витальевичу: как к преступнику или жертве цепи случайных обстоятельств? Интересно, помогут ли заседатели принять верное решение? Судя по тому, что она в последний момент успела отобрать у Миши журнал, который он намеревался пронести в зал и читать, что называется, под партой, а Вера Васильевна все время косилась в зеркальце маленькой круглой пудреницы, большие надежды на них возлагать не стоит. В зале все взоры обратились на Шарову, ибо она и вправду была очень хороша, а в юности, наверное, просто ослепительна. Даже пронзительно сверкающий люрекс ее не портил. Лицо, конечно, слегка увяло, но все еще ого-го, и фигура восхитительная, как у молодой девушки. С такой внешностью становятся кинозвездами, а не мастерами производственного обучения. Ирина перевела взгляд на руки заседательницы: маникюра нет, на мизинце предательский заусенец, на безымянном широкое обручальное кольцо, а поверх него еще одно, с темным рубином в лапках. Все как у людей, благородная безвкусица. Платье Веры Васильевны Ирина тоже знала, такие уныло висели во всех универмагах города, но на безупречной фигуре даже советский ширпотреб смотрится прилично. На ногах Шаровой были молодежные джинсовые босоножки на маленькой платформе и с завязками на манер греческих сандалий — последний крик моды из доступного. Ирина сама присматривалась к таким, но решила не ходить как инкубаторская. Видно, что женщина живет достойно, но небогато, как все. Интересно, знала ли она о своей редкостной красоте, мечтала о карьере артистки или невероятно удачном замужестве? Боролась ли, штурмовала театральные вузы, знакомилась с мальчиками из обеспеченных семей в надежде на выгодный брак и смирилась с простой рабочей жизнью после головокружительных взлетов и падений, как это происходит у настоящих красавиц? Или мудрые родители сразу подготовили ее к реальности, научили, что не родись красивой, красота увянет, а родись счастливой, счастье не обманет? А также что всяк сверчок знай свой шесток? Ирина так задумалась, что чуть не забыла открыть заседание. Началась предварительная часть. Борис Витальевич занял скамью подсудимых с достоинством, переходящим в легкую браваду. Одет он был в белую рубашку-поло с маленьким крокодильчиком на кармашке и в обманчиво простые летние брюки. Ирина присмотрелась, но не заметила ни у самого Смульского, ни у его жены рюкзака с вещами. Что это? Самонадеянность? Уверенность, что тюрьма только для простых мужиков, а такого прекрасного интеллигентного человека никогда в нее не посадят? Или все гораздо проще и Смульские оставили вещи в машине? Адвокат у него был молодой парень, с которым Ирине еще не приходилось сталкиваться, но о котором она слышала только положительные отзывы. Действительно, молодой защитник производил хорошее впечатление, но почему Смульский, к услугам которого были все лучшие адвокаты Ленинграда, остановил свой выбор именно на нем? Большие гонорары мэтров напугали? Так вроде семья не бедствует, а сейчас не та ситуация, чтобы экономить… Обвинителем выступал ее старый знакомый Бабкин, напыщенный и прокуренный индюк с усами, но в этот раз он, против своего обыкновения, не раздувался от праведного гнева, наоборот, вежливо улыбался участникам процесса. Жена подсудимого оказалась дородной ухоженной дамой начальственного вида. Превосходный льняной костюм, плетеные кожаные туфли, сумочка, при виде которой у любой женщины подкосятся колени от зависти, тщательный макияж и уложенный волосок к волоску перманент. Но несмотря на то, что Смульская была одета в заоблачный дефицит, бюрократический шик выглядит одинаково и у начальниц жэков, и у министерских дам. От потерпевшей Виктории Ткачевой была ее тетка Искра Константиновна Голубева, при виде которой у Ирины появилось смутное чувство узнавания. Где-то она уже встречала эту женщину, только вот вопрос, где и когда? Память подвела, несмотря на все усилия, но Ирина успокоила себя тем, что, если бы в результате их встречи появились показания для самоотвода судьи, она бы лучше запомнила Искру Константиновну.