— Разрешите мне сохранить этот поворот для своей будущей книги, а в реальности, думаю, все попроще. Петровский благотворно влиял на Кольцова, вот и все. Не исключаю, что Иннокентий Михайлович в спокойные периоды стыдился своих преступных действий и загонял воспоминания о них в самые дальние уголки памяти, откуда их можно было извлечь только с помощью специальных техник, гипноза, например, которым Петровский владел на самом высоком уровне. — Ну да, ваша версия определенно логичнее, — промямлила Ирина. — Жаль, что нам остается только гадать, у него теперь не спросишь. — А что с ним случилось? — Инфаркт. К сожалению, мы стареем, а сердечно-сосудистые заболевания молодеют. Лучше бы наоборот, но против природы не поспоришь. А вы разве не слышали о его смерти, это же такая трагедия… Инфаркт произошел, когда он был за рулем. И без того ехал на приличной скорости, а рефлекторно еще надавил на педаль газа, врезался в столб, и так получилось, что еще супругу с собой на тот свет забрал. Она рядом сидела. — Что вы говорите! — Да, страшная история… Хорошо хоть у них не было детей, сирот не осталось. В общем, Ирина Андреевна, не беспокойтесь на этот счет и не выдумывайте всякую жуть. Я немного знал Евгения Степановича, это был умнейший человек, очень квалифицированный и ответственный специалист, но главное, у него безупречное алиби. В течение трех лет он работал на Кубе и как минимум два убийства из нашей серии совершить физически не мог. — Приятно слышать. — Конечно, неплохо бы расспросить еще самого Кольцова, но не думаю, что нам с вами позволят это сделать. — А следователь разве вам не рассказал? — удивилась Ирина. — Что именно? — О чем Петровский беседовал с Иннокентием Михайловичем? Он же должен был как-то запротоколировать эти встречи, а в идеале вообще вести магнитофонную запись. — Увы, Кольцов шел на контакт только в обстановке полной конфиденциальности. — Кольцов-то да, а Петровский что? Неужели не передавал следователю содержание разговоров? Дубов отмахнулся: — Передавал, конечно, но следователю весь этот фрейдизм, как вы понимаете, был до лампочки. Раскололся Кольцов, и отлично, а что там папа-мама и тяжелое детство, пусть разбирают специалисты по мозгам. Ирина поднялась и в благодарность принесла Дубову еще воды. Что ж, похоже, одна таинственная загадка разрешилась самым банальным образом. Все логично, она сама не далее как вчера убедилась, как хорошо умеет мозг замести под коврик неприятные воспоминания. Вдруг Кольцов вообще страдал раздвоением личности, как доктор Джекил и мистер Хайд, и только Петровский знал, как заставить его темную и светлую стороны договориться между собой? Следователь, конечно, баран, не задокументировал, как положено, работу психиатра с обвиняемым, но по сути все ясно, загадка разрешилась, так что не зря Дубов сегодня страдает похмельем. Жаль только, что ему сейчас не до сложных этических дилемм… Ирина сунулась было к Павлу Михайловичу, но секретарь сказала, что его не будет до обеда. Поколебавшись немного, Ирина решила все-таки продолжать процесс. Под дверью кабинета ее ждал сюрприз — Гортензия Андреевна в шикарном костюме стиля милитари собственного производства с черным мужским зонтиком наперевес. — Вы же сегодня не собирались… — Я тоже рада вас видеть, Ирочка! — хмыкнула учительница. — Мария Васильевна сказала, что, раз я тут нужнее, пусть я еду. Она справится сама. — А я только что от Анатолия Ивановича. Только Ирина успела передать Гортензии Андреевне информацию, полученную Дубовым ценой алкогольного отравления, как пришли народные заседатели, и разговор пришлось прервать. Да и время поджимало, пора было открывать заседание. Когда Ирина вышла проводить Гортензию Андреевну в зал, старушка вдруг крепко приобняла ее и шепнула на ухо: «Я вас очень прошу, не спешите выносить приговор, пока мы с вами не поговорим». Ирина хотела возразить, что там все ясно, но, зная, что Гортензия Андреевна зря болтать не станет, только кивнула. Процесс, до сих пор катившийся как по маслу, вдруг застопорился. Из больницы пришла хамская телефонограмма, что врач приемного покоя находится на дежурстве и не бросит свой пост ради каких-то там показаний в суде. Для полного стилистического единства не хватало только слов «обломись, дура» в конце. Пришлось отправлять встречную телефонограмму с требованием подменить и доставить в суд своенравного медработника. В принципе, Ирина вполне обошлась бы и без него, хватало показаний дежурной сестры и наряда милиции, но неуважение к закону она терпеть не собиралась. Правда, вскоре выяснилось, что дежурная медсестра тоже не явилась, сообщив по телефону, что находится на больничном по уходу за ребенком. Святое оправдание, против которого никто не поспорит, а тем более беременная женщина-судья. Слава богу, оперативник оказался дисциплинированным парнем, явился как штык и уверенно подтвердил, что Смульский не пытался скрыться, хотя имел для этого тысячу возможностей, а, напротив, сразу во всем признался и выразил полную готовность сотрудничать со следствием. Что ж, картина ясная, осталось только допросить судмедэксперта, чтобы точно установить, что смерть Вики наступила именно от удара, нанесенного Смульским. Ну и врача-разгильдяя из принципа дождаться. Судебный медик тоже задерживался, и Ирина хотела уже объявлять перерыв, но Шарова вдруг сказала, что у нее вопрос к подсудимому. — Да, пожалуйста, — кивнула Ирина. — Скажите, а как вы познакомились с Викторией? Борис Витальевич пожал плечами. — Отвечайте, пожалуйста. И нужно встать, когда к вам обращаются, — заметила Ирина. Смульский нехотя поднялся. — Какое это имеет значение? — буркнул он. — Ответьте, пожалуйста, на вопрос. — Мне бы не хотелось, чтобы моя трагическая история превращалась в какой-то бульварный роман, — буркнул он, уставившись на носки своих ботинок. Ирина подавила улыбку. Проницательный, черт, Шарова ведь сейчас не в поиске истины, а из досужего любопытства спрашивает, и для приговора это действительно не важно, но Ирине и самой было интересно, как нелюдимая психопатка Вика, трудно сходившаяся с людьми, отхватила такого роскошного мужика. Чем прельстила состоявшегося человека, явно не испытывающего недостатка в женском внимании? То есть чем прельстила-то понятно, но как заставила не просто посмотреть на себя с интересом, а завести романтические отношения, которые продолжались довольно долго, хоть девушка отказывала своему пожилому кавалеру в том единственном, что ему от нее было нужно? Влез Бабкин с уместным замечанием, что суд это суд, а не лавочка у подъезда, нечего тут сплетничать, и Ирина, уже готовая снять вопрос, назло ему приказала подсудимому ответить. — Познакомились вот, — Смульский прокашлялся. Ирина вдруг заметила на его висках крупные капли пота, но это могло быть от духоты в зале. — Где и когда? — Года два, два с половиной, кажется, назад, я не считал. Как-то само собой вышло… Я даже уже особо и не помню. — Как такое можно забыть? — удивился заседатель Миша. — Вы же не каждый день девушек кадрили? — Естественно, не каждый, — процедил Смульский, — мы с Викторией познакомились в мединституте, где она училась, если вы это имеете в виду. — Каким образом? — Я же говорю, само собой. По профилю своей научной работы я часто бываю на кафедре организации здравоохранения, и вот в один из моих визитов… — Но два с половиной года назад она еще училась в школе, — заметила Шарова. — Да? Ну может быть, я не вникал. — Тогда как она оказалась в институте? — Боже мой, приехала на день открытых дверей, — раздраженно буркнул Смульский, — а вообще, откуда я знаю, что она там делала. Просто я стоял в холле, изучал стенды с фотографиями, что-то заинтересовало, я спросил у первой подвернувшейся студентки, ну и разговорились. Все. — О чем разговорились-то? — не унималась Шарова. — Боже мой, да откуда я помню? Так, слово за слово. — А вообще что обсуждали? — Послушайте, я сто раз уже повторял, что нас с Викторией почти ничего не связывало. Был легкий флирт, две или три встречи и несколько телефонных разговоров, все. Что я мог с ней обсуждать, подумайте сами! Только комплименты делал. Ирина не совсем понимала, почему Смульский вдруг так разгорячился. Неужели воспоминания о романе с Викой настолько неприятны? Странно… Из больницы прислали очередную телефонограмму о том, что доктор находится в операционной и в суд сможет явиться не раньше трех. Ирине стало жаль бедного врача, который, устав после длительной операции, должен еще тащиться в суд и отвечать на дурацкие вопросы, и она чуть было не приняла решение отпустить его с миром, ибо суду все ясно и без него, но в последний момент удержалась. Не хотелось перед администрацией больницы выставлять себя дурочкой, у которой семь пятниц на неделе. Объявив перерыв, она отпустила заседателей на свободу до трех часов, и те радостно удалились, как школьники, прогуливающие уроки. Теперь можно было у себя в кабинете спокойно пообщаться с Гортензией Андреевной. — Ну как, вас устраивает теория Анатолия Ивановича? — спросила Ирина, раздумывая, можно ли в присутствии учительницы положить отекающие ноги на любимый пуфик или не стоит. Посмотрела на прямую спину старушки и решила, что не стоит. — Теория Анатолия Ивановича наверняка верна, — с нажимом произнесла Гортензия Андреевна, — но сейчас, Ирочка, у нас проблемы посерьезнее. — О? Это какие? — Надеюсь, вы увидели, что стали зрительницей хорошо срежиссированного спектакля? — В смысле? — Ира, весь этот процесс — ложь. От первого до последнего слова ложь. Я бы даже сказала, наглое вранье. Одна только Искра Константиновна говорила искренне, ну так на то она и Искра. — А мне показалось, что как раз она сгущает краски. — Ирочка, вы лучше меня знаете, что искренность и правда совершенно разные вещи. Голубева просто подгоняет реальность так, чтобы считать себя сосредоточием всех совершенств, а остальные врут самым бессовестным образом.