Конечно, я совру, если скажу, что провела тот день совершенно спокойно. Нет, я вздрагивала при каждом звонке, надеясь, что это муж с сообщением, что его отпустили. Сама несколько раз набирала домашний номер, слышала длинные гудки и думала, что надо бы позвонить ему на работу, но притворялась сама перед собой, что не помню номер наизусть. У меня бы язык не повернулся сообщить главврачу поликлиники, что его участковый врач в тюрьме, да он бы мне, наверное, и не поверил. Следующую ночь я спала уже не так хорошо. К сожалению, я совершенно не знала, что делается в таких случаях. Куда бежать, с кем добиваться встречи, как просить о свидании, в конце концов, что передать в камеру? Не апельсины же, как в больницу. Все эти простые действия были мне неведомы. В общем-то, занимая достаточно высокий пост, я привыкла решать все проблемы если не по блату, так по знакомству, но в уголовной среде я связями не обзавелась. Могли помочь знакомства по партийной линии, но я не хотела снабжать их таким компроматом против себя самой. Я все надеялась, что ситуация разрешится благополучно и никто ничего не узнает. Пока я сидела в растерянности, милиция сама меня нашла и вызвала повесткой. Свой визит к следователю я помню как в тумане. Стук пишущей машинки, тяжелая хрустальная пепельница, в которую я без конца стряхивала сигарету. Я не курила, но взяла, надеясь, что горький дым приведет меня в чувства. Нет, не помогло. Как сквозь вату я слышала, что мой муж признался в чудовищных убийствах, что он не только лишал жизни молодых девушек, но и глумился над их телами. В этом месте беседы я, очевидно, упала в обморок, потому что помню острый запах нашатыря. Следователь что-то спрашивал убаюкивающим, как летний дождь, тоном, а я не слушала, потому что мне нечего было ответить ни на один его вопрос. Я ничего не знала, не замечала и не подозревала, жила с добрым и работящим человеком. Если в любой ситуации можно найти что-то хорошее, то вот оно — мужу достался самый добросовестный следователь из всех возможных. Заметив, что я еле дышу, он отпустил меня и следующий допрос провел уже у меня дома. Только я по-прежнему твердила одно — я ничего не замечала. Знаю, есть героические женщины, которые верят в своих мужей, несмотря ни на что. Увы, я не из таких. Когда прошел первый шок, я стала вспоминать, как муж настаивал на покупке автомобиля, хотя во всем остальном был до крайности неприхотлив. Якобы будет таксовать и быстро отобьет покупку, а мне не пришло в голову, что ездить на троллейбусе и не дергаться — то на то и выйдет. Впервые за много лет я сообразила, что после своих рейдов он приносил подозрительно мало денег. Говорил, что отдает большую часть выручки Лиле, но я никогда не проверяла, так ли это. Хорошая жена периодически устраивала бы контрольные совместные рейды, выясняла, сколько выходит в среднем за вечер, отбирала бы всю сумму до копеечки, а потом мудро распределяла бюджет, но мне всегда лень было это делать. Я неплохо зарабатывала сама и верила в честность мужа. Надо было контролировать хотя бы финансы, тогда я бы раньше поняла, что он по вечерам не таксует, а охотится за девушками. Порой меня будто кто-то толкал, стряхивал сонную одурь, я озиралась вокруг и думала: нет, невозможно. Это же мой родной муж, с которым мы столько ночей проспали в обнимку… Но неумолимая логика брала свое. Занимаясь наукой в студенческие годы и позже, я читала статьи иностранных авторов про составление психологических портретов преступников, кое-что запомнила и теперь вынуждена была признать, что мой муж подходил под многие критерии. Даже его спокойствие, доброжелательность и терпеливость объяснялись с точки зрения науки. Преступник поглощен своей тайной жизнью, он весь в охоте, слежке, убийствах, а существование в обществе для него только маскировка, так называемая «маска нормальности», и ему ничего не стоит изображать из себя веселого и доброго человека. Я еще удивлялась в начале нашего брака, что могу ругать его, сколько хочу, он очень редко злился в ответ. Я самонадеянно считала, это потому, что он меня любит, а в действительности ему было просто наплевать. Получили объяснение и его долгая любовь и безропотное ожидание моей благосклонности, ведь я была для него не целью, а очередной завитушкой на маске нормальности, чтобы можно было объяснить свое одиночество неразделенной любовью. Наверное, он даже расстроился немного, когда я согласилась выйти за него, но решил, что ничего, сойдет. Это открытие было щелчком по самолюбию, но по сравнению с остальными ударами судьбы я его даже не почувствовала. А что Лиля с Никитой, спросите вы? А я отвечу, что голос крови никто еще не отменял. Да и если как следует проанализировать, любил-то он их в основном за мой счет. Легко быть заботливым братом и дядюшкой, когда жена зарабатывает больше твоего и не ограничивает тебя в средствах. Вообще я надеялась, что Лиля придет на помощь, но куда там! Вскоре после ареста мужа Никиту все-таки взяли на протокол, и ей стало вообще не до чего. Приезжает теперь только за деньгами, а брата даже не упоминает. Я и не знаю, верит она в его виновность или нет. Про Никиту я никогда не спрашиваю, но знаю, что лечение помогает, болезнь отступает, и шанс на ремиссию очень велик. Я бы порадовалась за него, если бы остались душевные силы. Общеизвестно, что в горку тяжелее, чем под горку. Это правда, но есть еще один нюанс. Поднимаясь вверх, ты можешь остановиться, если захочешь, а когда катишься вниз, такое уже не получится. Будешь лететь, пока не ударишься о дно. Так случилось и со мной. Как только стало известно, что муж арестован, меня вызвали в ГУЗЛ и предложили уволиться по собственному желанию. Я удивилась, отказалась было, но мне быстро объяснили, что жена безумного убийцы не имеет права занимать ответственный пост, ибо мало ли что. Закона такого, чтобы уволить меня за неумение выбрать подходящего спутника жизни, конечно, не существовало, но я прекрасно знала, как проворачиваются такие делишки: не хочешь на волю, пойдешь в тюрьму. Злоупотребление, растрата, всегда можно что-то натянуть, было бы желание. Может, я и поборолась бы, но злорадные взгляды коллег меня буквально обжигали. В один момент я из уважаемой семейной дамы превратилась в зачумленную жену уголовника. Меня можно было теперь презирать, фыркать, хмыкать, ухмыляться, сторониться, словом, отыгрываться за все. Это было невыносимо, и я уволилась. Друзья, в том числе мой бывший принц, не оставляли меня, но я видела, что под маской заботы скрывается тяга к сенсации, такая же слегка нездоровая тяга, которая побуждает людей смотреть на уродства. Я предпочла уйти в тень от такого внимания и вскоре оказалась на той самой дальней обочине жизни, которой так боялась в юности. Теперь мне редко звонят даже родители, они обижены на меня за то, что я, во-первых, вышла замуж за чудовище, хотя они меня предупреждали, а во вторых, сдалась без борьбы, не стала отстаивать свое доброе имя. Молва бежит далеко впереди человека, в приличные места меня никуда не брали, а надо было на что-то жить и кормить Лилю, вот я и устроилась в филиал ада на земле, в психоневрологический диспансер, куда шли или фанатики, или алкоголики, или такие парии, как я, которым нет места в приличном обществе. Я так и не сумела возненавидеть мужа. У какой-то писательницы я прочла, что развод — это как ампутация, и я попыталась мысленно ампутировать его от себя, как гангренозную ногу. Остался инвалид с культей, но омертвелая конечность хотя бы не отравляет весь организм своими токсинами. Такое будущее представлялось мне в идеале, а на практике я по миллиметру резала гнилую плоть, а она прирастала обратно. Никак не получалось вызвать в себе отвращение к нему, ярость или хотя бы злость, потому что самым мощным напряжением воображения я не могу совместить убийцу-маньяка и человека, который в моем фартуке жарил на этой самой кухне свои любимые котлеты из кулинарии. Пытаюсь заставить себя, но не могу. Жизнь проиграна всухую, а воли уйти из нее нет. Я сижу в депрессии, этом предбаннике смерти, и жду. Хожу на работу сутки через трое, что-то ем, не чувствуя вкуса, отворачиваюсь, проходя мимо винного отдела. Много смотрю телевизор, много сплю. Из желаний осталось только одно, чтобы соседи и сотрудники на новом месте работы не догадались, чья я жена. Слава богу, муж был прописан у Лили, этот адрес и фигурировал в суде, а соседи у меня не любопытные. Надо бы развестись, но нет сил, да и зачем суетиться, если вскоре я стану вдовой… Но о том, как умрет мой муж, я тоже не хочу думать. Самое грустное, что он мне снится. Мы занимаемся любовью и счастливы. Я чувствую его теплую руку, щеку со слегка отросшей щетиной и не понимаю, что это сон. * * * Ирине позвонил Кирилл, и они бы очень мило поболтали, если бы не качество связи, которое, очевидно, послужило прототипом игры «испорченный телефон». По обе стороны провода приходилось орать как резаным и повторять одно и то же по десять раз, чтобы собеседник получил хотя бы примерное представление о предмете. Удалось сообщить друг другу, что они в порядке, скучают, дети здоровы, Кирилл тоже поправляется и скоро станет лучше прежнего. На этой оптимистической ноте время по талончику закончилось. Ирина положила трубку, но телефон тут же зазвенел опять, и снова частыми звонками, значит, межгород. — Да, Кирюша, — сказала она в полной уверенности, что муж не успел что-то ей сообщить. — Это я, — Ирина узнала мамин голос. — Что-то случилось? — Нет, доченька, все в порядке, просто звоню узнать, как ты там. — А Гортензия Андреевна разве еще не приехала? — Приехала. — Кубок привезла? — Привезла, не волнуйся. Я вот что хотела сказать, — мама замялась. По сравнению с деревенской почтой, откуда звонил Кирилл, связь со станции казалась просто фантастической. — Так что случилось, мам? — Мы с тобой так нехорошо поговорили… Насчет твоего мужа. — Мам, да нормально все. — Надеюсь, ты меня правильно поняла? — Наверное, — осторожно заметила Ирина. — А то я переживаю, что ты сидишь и волнуешься, не изменяет ли тебе Кирилл. Ира, я уверена, что нет, он честный человек и тебя любит. Отговаривая тебя ехать, я имела в виду, что хорошая жена для своего собственного спокойствия исключит даже теоретическую возможность застать мужа с другой женщиной. Даже если эта возможность равна нулю, она исключит и этот ноль. Ирина засмеялась: — Мам, ты знаешь, у меня голова кругом идет от высшей математики. Можно ли вообще исключить ноль? А если честно, я тут же забыла об этом разговоре. Она осеклась, но было уже поздно, слово вылетело. Сейчас мама взовьется, как пионерский костер: «Что? Мои советы для тебя ничего не значат?» — А, ну и хорошо. Видишь как, а я места себе не нахожу, что тебя расстроила. — Слушай, мам, а я никак не могу вспомнить одну женщину, — быстро сказала Ирина, чтобы отойти от скользкой темы, — лицо знакомое, а где видела, бог знает. Может ты помнишь, такая Голубева Искра Константиновна. Не встречалась тебе нигде? — Да как же не встречалась, Ира! Мы же дачу снимали в Комарове академическую, помнишь, зимой? Ирина нахмурилась. — Ты еще приезжала, Егор совсем маленький был? Неужели не помнишь? — А, да-да, что-то такое было, действительно. — И она была нашей соседкой по даче. Кошмарная баба. — Да? — Ну что, вспоминаешь? — Смутно. — Мы с тобой тогда ругались постоянно. — Это не ориентир, мама, — невесело усмехнулась Ирина. — Мы всегда ругались. — И то правда. Знаешь, Ира, если уж зашел у нас такой разговор… Я думала лично сказать, но по телефону даже лучше. Я ведь знаю, что вы с сестрой меня ненавидите. — Да ну, мам, ты что! — Знаю, знаю. Больше скажу, знала, что так будет, только когда еще вас родила. Но время такое было, со всех сторон талдычили в одно ухо, что детей необходимо воспитать достойными членами общества, а в другое — что девочка это прежде всего жена и мать. Шпалоукладчица, конечно, тоже, монтер пути, космонавт и ученый, это само собой, но прежде всего жена и мать. Я очень старалась вас воспитать так, как надо, чтобы вы замуж вышли, родили детей, получили профессию, а этого бы не вышло, стань я вас баловать да нежить. — Какая еще нежить? — удивилась Ирина. — В смысле нежничать. Я знала, что быть с вами строгой — это мой долг, и если вы меня возненавидите, то пусть. Не большая цена за ваше счастье. — Мам, да с чего ты взяла, что мы тебя ненавидим! — сказав это, Ирина почувствовала, что сейчас разревется. — Я ведь не слепая, Ирочка. Вижу, как ты со своими детьми общаешься, и понимаю, что можно было бы иначе. Был другой путь, чем без конца шуровать у вас в головах раскаленной кочергой. Но, Ира, это был такой страх ужасный… Просто дыхание перехватывало, когда я сначала за себя боялась, что не выйду замуж, потом за вас. Думала, лучше я вас по-матерински поругаю, чем муж выгонит, если вы плохими хозяйками вырастете. Ирина всхлипнула: — Мам, да нормально все! — Не плачь, пожалуйста! Я не хотела тебя расстроить. Ах, Ира, если бы ты знала, как я теперь жалею, но сделанного не воротишь. — Мам, ты сама говорила Егору, что самое главное не жалеть о неправильных ходах, а сосредоточиться на текущей позиции на доске. — Это да, Ира, но жизнь не шахматная партия. Пройдет, и заново фигуры не расставишь. Ладно, что я, действительно… Хотела приободрить, а только хуже расстроила. Ты, дочь, не слушай, что я говорю. Ирина всхлипнула и засмеялась.