Так было со мной. Когда пришли с обыском, я впустила их любезно и весело, в полной уверенности, что ничего они не найдут. Стыдно вспомнить, но я была даже рада, потому что накануне как раз сделала генеральную уборку, и теперь есть кому увидеть результаты моего труда, как у меня все сияет и блестит. Блестеть очень скоро перестало, милиционеры бесцеремонно выворачивали ящики, выбрасывали из шкафов плечики с одеждой, трясли книги, рассыпали крупу из банок… А я, глядя на них, думала только о том, как долго придется после них прибираться, так была уверена, что ничего компрометирующего они у нас дома не обнаружат. Когда красивый рослый оперативник достал из кладовки сверток с бюстгальтерами, я сначала решила, что это дурацкий розыгрыш. Могла бы поручиться, что еще два дня назад никаких чужих лифчиков в моей кладовке не было, потому что перед уборкой я тщательно ее разобрала и выкинула старый хлам. Откуда они взялись? Подбросили менты? Нет, исключено, я видела, как они открыли кладовку, и заметила, что ничего из карманов не доставали. Надо сказать, что я все детство и юность провела среди старых тряпок, и мне этого хватило с головой. Наша большая кладовка практически не использовалась по назначению, потому что была забита полуистлевшими вещами сорокалетней давности, которые периодически предлагались мне в качестве обновок. Хранились старые занавески, постельное белье, протертое до дыр, все это лежало вперемешку с битой посудой, дырявыми кастрюлями, старыми журналами и прочими полезными предметами, выбрасывать которые ни у кого рука не поднималась, потому что а вдруг пригодится. В результате пылесос нельзя было достать без риска получить по голове острым уголком старого фибрового чемодана, или рулон обоев летел прямехонько тебе в нос, но хоть он и не совпадал рисунком ни со стенами, ни с другими рулонами, отправить его на помойку все равно было нельзя. Он ждал своего звездного часа в нашей кладовке. Пройдя такую школу, я дала себе зарок в собственном доме бестрепетно избавляться от хлама. Все, что не использовалось в хозяйстве, отправлялось в мусор, за исключением гимнастического круга «Грация». Он лежал под комодом, терпеливо ожидая, когда я начну шлифовать на нем свою талию, но увы… Короче говоря, этих лифчиков не могло у меня быть по определению, и особенно в кладовке. Вся одежда хранилась в шкафах и нигде больше. Странно было и то, что муж спрятал их в кладовке, исключительно моей вотчине. У него был стенной шкаф в коридоре, где он держал всякие инструменты и куда я не заглядывала. Почему бы ему не хранить свои трофеи там? Повторюсь, я не принимала происходящее всерьез. Эти несчастные лифчики казались мне просто интересной логической загадкой, не больше, и я была ошарашена, когда мужа арестовали. И то пребывала в уверенности, что это глупое недоразумение разрешится максимум к утру. * * * Смульская вольготно расположилась на свидетельском месте, как на кафедре для научного доклада. Ирина не заметила у нее на лице даже тени волнения, которое обычно бывает даже у самых незаинтересованных свидетелей. Очень сдержанно, в подобающих выражениях она рассказала о преследованиях со стороны Вики Ткачевой, которым подвергалась на протяжении года. — Мы с мужем понимали, что стали жертвой неуравновешенной и, вероятно, не совсем здоровой девушки, поэтому старались относиться снисходительно, но всякому терпению приходит конец, — вздохнула она, — естественно, если бы сейчас у нас был выбор, мы бы предпочли терпеть и дальше ее террор, чем переживать то, что мы сейчас переживаем, но, увы, что сделано, то сделано, а со своей стороны я хочу подчеркнуть, что у Бориса Витальевича не было никакого желания причинить Виктории вред. В произошедшем есть доля и моей вины, я не должна была отпускать его к ней в таком взвинченном состоянии, но беда в том, что я и сама находилась очень далеко от точки равновесия. Сами понимаете, товарищи, мать теряет хладнокровие, когда угрожают ее ребенку. — А почему вы не обратились в милицию? — поинтересовался заседатель Миша. — Вы же знали, кто подослал этих парней к вашей дочери, их бы быстро прижали, и Ткачева бы припухла. Ирина многозначительно кашлянула, но Миша вряд ли понял ее намек тщательнее подбирать слова. Протяжно вздохнув, Смульская достала носовой платочек и тщательно промокнула губы, будто после еды. — Ах, молодой человек, — произнесла она нараспев, — хотела бы я разделять вашу веру в нашу милицию… Вы уж простите, товарищи, за прямоту, но нас бы просто подняли на смех, если бы мы обратились в отделение. — Попытка не пытка, — хмыкнул обнаглевший Миша, — ну и поржали бы, ну и что? Бабкин со своего места выкрикнул, что суд не гадает на кофейной гуще, подав голос, кажется, впервые за весь процесс. «А интересно, чего это он такой покладистый? — вдруг подумалось Ирине. — Будто и не обвинитель, а так, для галочки сидит. Даже ни одной жемчужины своего фирменного юмора не выдал. Или весь его пафос и задор только для простых людей, а для небожителей вроде Смульского он будит в себе милосердие?» Но насчет кофейной гущи он прав. Суд не рассматривает альтернативные варианты развития событий. Да, на девяносто девять процентов сотрудники отделения включили бы дурочку и мурыжили Смульских, пока бы им самим не надоела эта клоунада. Заявление бы не взяли, но Борис Витальевич с женой хотя бы пар выпустили… Хотя нет, стоп! У среднестатистического дяди Васи с тетей Машей и вправду бы не приняли заяву, но тут-то приличные люди со связями на самом верху. Господи, да им даже идти никуда не надо, просто позвонить секретарю обкома, и милиция сама прибежит через десять минут. А через пятнадцать хулиганы будут уже сидеть в обезьяннике и каяться. Смульские не хотели огласки, это верно, но разве время беспокоиться о репутации, когда в опасности твой ребенок? Тем более совесть Бориса Витальевича чиста, он с Ткачевой не спал. Взрослые люди, мадам Смульская вообще врач, доктор медицинских наук, на секундочку. Кто-кто, а она должна понимать, что на психопатов не действуют уговоры, они понимают только силу, да и то с трудом, и реагируют на происходящее не так, как обычные люди. Ведь события развивались так, что Вику уже нельзя было считать просто надоедливой влюбленной дурочкой, понятно было, что девушка больна, а без лечения любая болезнь прогрессирует. Сегодня Вика подсылает гопников, а завтра, не добившись желаемого, убивает Смульскую и ее дочь, чтобы устранить все препятствия для воссоединения с любимым. Главное получить то, что хочется, для этого все средства хороши, а на уговоры, доводы рассудка и прочий абстрактный гуманизм плевать она хотела с высокой колокольни. Нет, на месте Смульских Ирина бы точно воспользовалась своими связями, чтобы нейтрализовать Ткачеву. Хотя, как знать, может, Борис Витальевич пожалел девочку и решил дать ей последний шанс. Собирался поставить ультиматум, мол, или ты исчезаешь из нашей жизни, или заезжаешь в психушку с пожизненным диагнозом. Выбирай! Да, скорее всего, так и было, просто прораб перестройки и адепт гласности не может публично признаться, что хотел обратиться за помощью к карательной психиатрии, которую сурово осуждал в своих речах. — Увы, молодой человек, мне слишком хорошо известно, что, пока тебя не убили, милиция даже не почешется, — вздохнула Смульская, — вы уж простите меня, но это так. Кроме того, моя дочь тонкая, нежная, домашняя девушка, она и так пережила шок, и я боялась его усугублять, заставляя ее общаться с милицией, чьи манеры, с чем, товарищи судьи, вы не можете не согласиться, весьма далеки от деликатности. «Видно, девушка настолько тонкая, что даже мои манеры для нее недостаточно хороши, — хмыкнула про себя Ирина, — одна мысль о посещении суда заставила ее вегето-сосудистую дистонию разбушеваться так, что потребовался больничный лист. Можно повредничать, потянуть процесс до ее выздоровления, но что-то подсказывает, что дистония не отпустит нежное создание из своих цепких лап, пока папаше не вынесут приговор». — А это были одни и те же гопники? — спросил Миша. Видимо, тема подъездных гоп-стопов задевала какие-то струны в его сердце. — Что вы имеете в виду, молодой человек? — Смульская приосанилась, а Ирине вдруг показалось, что она кинула на Бабкина острый начальственный взгляд. Черт знает, наверное, померещилось. — Я спрашиваю, на вас и на вашу дочь напали одни и те же парни? — пояснил Миша. — Господи, откуда же я знаю… Мы же в милицию не обращались. — Но с дочкой-то наверняка обсуждали, как все было, — перебила Шарова, — и не по одному разу, неужели не сравнивали, как выглядели ваши обидчики, а как — ее? Смульская снова промокнула рот носовым платочком. — Товарищи судьи, прошу принять во внимание, что мы с дочерью не бабки на лавочке, чтобы по сто раз мусолить одно и то же. Я — директор научно-исследовательского института, дочь — клинический ординатор, у нас обеих хватает в жизни забот и впечатлений. Случилось и случилось, надо поскорее забыть и жить дальше, вот и все. Кроме того, от стресса мы плохо запомнили их лица, — подумав немного, Смульская добавила: — И в парадной к тому же было темно. Адвокат уточнил, в каком состоянии Борис Витальевич поехал на встречу с Викторией. Смульская ответила, что он был взвинчен до крайности, но из последних сил держал себя в руках. На всякий случай Ирина справилась о самочувствии дочери, нет ли надежды, что девушка в ближайшие дни будет способна дать показания, но вполне ожидаемо услышала, что бедняжка очень плоха, буквально не в силах поднять голову от подушки, и доктор дает прогноз, что это затянется недели на две. Девушка слабенькая, плохо переносит жару, очень остро переживает за судьбу отца, поэтому совершенно расхворалась. Ирина хотела сказать, что, когда действительно волнуешься за своего родителя, есть прямой смысл взять себя в руки и прийти в суд свидетельствовать в его пользу, но только пожелала слабой девушке скорейшего выздоровления. Взглянув на часы, Ирина с удивлением поняла, что Смульская живописала свои страдания целых полтора часа. Так интересно рассказывала, что время пролетело незаметно. В принципе можно бы и продолжить, сразу вызвать Искру Константиновну, да и закончить на сегодня. А завтра выступят судмедэксперт, врач приемного покоя, дежурные оперативники, потом прения, последнее слово и приговор. И можно с чистой совестью ломать голову над загадочным молчанием Кольцова. Тут взгляд Ирины упал на Бабкина, явно изнывающего от желания покурить. Что ж, сегодня он ведет себя идеально, так почему бы не поощрить пятнадцатиминутным перерывом? Заодно зал проветрится. Гортензия Андреевна увлеченно беседовала со своей соратницей по педагогическому цеху, директрисой школы-интерната, и кинула на Ирину взгляд, в котором ясно читался приказ ее не прерывать. Ирина вернулась к заседателям и обратилась к крановщику: — Миша, извините меня, пожалуйста, что делаю замечание, но в суде надо следить за своей речью. Вы можете спрашивать обо всем, что вам не ясно, но без жаргонных выражений. — Это в смысле каких? — Миша озадаченно нахмурился. — Гопники, поржать. Есть культурные аналоги: хулиганы, посмеяться. Употребляйте, пожалуйста, их, а то секретарю трудно вести протокол. — Постараюсь, — покладисто кивнул Миша. — Вот и хорошо. Поймите меня правильно, я очень рада, что вы принимаете активное участие в процессе и задаете по сути верные вопросы, но форма тоже важна. — Да это я понял, — проворчал Миша, — мне другое неясно: откуда эта гопота, если у Вики не было друзей? «А и правда», — подумала Ирина и ободряюще кивнула молодому человеку, мол, продолжай. — Бабка эта говорила, что Вика была одинокая, и мужик из института тоже. — Декан курса. — Ну да, он. Кого она могла подбить на такое опасное дело, если ни с кем не водилась? — Договорилась с незнакомыми ребятами? — Нет, из нормальных пацанов никто в такой блудняк не впишется, — авторитетно заявил Миша, — разве что с алкашами кончеными за бутылку сторговаться, ну так пьянь с гопотой не перепутаешь даже в полной темноте. — Мало ли как было, — вздохнула Ирина, — мы ведь не изучали детально личность потерпевшей, может быть, у нее были друзья не из школы и не из института. Товарищи детства, так сказать, ребята с нашего двора… — Нет, невозможно, — улыбнулась Шарова, слышавшая их разговор, — так не могло быть. — Почему? — Когда у девочки есть друзья-мальчики, у нее немедленно появляются подруги-девочки. «Тоже не поспоришь», — мысленно усмехнулась Ирина и заметила: — Только если это не отпетые уголовники, знакомство с которыми Вика тщательно скрывала, но тогда бы следователь вычислил их без особого труда. А почему, кстати, этого не было сделано? Неужели так сложно прошерстить окружение молодой девушки, найти хулиганов и заставить их подтвердить показания Смульской? В чем загвоздка? Или то были детишки из хороших семей, которым приспичило поиграть в благородных разбойников, и следователь просто решил не портить им биографию? Но большой вопрос, стали бы такие детишки рисковать ради нелюдимой, странной и непопулярной девочки? Однако нелюдимая-нелюдимая, а со Смульским Вика как-то познакомилась, и не факт, что, скройся Борис Витальевич с места преступления, эту связь удалось бы установить. А как, кстати, они нашли друг друга? Листая уголовное дело, Ирина пропустила этот момент, а сегодня Смульский в своих показаниях обрисовал факт знакомства как-то невнятно. Конечно, принципиального значения это не имеет… — Ой, знаете, что я тут подумала, — вдруг воскликнула Вера Васильевна, перебив мысли Ирины, — я же ошиблась, когда спросила про то, что они с дочкой должны были сто раз обсуждать нападение. — Нет, все правильно, вы можете задавать любые вопросы. — Не в этом смысле. Я как-то сбилась и забыла, что Смульский поехал к Вике сразу после того, как дочь прижали в парадной. Почему-то у меня сложилось, что прошло много времени. Ирина нахмурилась и переспросила: — Не поняла вас, простите. — Создалось ложное представление, — терпеливо пояснила Вера Васильевна, — что сначала Виктория подослала парней к жене, потом подождала и, только когда убедилась, что не сработало, организовала атаку на дочь. — Все верно, так и было. — Да, но я не сообразила, что Смульский поехал к Виктории в тот же вечер, сразу после того, как дочку его притиснули в парадной. Почему-то я решила, что они еще пару месяцев ждали после нападения на дочь. — Нет, сразу поехал. — Да, а я ошиблась и спросила так, будто у матери и дочери и впрямь было время обсуждать и мусолить эти происшествия. А в реальности-то нет! Нервная дочка в ауте от нападения, а через несколько часов обе в шоке оттого, что мужа и отца арестовали за убийство. Тут проблема сходства бандитов действительно отходит на второй план.