— Да? Почему вы так решили? — Ну, во-первых. Отца судят, а дочь, от чьих показаний прямо зависит, поедет он на зону или пойдет домой, валяется дома с вегето-сосудистой дистонией, второе имя которой лень и эгоизм! А мать, вместо того чтобы придать ускорение любимому ребенку с помощью волшебного пинка под зад, лепечет, как бедная доченька плохо себя чувствует. — Гортензия Андреевна, мы же не знаем, вдруг там действительно тяжелая патология, аневризма, например, когда малейшее волнение может спровоцировать инсульт, и Смульской здоровье ребенка важнее свободы мужа. Учительница задумчиво постучала пальцами по столу. — Принимается. Тогда дальше. Вы знаете, кем работает Смульская? На минуточку, директор НИИ гематологии, далеко не последний человек в медицинском мире. Сам Смульский, по его собственному признанию, сотрудничал с кафедрой организации здравоохранения, то есть тоже всех знал. Что им мешало первыми прибегнуть к шантажу? Черт, да это должно было сработать на уровне рефлекса! Дама такого ранга, как Смульская, как только Вика к ней полезла, развернулась бы и сказала: «Так, дорогая моя, если еще раз я тебя увижу в радиусе километра от себя и от своего мужа, ты немедленно вылетишь из института». Для гарантии шепнуть пару слов секретарю парткома или комитета комсомола, и с Ткачевой провели бы такую беседу, что она надолго забыла бы о мужиках вообще и о Борисе Витальевиче в частности. — Они объясняют так, что не хотели афишировать роман Смульского со студенткой. — Тоже принимается, но с оговоркой. Во-первых, у него был огромный козырь — он с ней не спал. — А как бы он это доказал, интересно? У нас есть заключение судмедэксперта, а когда Вика была жива, тут его слово против слова девушки. — Ваша правда, но учтите еще один тонкий момент. В высших слоях нашего общества распространена некая кастовость, такое, я бы сказала, ложное чувство локтя. Когда им требуется друг друга подсидеть, действительно выплывают на свет божий любовницы и прочие грешки, а когда пирог поделен, все в порядке, то тут элита реагирует на подобных Вик как организм на занозу, то есть отторгает. Будет еще какая-то чернавка лезть в наши прекрасные ряды, вот еще! Нет, Ира, это чрезвычайно странно, что Вика безнаказанно терроризировала благородное семейство Смульских столько времени. Впрочем, это все еще воздушные петли. Итак, накидываю следующую: почему о нападении на мадам Смульскую не знала не только милиция, но и вообще никто? Почему она не поделилась со своим шофером? Ну хорошо, допустим, ты хочешь сохранить в глубокой тайне печальный факт, что муж твой ловелас, но ведь совсем не обязательно посвящать в подробности, достаточно сказать «дорогой Вася, на меня недавно хулиганье напало, будь добр, провожай меня, пожалуйста, до квартиры, не сочти за труд, а то я боюсь». Это же проще, чем напрягать мужа. Что за сверхъестественная деликатность к обслуге? Ирина пожала плечами. — Вот именно, Ирочка, как объяснить, что сумасшедшая девушка преследовала целую семью, подсылала бандитов как минимум дважды, а никто из незаинтересованных лиц ничего не слышал и не видел. — Почему как минимум? — Потому что я сильно сомневаюсь, что мать и дочь Смульские ежедневно отчитывались Вике, во сколько планируют вернуться домой. Даже по теории вероятности верные рыцари должны были разок-другой вхолостую съездить, и кто-то обязательно бы срисовал, как они караулят у парадной. — Если они вообще существовали, — буркнула Ирина, — эти рыцари. Ведь все твердят, что у Вики не было друзей. — Так именно что! Вообще обратите внимание, насколько абстрактны показания свидетелей на этом процессе. Канва сюжета выверена, но как доходит до конкретики… — Гортензия Андреевна покачала головой, — сразу не помню, не знаю. А ведь именно детали придают убедительность и достоверность произведению. Хоть бы сказала, что у одного нападавшего был большой нос, а у другого усы, и то я бы поверила, так ведь нет. Но это все домыслы, а теперь ловите факт: на дверях парадной Смульских установлено такое новомодное изобретение, как кодовый замок. Я специально сегодня по дороге с электрички сделала крюк и посмотрела. — Ну вы даете, — восхитилась Ирина, — только это ничего не доказывает. Как раз могли установить после нападения на дочь. — А вот и нет! — азартно воскликнула Гортензия Андреевна. — Я узнала у собачников, замку уже год. — Ну тоже слабенький аргумент. Всегда можно мимо такого замка пройти вместе с кем-то из жильцов. — Вам можно, но не двум парням подозрительного вида. И потом, если бы их кто-то запустил в подъезд, то этот кто-то сейчас свидетельствовал бы в суде. Хоть какая-то привязка к реализму, а пока сплошные сказки. Вы учтите, пожалуйста, что Смульские обитают не в многоэтажке на Юго-Западе, а в центре, в хорошем доме, где по две квартиры на этаж и живут приличные ответственные люди, которые заботятся о своем быте и безопасности. Кисло улыбнувшись, Ирина заметила, что Гортензия Андреевна, пожалуй, права. — А вот вам еще крошечка реальности, — продолжала учительница, — вы знаете, я имею кое-какие связи в мире педагогики, в том числе и среди сотрудников школы, где училась Вика. Так вот. Во-первых, я по-свойски потрещала вчера в перерыве с директрисой, и странный эпизод с мемориальной доской получил вполне разумное объяснение. Планировалась торжественная церемония на Седьмое ноября, и возлагать цветы к мемориальной доске выбрали не Вику, а совсем другую девочку. К сожалению, ветеран, который должен был произносить речь, то ли умер, то ли попал в больницу, и церемонию отменили, а цветы остались и начали увядать. Тогда директриса вызвала Вику и приказала ей без всякой лишней помпы самой отвезти цветы к мемориальной доске по принципу чтобы не пропадали. Ткачева обиделась и отказалась, и, откровенно говоря, на ее месте я поступила бы так же. — А я бы, наверное, возложила эти цветы к первой попавшейся на пути помойке, — вздохнула Ирина. — Ах, молодое поколение, цинизм и лицемерие вам имя… Ладно, продолжим. Как вы помните, Ирочка, главной моей задачей на вчерашний день являлся кубок, но, когда он был приобретен, у меня осталось еще немного времени до электрички. Я успела позвонить из автомата одной старой приятельнице, которая дала мне телефон бывшей учительницы из Викиной школы. Та, хоть старше моего и уже год как на пенсии, прекрасно помнит ученицу Ткачеву. И охарактеризовала ее действительно как тихую и одинокую, но при этом очень добрую и отзывчивую девочку. Понимаете? Ирина только вздохнула. — Вы можете возразить, что у бабки маразм, — улыбнулась Гортензия Андреевна, — и будете правы, поэтому я, чтобы не быть голословной, поеду сейчас в школу, поспрашиваю людей. — Сейчас каникулы, вряд ли вы кого-нибудь найдете. — Ирочка, это же интернат. Не всех детей забирают на лето, потом, наверняка работает летний лагерь. Кого-то найду, не педагогов, так воспитателей, об этом не волнуйтесь. Подумайте лучше о том, зачем Смульские нагородили такую грандиозную ложь. — Да просто решили мотив сделать поубедительнее, вот и все. — Опорочить жертву дело, конечно, верное, — вздохнула Гортензия Андреевна, — парадигма «сама виновата» вызывает в народе горячий отклик, но вы не находите, что Смульские слишком уж старались? — Просто преувеличили немного, — пожала плечами Ирина. Гортензия Андреевна взглянула на нее строго, как на отличницу, внезапно посадившую огромную кляксу в пропись: — Преувеличили немного что? — Что? — Что именно они преувеличили? Любовь, ненависть, что? Если Вика не преследовала Смульских, что заставило Бориса Витальевича сорваться к ней и затеять скандал прямо во дворе? — Если мы доверяем показаниям соседа… Мы же доверяем? Гортензия Андреевна многозначительно нахмурилась и заметила, что в этом фарсе она доверяет только собственным глазам. — В общем, сосед показал, что Ткачева первая начала кричать. — А еще он какие-то мужские голоса слышал. — И что это значит? — Ира, откуда я знаю? Пока я вижу только одно — дело слеплено из воздуха, а сказки про то, как двадцатилетняя сирота затерроризировала номенклатурную семью, это собачий бред. — Но тем не менее Смульский поехал к девушке. — Вот и надо понять зачем. Что их связывало? Будь она беременна от него — ноль вопросов, но ведь нет! — Гортензия Андреевна резко встала. — Если у них был просто легкий флирт, то нечего Борису Витальевичу было делать у нее во дворе, а если Вика мучила его семью, то почему этого не доказали? Элементарно же, всех парней из окружения Ткачевой за шкирбон и на опознание. Три секунды дел! — Смульская утверждает, что от страха не запомнила лица нападавших. — А попробовать? Ради галочки хотя бы? А сводка звонков из АТС вообще есть в деле? — Вика могла звонить из автомата. — Хорошо. Где звонки из автомата? Где хоть какие-то материальные подтверждения россказней Смульской? Ирина только руками развела. Отвечать было нечего. — Вчера у меня создалось почти стопроцентное убеждение, что настоящий преступник именно мадам Смульская, — сказала Гортензия Андреевна, поправляя перед зеркалом свою монументальную прическу. — В смысле? — Ирина аж на стуле подскочила от изумления. — Очень просто, Ирочка, — учительница не спеша достала из сумки патрончик помады естественного оттенка, аккуратно подкрасила губы и собрала их бутончиком, — Борис Витальевич, предположила я, полюбил юную Вику до такой степени, что решил уйти из семьи. Сейчас ведь перестройка, новое мышление, и развод больше не означает конец карьеры. Объявил жене о своем решении, а дальше цепь трагических совпадений. Ведь не доказано, что оскорбительные слова, которые слышал бдительный сосед, выкрикивала именно Вика в адрес Смульского? Подобные выражения вполне уместны и в устах обманутой супруги, которая набрасывается на разлучницу с целью оттаскать за волосы, но не рассчитывает сил. А дальше неверный, но благородный муж берет вину на себя, а верная супруга сочиняет ему очень хороший мотив. — Звучит, конечно, фантастично, но в принципе возможно. — Одно непонятно. Почему подсудимый так странно отреагировал на невинный вопрос и так и не сумел толком объяснить, где и когда встретился с Викой? Что за внезапная тяга к конфиденциальности и неприкосновенности частной жизни? Спокойно скажи, познакомились в институте — и поехали дальше, но нет! — И почему же? — А я не знаю, Ирочка! Ни малейших предположений, кроме того, что он вообще знать ее не знал. — В смысле? — В смысле, Ирочка, что мы не получили ни одного подтверждения не только патологической назойливости Вики, но и самого факта их знакомства. Где показания сокурсниц? Никогда не поверю, что двадцатилетняя девочка ни разу не похвасталась таким именитым и сановитым поклонником. Да весь институт был бы в курсе, включая профессорско-преподавательский состав! Вы скажете, девушка берегла репутацию своего возлюбленного, не хотела его компрометировать романом со студенткой? Но с таким уровнем деликатности она ни при каких обстоятельствах не полезла бы в чужую семью, мне представляется это более чем очевидным. Нахрапистые разлучницы, какой нам рисуют Ткачеву, не хранят чужие тайны. От досады Ирина чуть не хлопнула себя по лбу. Как она сама не сообразила, действительно! Обвинение представляет Вику как психопатку с любовным бредом, но такие люди щедро делятся своей картиной мира со всеми, кто готов их слушать. Ведь мечты, которыми ты поделился с другом, становятся ближе к реальности, не правда ли? — Ладно, Ирочка, что гадать на пустом месте? Поеду в интернат, а вы держите оборону, пока не вернусь. Ах да, чуть не забыла! Смульский же до суда находился на подписке о невыезде? — Верно. — Ну так и все! Если бы он сидел в СИЗО и они с женой давали бы схожие показания, не имея возможности их согласовать, то еще допустимо поверить, а так… Сто раз сговорились, так что теперь их сказками только подтереться. Ну все, побежала. Ирина проводила ее до выхода. В суде было пусто, только под дверью одного зала, где шло заседание, маялись несколько свидетелей, ожидая, пока их пригласят для дачи показаний. Публика с ее процесса разошлась, решив скоротать времечко в более интересных местах, чем городской суд. Смульских тоже не видно. Интересно, куда они пошли и о чем вообще думают люди, понимая, что, может быть, проводят на свободе последние часы? Сознают ли, что уже сегодня жизнь круто изменится, начнется новый, совершенно иной этап? Что хочется в эти последние минуты свободы? Жадно наслаждаться ими, смакуя каждый момент, или, наоборот, поскорее уже ступить на новую, неизведанную дорогу? А если Смульский и правда покрывает жену, то не струсит ли он в последний момент, не изменит ли ему благородство на пороге камеры? Вспомнилось вдруг, как она волновалась перед первыми родами. Тоже представляла себе всякие ужасы, дикую боль, боялась смерти, а главное, была уверена, что с ней произойдет какая-то коренная метаморфоза, из просто женщины она превратится в мать, так же как гусеница превращается в бабочку. Ну, если выживет, конечно. Казалось, из родового зала вернется другая она, с другими глазами, чувствами и мыслями, но нет, на койку в палате легла та же самая Ирина. Все произошло совсем не так, как она себе представляла, и в этом, наверное, главная прелесть жизни. Тихо было в суде, Дубов отходил от похмелья, Павел Михайлович где-то ездил по делам, и вообще лето, ленивое отпускное время. Забросив ноги на пуфик, Ирина потянулась и закрыла глаза. Надо немножко отдохнуть. — Разрешите, Ириночка Андреевна? «Да господи!» — Ирина стремительно вскочила, надеясь, что Евгения Багирова не заметила, в какой вольготной позе она только что пребывала. — Я к вам буквально на секундочку, — Багирова втянулась в кабинет, не дожидаясь разрешения, и так же без спросу уселась напротив Ирины, — вы же помните, моя дорогая, что должны мне большой очерк. — Помню, но, честно говоря, очень надеялась, что вы не помните, — буркнула Ирина и, чтобы сгладить свое хамство, быстро добавила. — По роду деятельности вы наверняка встречаете гораздо более интересных людей, чем я. — Ну что вы, дорогая, не скромничайте, — журналистка ласково погладила Ирину по руке. Звякнули многочисленные серебряные браслеты.