— Нет, ничего подобного. До двадцать шестого ноября Кольцов исправно давал показания, а после как отрезало. Следователь сам удивился, но так и не понял почему. Адвокат не менялся, семейные обстоятельства тоже прежние, то есть никакие. Жена отреклась от мужа немедленно после его ареста. Формально разводиться не стала, но вела себя так, будто он умер. — Трудно ее за это винить, — вздохнула Гортензия Андреевна. — Да уж… Впрочем, судить ее нас никто и не просит, главное, что в тюремном существовании Кольцова не возникло никаких предпосылок для столь резкой перемены. У него даже сокамерники не менялись, я узнавал. — Он не болел? — Чем? — Да чем угодно! Хотя бы гриппом? Или, может, били в камере, да память ненароком и отшибли? Дубов отрицательно покачал головой. Они еще несколько минут поболтали о всякой ерунде, вроде того, как трудна работа следователей и судей, но, перехватив красноречивый взгляд, брошенный Анатолием Ивановичем на питательные баночки, Ирина поспешила увести Гортензию Андреевну. До конца обеденного перерыва оставалось еще полчаса, и Ирина отправилась в гастроном через дорогу, где она иногда позволяла себе выпить молочный коктейль. Думая, что Гортензия Андреевна, и так зря протомившаяся всю первую половину погожего летнего дня в душном помещении, торопится обратно на дачу, Ирина собиралась с ней проститься, но старушка неожиданно сказала, что останется на следующее заседание. — Да зачем? Гортензия Андреевна улыбнулась: — Мне так нравится смотреть, как вы работаете! Гордость переполняет сердце, как за родную дочь. — Ну что вы… Вошли в прохладный полуподвал гастронома. Немножко тянуло рыбой, но совсем чуть-чуть, не отбивая аппетита. Ирина заказала два коктейля. Продавщица наполнила узкий стальной стакан молоком, бросила туда два шарика мороженого и поставила в серый аппарат, который низко загудел, взбивая. В стеклянных прилавках-холодильниках было пустовато, лежали брикеты серого льда, в которых с трудом угадывались рыбьи хвосты и плавники, в другой секции рядом с батонами любительской колбасы подтаивало сливочное масло, вот и весь ассортимент. Тут продавщица поставила перед ними стаканы с коктейлем, Ирина сделала глоток и подумала, что, пожалуй, стыдно сокрушаться о продуктовом дефиците, когда имеешь возможность всего за одиннадцать копеек вкушать настоящий нектар богов. — Неудобно вас задерживать, Гортензия Андреевна. — Нет-нет, мне очень интересно. Да и Мария Васильевна от меня отдохнет. Вы сегодня планируете закончить? — Нет, что вы! Там еще показания медиков из приемного покоя, дежурных оперов, судмедэксперта, потом прения… Два-три дня еще, а то и до конца недели засядем. — Жаль. — Правосудие не должно быть быстрым. — Жаль, что завтра я не смогу приехать, потому что Мария Васильевна будет поглощена своим турниром и Володя останется на мне. — Неужели вас заинтересовал этот процесс? Дело-то ясное. — Скорее всего так, Ирочка. Но вы не обидитесь, если я попрошу вас завтра по ходу заседаний делать такие же заметки, как ваш коллега Дубов? — Нет, но зачем? Что-то вас насторожило? — А вас нет? Ирина покачала головой. — Дай бог, — поставив пустой стакан на специальный поднос, Гортензия Андреевна достала из-за обшлага кофточки носовой платочек и промокнула губы, — я тоже почти убеждена, что все мои догадки — не более чем пустая подозрительность выживающей из ума старухи. — Да что вы такое говорите… — Говорю как есть, — засмеялась учительница. — Давайте так. Я побуду до конца заседания, и, если мои подозрения укрепятся, я с вами поделюсь. — Ну вот, теперь я буду мучиться от сознания, что пропустила что-то важное. — Пока нет, Ирочка, так что судите спокойно. * * * Прежде чем нанести смертельные удары, судьба подразнила меня, дав распробовать вкус настоящего счастья. К тому времени я успокоилась и, на примере Лили увидев, на что способна человеческая судьба, перестала на нее сетовать. Пусть мне не повезло родиться красавицей и испытать великую любовь, но в конце концов я вышла замуж и сделала неплохую карьеру, а Лиля навсегда осталась одинокой матерью больного ребенка. Она очень миловидная женщина, и характер у нее подходящий для брака, мягкий и покладистый, но мужчины со здоровыми-то детьми берут замуж неохотно, а уж у тех, у которых ребенок с ДЦП, вариантов просто нет. Ну а если вдруг существует на свете такой благородный камикадзе, то Лиля все равно никогда с ним не встретится, потому что все ее время подчинено ребенку. На свидания некогда ходить. Мой муж иногда отпускал ее в парикмахерскую или посидеть с подружками, но ненадолго, потому что Никита боялся оставаться без матери. Я очень сочувствовала бедняге, ведь ее горькая доля научила меня не роптать на свою относительно благополучную жизнь. Мне все еще жаль было денег, утекающих к Лиле, но с каждым разом все меньше и меньше. Сколько их ни накопи, а ни на какую сумму нельзя купить здоровья и счастья, значит, нечего и жадничать. Я все еще считала себя несчастной и обнесенной караваем житейских радостей, но вдруг стала замечать, что чувствую себя очень хорошо. Спокойно, радостно, будто протрезвела после долгого запоя длиною в жизнь или выздоровела от болезни, мучившей меня с младенчества. Черт возьми, мне становилось хорошо и приятно рядом с мужем, я скучала по нему и торопилась домой, чтобы поскорее его обнять. Если моя первая любовь жгла меня изнутри, то чувство к мужу согревало. Оглядываясь назад, я могу точно определить момент, когда полюбила мужа. У него были какие-то неприятности на работе, то ли он угробил очередную бабку, то ли, наоборот, к неудовольствию родных и близких, слишком отсрочил ее переход в мир иной, во всяком случае, на него настрочили жалобу. Муж, до этого купавшийся в благодарностях и почетных грамотах, не привык к такому и очень расстроился, переживал, что его могут уволить. Я по долгу службы знала, как обращаться со склочными родственниками, хотела расспросить его подробнее и подсказать, что надо делать, но вдруг поняла, что ему нужно от меня не это. Будто озарило свыше. Я просто обняла его и ничего не сказала. Даже пафосные фразы типа «вместе мы справимся» оставила при себе. Это был странный момент единения. Очень странный, почти сверхъестественный, но он случился, когда мы стояли в кухне, крепко обнявшись, а он свободной рукой переворачивал котлеты. С тех пор я поняла, что строки типа «вечностью дышать в одно дыханье» это не просто фигура речи, не пустая красивость, а выражение настоящих высоких чувств, которые иногда посещают людей, когда они меньше всего этого ждут. Мы жили вроде бы каждый сам по себе, я пропадала в больнице, он — на своем любимом участке. Обедали на работе, вечером пили чай с чем бог пошлет. Он не пилил меня за невыглаженное белье, я не попрекала его незабитыми гвоздями, но парадоксальным образом у нас в доме всегда было чисто и хорошо. Снова оговорюсь, что не мне давать советы по семейной жизни, потому что мое счастье в итоге оказалось слащавой декорацией, закрывающей такой ужас, который не приснится и во сне, но все же отмечу один важный момент: если надо подбирать слова, то не надо подбирать слова. Когда вы пытаетесь достучаться, объяснить, что вы чувствуете и почему поступили так, а не иначе, остановитесь. Любящий человек поймет вас без слов. И даже не любящий, а просто нормальный. Или даже не поймет, но допустит, что у вас есть важные резоны ваших действий и вообще не все ваши действия направлены на то, чтобы его оскорбить и обездолить. Когда вам говорят «вот если бы ты нормально объяснил»… Да что там, просто «вот если бы ты…», разворачивайтесь и уходите. Как минимум ничего не отвечайте, каши вы с этим человеком не сварите. Мне казалось, что мы с мужем понимаем друг друга без слов. Иногда я думала, как хорошо было бы в такой теплой атмосфере родиться и расти детям, но тут судьба меня хранила. Я не знаю, как поднимала бы ребенка сейчас, если сама еле устояла на ногах после удара. Вместо детей у нас были Лиля с Никитой. Все было подчинено тому, чтобы сделать жизнь ребенка максимально сносной, компенсировать его заболевание настолько, насколько это в принципе возможно. «Никита держит головку», «Никита сел самостоятельно», «Никита сделал первый шаг» — то, что в других семьях происходит само собой, для нас было гигантскими достижениями, трудными победами в битве с болезнью. Я не хотела привязываться к этому малышу. Вообще, если говорить о распределении ролей в нашем необычном семействе, то мы с мужем были для Никиты скорее как два отца, причем он более любящий и внимательный. Я была отец-добытчик, зарабатывала деньги и без конца доставала, доставала, доставала. То путевки, то специальные коляски, то импортные ноотропы, то курс массажа… Короче говоря, вклад мой в Никиту был достаточно велик, и никто не требовал, чтобы я еще и нянчилась с ребенком. Так прошло несколько лет. Я была счастлива, иначе, чем мечтала, не так остро, но сильнее и спокойнее. А потом судьба с хохотом сорвала занавес, и мне открылась ужасающая правда. Сначала у Никиты обнаружили болезнь крови. Лиля в один день постарела на десять лет. Узнав диагноз, она оставила Никиту с мужем, а сама приехала ко мне, выла и билась головой о стену, а я пыталась напоить ее валерьянкой. Мне очень хотелось сказать, что это, может быть, и лучше, ребенок отмучается, а у нее появится шанс выйти замуж и родить здоровое дитя. Думаю, если бы я произнесла это вслух, она бы меня убила. Начались униженные обивания порогов. Один профессор, второй, третий, все были единодушны в том, что химиотерапии ребенок не перенесет. Точнее, шанс, что химия поможет, настолько невелик, что нет никакого смысла подвергать ослабленного ребенка дополнительным страданиям. Про себя я соглашалась с мнением специалистов, но понимала, что мать не переубедишь, она будет сражаться за свое дитя до самого конца. Лиля носилась по врачам как одержимая и в конце концов узнала, что у нас в НИИ онкологии проводят заключительные клинические испытания препарата, который показал огромную эффективность в эксперименте и на людях. При относительно невысокой токсичности он в сочетании с другими химиопрепаратами вызывает стойкую ремиссию. Говоря простым языком, если Никита попадает, как говорится, «на протокол», то у него появляется серьезный шанс выздороветь. Мы воспрянули духом, но ненадолго. Очень быстро выяснилось, что даже моих связей недостаточно, чтобы Никита попал на протокол. Наверное, это очень страшное ощущение, когда ты знаешь, что средство существует, но оно тебе недоступно, гораздо страшнее, чем когда думаешь, что спасения в принципе нет. Я не знаю, как Лиля переживала это время, потому что малодушно старалась с ней не видеться. Засиживалась на работе допоздна, якобы пытаюсь что-то сделать, и действительно листала свою записную книжку, понимая, что обзвонила всех сильных мира сего гораздо больше раз, чем позволяют приличия. Интересно, думала я, почему в нашем социалистическом государстве, где в теории все равны и человек человеку брат, нельзя сделать всех действительно равными хотя бы в смерти? Не в том смысле, что земля всех принимает, а наоборот, использовать все достижения медицины так, чтобы каждый человек оставался жив столько, сколько возможно? Если есть шанс спасти ребенка от смертельного заболевания — надо спасти. Есть возможность подарить онкологическому больному лишний день — надо подарить. Так просто, что не о чем спорить. Но когда советская власть провозглашала бесплатную медицину, она, видимо, просто собиралась заставить докторов работать бесплатно. Кто знал тогда, что прогресс побежит вперед семимильными шагами, появятся дорогостоящие антибиотики и противоопухолевые препараты, станут возможны сложные оперативные вмешательства, требующие такого же сложного наркоза и интенсивной терапии. До войны Бильрот, кажется, восклицал, что будет проклят тот хирург, который осмелится оперировать на органах грудной клетки, а теперь операции на сердце воспринимаются рутиной. Появляется новая аппаратура для диагностики, в частности УЗИ. Под натиском технологий отступили многие болезни, считавшиеся смертельными еще двадцать-тридцать лет назад, но такое лечение требует больших затрат, а на здравоохранение выделяется денег столько, сколько и до изобретения всех этих чудес, поэтому передовые методики доступны только по большому блату. В случае Никиты настолько большому, что даже я не смогла найти подход. Его сопутствующая болезнь, ДЦП, делала невозможным его участие в протоколе. Он просто был неинтересен исследователям, а просто так тратить дорогой препарат коллеги, сотрудничавшие с иностранной фирмой, не собирались, и в ответ на мои осторожные намеки, что нельзя ли как-нибудь просто не заметить, что у ребенка ДЦП, только недоуменно пожимали плечами. Лиля в эти дни была очень плоха, я судорожно искала… впрочем, сама не знаю, что я искала, просто металась из стороны в сторону, уговаривая себя, что этим я помогаю спасти ребенка. В этой нервной обстановке мы как-то не обратили внимания на то, что мужа вызвали в милицию. Он топил горе в работе, пахал на участке, а вечерами таксовал на нашей машинке, надеясь собрать денег на приличную взятку. Это было глупо, но все же лучше, чем просто сидеть и проклинать судьбу. Помню, мы ложились спать и он совершенно спокойным тоном рассказал, что подвозил пару дней назад симпатичную девчонку, которая тоже хочет стать доктором, а теперь она пропала. — Так жаль будет, если с ней случилось что-то плохое, — вздохнул он, — но я надеюсь, что просто побегает на воле и вернется. — Дай бог, если так, — кивнула я. Он обнял меня и сказал: — Все-таки хорошо, что у нас с тобой нет детей. Не стану врать, в тот момент я ничего не заподозрила. Бывает, ты чего-то сильно боишься, избегаешь, но когда оно все-таки входит в твою жизнь, оказывается совсем не таким страшным. Но иногда происходит и наоборот: ты не видишь беды, когда она уже стоит на твоем пороге, уже дышит тебе в лицо смрадом, уже достала топор, а тебе все еще кажется, что это милая и приятная гостья.