Вернувшись к себе в кабинет, Ирина закрыла дверь на легкую задвижку, сбросила туфли, положила ноги на специально для этой цели свистнутый у председателя из кабинета пуфик, откинулась на спинку стула и приступила к изучению нового дела. Борис Витальевич Смульский в сорок пять лет был уже профессором, деканом экономического факультета университета, но настоящий успех пришел к нему совсем недавно, когда он очень удачно поймал ветер перемен в паруса своей судьбы. Как коммунист, он одним из первых поддержал нового генсека и первым же публично заявил о необходимости экономических реформ. Чуть-чуть раньше, чем это сделалось общим местом, в последние дни, когда еще можно было получить по губам за подобные высказывания. Можно сказать, отважный горнист протрубил зарю перестройки, ну а дальше покатилось. Борис Витальевич в одночасье сделался популярной персоной, он давал интервью по телевизору, выступал с публичными лекциями, статьи его одна за другой печатались в периодической печати. За годы застоя людям надоели напыщенные политические обозреватели, долдонящие о кризисе капитализма, загнивающем Западе и о том, что Маргарет Тэтчер в сотый раз признана самым непопулярным премьер-министром Великобритании, что, однако, не помешало английскому народу переизбрать ее на второй срок. После всей этой нудятины народ с удовольствием принял Смульского, который, по мнению Ирины, нес примерно такую же ахинею, но это была именно та ахинея, которую люди жаждали услышать. Что КПСС надо подвинуть, привилегии отменить, начальников пересадить с черных «волг» на автобусы, распределители позакрывать, блат ликвидировать, и тогда мы сразу заживем ого-го! Больше всего Смульский бичевал систему здравоохранения, в частности ее Четвертое управление, и требовал немедленной отмены отдельных больниц и поликлиник для номенклатуры, называя эту практику сначала антигуманной, а после, осмелев, и противоречащей идеалам коммунизма. Одни лечатся как короли, а другие лежат в палатах на двадцать коек, где с потолков сыплется штукатурка, разве это справедливо? К сожалению, наша медицина финансируется по остаточному принципу и даже эти деньги умудряется разбазаривать впустую. Борис Витальевич ужасался, но тут же давал оптимистический прогноз. Политика разрядки ведет к снижению гонки вооружений, стало быть, можно будет перераспределить государственные средства на нужды внутри страны, выделять больше денег на здравоохранение и образование. Естественно, достаточное финансирование эффективно только при грамотном управлении, и тут Смульский, скромно потупившись, признавался, что ему есть что предложить. Он разработал проект постепенной реорганизации прогнившей системы, благодаря которой каждый советский гражданин сможет лечиться не хуже, а то и лучше любого бюрократа. Слушая выступления Смульского, Ирина в принципе соглашалась с его речами, но последний пункт вызывал некоторый скептицизм. Ей в последнее время пришлось много общаться с докторами, она родила ребенка, перенесла операцию по удалению аппендикса, снова забеременела, муж лечился от тяжелой пневмонии… Так вот этот довольно солидный опыт привел ее к мнению, что система сама по себе очень даже хорошая, и работает хорошо, ей просто не хватает финансирования. Врачи прекрасные, медсестры ответственные, этапность и преемственность на всех уровнях соблюдается. Надо только чуть больше денег на лекарства, на зарплаты нянечкам, на ремонт, а если останется, то и на питание, потому что больничная кормежка и правда штука невыносимая. Если в отрасль пойдут деньги, то не надо никакой реорганизации. Но народ воспринял речи реформатора на ура, а главное, Борис Витальевич излагал эти незамысловатые постулаты весело и с огоньком, хорошим языком, подкрепляя теоретической базой и практическими примерами, да и просто приятно было посмотреть на красивого импозантного мужика, увлеченного своим делом. Чем-то он напоминал Ирине Остапа Бендера из фильма Гайдая, но Бендер ведь в сущности положительный герой, не правда ли? Адски обаятельный уж точно. Больше Смульского за перестройку радел только второй секретарь обкома Дмитрий Зубков. Ему уже перевалило за пятьдесят, но на фоне номенклатурных старцев он смотрелся молодым энергичным политиком, и внешность у него была располагающая — эдакий свойский жилистый мужичок без особых духовных запросов, но от природы умный и хитрый. Народ, уставший от забронзовевших небожителей, тянулся к нему как к родному. Правда, Зубков не вышел из низов, а происходил из старой номенклатурной семьи, но и это его не портило. Он ведь был родным внуком того самого Зубкова, верного ленинца, а мы как раз взяли курс на возвращение к ленинским идеалам. Еще до перестройки Зубков зарекомендовал себя как весьма демократичный политик. Он часто выезжал на производства, любил работать с молодежью, участвовал в субботниках наравне с рядовыми гражданами, и именно с его легкой руки рок-клуб стал существовать на полулегальном положении еще в те годы, когда, наверное, даже для нового генсека слово «перестройка» обозначало только строительные работы. Правда, Кирилл говорил, что это делается под эгидой КГБ, но что не доказано, то не доказано. Вот что значит верность своим идеалам. Если всю жизнь Дмитрий Сергеевич провел в статусе не совсем белой, но такой, с пятнышками, вороны, то теперь его демократические принципы оказались очень востребованы. Он часто выступал по телевизору, встречался с народом на рабочих местах и просто на улицах и возмущенно рассказывал людям, как плохо они живут. Смульский не пользовался номенклатурными привилегиями высокого уровня и, призывая отказываться от них, сам особенно ничего не терял, что, конечно, несколько снижало пафос его речей. Зато Дмитрий Зубков подкрепил необходимость перемен личным примером: стал ездить на службу общественным транспортом и даже был замечен в обычных магазинах для простолюдинов. По всему выходило, что он в ближайшем будущем или возглавит обком, или вообще поедет в Москву, перестраиваться в союзном масштабе. Зубков олицетворял собой планы партии, которые, согласно лозунгу, есть планы народа, а Смульский символизировал творческую интеллигенцию, которая тоже всецело за. Дмитрий Сергеевич не оставлял своего единомышленника. Так, под Бориса Витальевича на Ленинградском телевидении готовилась специальная программа, что-то вроде «Прожектора перестройки», но местного значения, и бедняга экономист дописывал последнюю главу экономической книги, которую с нетерпением ждали в издательстве, когда произошло событие, пустившее все его планы под откос. К сожалению, у известности есть и оборотные стороны, и одна из них — назойливые поклонники, а особенно поклонницы. Борис Витальевич этой участи, увы, не избежал. Когда человек делает первые шаги на пути к успеху, он очень ценит тех немногих, кто его поддерживает, даже если это восторженные девушки, которые реально ничем не могут помочь. Так и Смульский живо отозвался на внимание к нему юной студентки Виктории Ткачевой. Красивая девушка понравилась ему, он с удовольствием сходил с ней в кафе, пару раз погулял в парке, не рассчитывая ни на что большее. Просто приятно иногда побыть рядом с молоденькой красавицей, а если при этом можно с ней поговорить о науке и культуре и выяснить умонастроения в молодежной среде, то вообще отлично. Когда Вика, жившая одна, пригласила его в гости, у Смульского хватило ума не пойти, но на этом мозговой ресурс, очевидно, иссяк, потому что он, вместо того чтобы раз и навсегда прекратить отношения, пригласил девушку кататься на речном трамвайчике, где, вооруженный букетом роз, спел стандартную арию о том, что он женатый человек и слишком уважает жену и слишком любит юную подругу для того, чтобы совершить гнусный акт супружеской измены, но если Вика готова на платонические отношения, то он будет счастлив. Вика будто согласилась, и некоторое время пара наслаждалась высокой дружбой, обсуждая не менее высокие материи, но вскоре известность Бориса Витальевича стала стремительно расти, и у него теперь просто не хватало времени на беседы с юной девой. Жизнь есть жизнь, когда на тебя устремлены тысячи восторженных глаз, ты уже не будешь прилагать усилия, чтобы удержать среди них еще одну пару. Смульский пытался свести общение на нет, но Вика решила без боя не сдаваться. Возможно, Смульский на допросе поскромничал, описывая свою сдержанность, наверняка использовал весь арсенал мужика в кризисе среднего возраста — и клятвы в вечной любви, и признания, что только Вика является лучом света в темном царстве его жизни, и вообще он никогда не встречал никого прекраснее, чем она, и настоящее родство душ он ощущает только с ней, и прочее такое, что сводит с ума духовно ориентированных дев. Впрочем, что бы он там ни задвигал бедной Вике, главное — он точно не вступил с ней в половую связь. Экспертиза показала, что Ткачева была девственницей. Чувствуя, что возлюбленный отдаляется, Вика приступила к борьбе за свое женское счастье, устроив в семье Смульских маленький домашний филиал преисподней. Первым делом Вика подстерегла супругу Бориса Витальевича и сообщила, что той, постылой и старой, уже хватит путаться под ногами своего мужа, надо отойти и дать ему дорогу к счастью. Решив, что перед ней сумасшедшая, жена сострадательно покачала головой и проследовала домой, а вечером рассказала мужу о странном эпизоде. Тот признался в своем легком флирте, поклялся, что все кончено, а по сути и не начиналось, жена простила его романтический зигзаг, и недоразумение было улажено. Но не для Виктории, которая принялась буквально терроризировать Смульскую по телефону. Сначала она просто описывала, как Борис Витальевич якобы спал с ней и какими словами при этом оскорблял свою жену, а когда это не подействовало, перешла к прямым угрозам, обещая, что если Смульская не разведется с мужем добровольно, то сдохнет в подворотне как собака. Один такой звонок можно еще проигнорировать, два тоже, но уже с трудом, а на третий нервы сдадут. Смульская срывала раздражение на муже, а тот только подносил ей валерьянку и ужасался, какого джинна случайно выпустил из бутылки. Смульская перестала подходить дома к телефону и даже на работе с опаской поднимала трубку, если ей звонили по прямой линии. Только это не остановило целеустремленную девушку. Она подкарауливала жену Бориса Витальевича возле дома только для того, чтобы швырнуть в лицо несколько оскорбительных слов. У пламенного борца с привилегиями как-то не дошли руки до собственной жены, и Смульская, директор НИИ гематологии, ездила на служебной машине, так что между работой и домом ее было не поймать, но в булочную ходила вместе с обычными людьми. Как-то Вика подстерегла ее и всю дорогу шла следом, вполголоса рассказывая, как ей хорошо бывает с Борисом Витальевичем и насколько ему омерзительна даже мысль о сексе со старой, толстой и морщинистой женой. «Как можно жить с человеком, зная, что его от тебя тошнит?» — ухмылялась Вика, а Смульская из последних сил сдерживалась, чтобы не вцепиться Ткачевой в волосы, ведь та только этого и ждала. Под конец этой адской прогулочки Смульская почти готова была отсидеть пятнадцать суток и даже прослыть чокнутой ради удовольствия оттаскать поганку за косу, но все же устояла. Надо было что-то с этим делать, только супруги боялись, что Виктория перенесет скандал в поле зрения широкой общественности, обратившись, например, по месту работы Бориса Витальевича или в райком партии и обвинив его в развратном поведении, поэтому никуда не жаловались, терпели. Оно конечно, сейчас нравы посвободнее, чем при Сталине, за аморалку не увольняют и партбилет не отнимают, но лишнее пятно на репутации никому не надо. Однажды зимой на Смульскую напали прямо в подъезде, хотя они с мужем и дочерью жили в центре города, в хорошем доме, где гопники практически не водятся. Когда два парня вплотную подошли и прижали ее к стене в закутке за лифтом, женщина сохранила присутствие духа и стала быстро доставать из ушей золотые серьги с бриллиантами, но парни не соблазнились добычей, а поиграли перед ее лицом ножом и сказали «вот так ты сдохнешь, если не разведешься», ударили кулаком в живот и убежали, пока Смульская пыталась отдышаться. В милицию она не обратилась, отчасти потому, что боялась огласки, а главным образом не верила, что Викиных дружков найдут. А даже если и найдут, что им предъявить, по какой статье судить? Смульские понадеялись, что дальше угроз дело не пойдет, ведь попугать немолодую женщину — это одно, а сесть за убийство ради того, чтобы устроить Викину судьбу, — совсем другое, на что решится не каждый рыцарь. И стали ждать, решив, что, если никак не реагировать на ее провокации, девушке вскоре надоест расшатывать их семью. На всякий случай Смульская перестала задерживаться на работе и просила мужа выходить ее встречать. После этого эпизода Виктория вроде бы успокоилась, телефонные звонки прекратились, Смульские выдохнули, но рано. Всю зиму в почтовом ящике периодически появлялись письма от Ткачевой, в которых она изливала Борису Витальевич душу, жаловалась на трудное детство и молила о любви. К сожалению, Смульский, как всякий смертный, не мог предвидеть будущее и поэтому без сожаления выкидывал эти послания в мусорное ведро, а если бы знал, как обернется дело, то сохранил бы в качестве доказательства хоть парочку. Казалось, тактика избрана правильная и проблема потихоньку сходит на нет, но тут нападению подверглась уже дочка Смульских. Девушку зажали в том же самом углу, тоже крутили ножом перед лицом и попросили передать матери, что если она, старая корова, не отвалит, то сначала останется без дочери, а потом сдохнет и сама. Тут, как изящно выразился Высоцкий, «двери мозгов посрывало с петель» у всего семейства, и трудно их за это винить. Дочку для пущей безопасности посадили под домашний арест, а Борис Витальевич получил ультиматум, что или он раз и навсегда разбирается с этой мразью, или с ним действительно разводятся. Борис Витальевич не помнил номер телефона Вики, а листочек, где тот был записан, давно выбросил. Он с трудом восстановил в памяти маршрут, по которому подвозил девушку после их встреч, и поехал туда, не имея четкого плана. Ткачева жила возле Обводного канала, в старом доме, расположенном в центре квартала, плотно спрессованного из таких же домов и изъеденного дворами-колодцами. Припарковав машину на улице, Смульский с трудом сориентировался в этом лабиринте, нашел нужную парадную, остановился покурить и тут понял, какого свалял дурака. На часах почти одиннадцать вечера, Вика мирно спит в одной из квартир по этой лестнице, а поздний час не позволяет стучаться к соседям и спрашивать, в какой именно. Он собрался ехать домой, но тут в арке появилась Вика. Дальше начался диалог стенки со стенкой. Борис Витальевич, внутренне кипя от ярости, унижался и умолял оставить его и его семью в покое, а Вика рисовала упоительные картины их будущей семейной жизни, ибо они созданы друг для друга, как он сам неоднократно ей говорил. Он старался быть с девушкой ласковым, но любому самообладанию есть предел. Когда Вика назвала его жену «старой пиявкой», Смульский обругал ее матерно. Вика впала в неистовство, накинулась на него с бранью и кулаками, он, уже не вполне владея собой, оттолкнул ее, девушка упала, ударилась головой и больше не шевелилась. В этой непростой ситуации Борис Витальевич действовал как образцовый гражданин. Он позвал на помощь, а когда никто не пришел, попытался реанимировать девушку самостоятельно. Не достигнув успеха, он положил Вику на заднее сиденье своей машины, за пять минут домчал до ближайшей больницы, но там медикам не осталось ничего другого, кроме как констатировать смерть. Смульский и тут не проявил слабину, не воспользовался вполне реальным шансом сбежать из приемного покоя. В суматохе его данные не записали и потом никогда бы не нашли, но он честно дождался сотрудника милиции и так же честно рассказал все как было, даже не пытаясь настаивать на версии «сама упала», и дальше всеми силами помогал следствию, показал место, где именно упала Вика Ткачева, справлялся о ее родных, чтобы оказать им материальную помощь. В общем, на редкость благородное и разумное поведение. Следователь тоже это оценил, оформил Смульскому явку с повинной, оставил его гулять под подпиской до суда и завершил дело в рекордно короткие сроки. Что ж, если мерой пресечения избрана подписка, значит, следователь держит в уме возможность наказания, не связанного с лишением свободы. И в принципе почему бы и нет? Ирина невесело усмехнулась. Оправдать тут, конечно, не получится, на действия в рамках допустимой самообороны тоже не натянешь, но, учитывая все обстоятельства, можно дать и условно. Кажется, какая ерунда, бегает за тобой влюбленная девочка, донимает твою жену, подумаешь! Вы взрослые люди и обязаны спокойно и рассудительно смотреть на шалости молодежи, показывать ей пример того, как решать конфликты без физического насилия. Все верно, только Ирина еще помнила свои переживания, когда у Кирилла появилась навязчивая поклонница. Она тогда была в декрете с Володей, еще не пришла в форму после родов, а тут Кириллу стала позванивать незнакомая девушка. Противно вспомнить, в какое отчаяние она тогда впала, ведь девушка всего-навсего сделала пару телефонных звонков, а Ирина решила, что брак разрушен. Черт возьми, она серьезно подозревала мужа в измене, один-единственный звонок оказался важнее всего хорошего, что сделал для нее Кирилл. Пусть он каждую секунду доказывал, что любит, это неважно, все хорошее забывается, когда какая-то посторонняя баба звонит и молчит в трубку. У женщин с детства записано на подкорке, что мужик прежде всего полигам и хранит верность жене не потому, что любит ее одну, а исключительно из страха перед божьим судом или партсобранием, тут кто как привык. Ну а если вдруг появляется возможность урвать по-быстренькому, то он обязательно ею воспользуется, гадать нечего. Сейчас рок-клуб на подъеме, Кирилла там уважают, чтят как отца-основателя, но как он сам говорит, он слишком стар для богемной жизни. Тусовки и концерты больше не манят его, он пишет тексты, вкладывая свое творчество в уста одного смазливого и, надо признать, голосистого паренька, и пытается поставить эту свою деятельность на коммерческие рельсы, но пока не слишком удачно. Впрочем, деньги не главное, суть в том, что те товарищи Кирилла, которые продолжали петь сами, на волне перестройки взлетели довольно высоко и сейчас являются настоящими кумирами молодежи, примерно как Козловский и Лемешев в древние времена. Девчонки им прохода не дают, и среди просто восторженных поклонниц встречаются и агрессивные. Тоже говорят женам гадости по телефону, а одну супругу даже исподтишка облили помоями. В молодости на такие вещи смотришь иначе, но в зрелые годы назойливое вмешательство в твою жизнь сильно раздражает. Ирина не представляла себе, как долго могла бы сохранять спокойствие, если бы к ней в дом и в душу настырно лезли какие-то бабы. Устраивала бы мужу сцены или молча ела себя поедом, каждую секунду ожидая роковой фразы «нам надо расстаться»? Нет, нет, такие наглые выходки — это не просто шум за окном, не фон жизни, который можно игнорировать. А уж когда начинаются угрозы и шантаж… Ничего удивительного, что супруга Бориса Витальевича была на взводе, наверняка срывала на нем свое раздражение, а сам он мучился от чувства вины и сознания собственной глупости. Держись Вика Ткачева в рамках любовного треугольника, Смульские терпели бы дальше, но она грубо вылезла из границ, напав на дочку Бориса Витальевича, а когда дело доходит до детей, тут у любого крышу сносит. Эх, был бы Смульский поумнее, заявил бы аффект, и Ирина первая бы ему поверила. Человек, что называется, дошел до ручки. Хрестоматийный случай, когда жертва сама напросилась. Но жертва эта — юная девушка, только начинавшая жизненный путь. Пусть наглая, жадная, беспринципная, даже душевнобольная, только ведь она сто раз еще могла измениться, если бы не роковое падение во дворе. Человек — категория динамическая, он растет над собой, развивается, с годами понимает что-то, ранее недоступное ему. С Викой Ткачевой этого не произойдет никогда. «Да господи! — Ирина потерла лоб, отгоняя наваждение. — О чем я думаю! Если бы даже она навсегда осталась такой нахрапистой дрянью, разве за это она заслуживает смерти? Я не могу приговорить к высшей мере маньяка, убившего двадцать человек, а девочку мне не жаль, потому что она хотела разрушить чужую семью? И кто тут теперь чудовище?» Когда зрелый мужчина подкатывает к юной девушке, он должен понимать, что она не только в два раза моложе, но и в два раза глупее, а влюбленность возводит этот последний показатель как минимум в квадрат, но главное, что при всей своей красоте и глупости юность жадна и беспощадна, и не потому, что человек плохой, просто время у него такое. Он еще не понял, что земля вертится вокруг своей оси, а не вокруг него. Тридцатилетняя женщина будет смиренно ждать, когда женатый возлюбленный наконец решится, а юная девушка жадно потребует свое. Нет, есть, конечно, совсем небесные создания, которые считают за честь хоть краешком приблизиться к «судьбе» своего возлюбленного и удалиться страдать в туман, но за обман таких девушек человеку прямая дорога в ад, без всяких разговоров. Если тебе полтинник, то ты по определению опытнее, знаешь жизнь лучше и видишь реальность отчетливее и яснее вчерашней школьницы, поэтому вы не можете быть равными партнерами. Ответственность на тебе. Не стоит ли уважаемому профессору Смульскому годик-другой отдохнуть на нарах, чтобы это понять? С другой стороны, у него и так вся жизнь разрушена. Мышление у нас покамест не настолько обновилось, чтобы судимых убийц назначать прорабами перестройки. Из университета беднягу тоже попросят и с таким багажом возьмут разве что в самую затрапезную путягу, так что на кусок хлеба Борис Витальевич заработает, но блестящая будущность разрушена навсегда. Стоит ли сюда добавлять еще колонию, в которой очень трудно выжить интеллигентному человеку? Там ведь не только специфические уголовные порядки, но и специфические болезни, такие как гепатит и туберкулез, известные тем, что заразиться ими легко, а избавиться — почти невозможно. Ирина шепотом поругала судьбу, что вечно ставит перед ней какие-то шекспировские вопросы. Ладно, она уже привыкла ломать голову над тем, виновен подсудимый или нет, это ее прямые обязанности, в конце концов, но почему, черт возьми, если в этом плане все ясно, то становится совершенно непонятным, какое наказание назначить… Остается только надеяться на заседателей. Увлекшись делом, Ирина не заметила, как пролетело время, и до конца рабочего дня остался час, в течение которого она судорожно допечатывала приговор, который следовало сдать еще на прошлой неделе, и так торопилась, что чуть не отбила себе кончики пальцев. Вот Павел Михайлович ее натаскивает, развивает всячески, заставляет перепрыгивать барьеры, а между тем все это ерунда. Бумаги, вот что главное! Этические проблемы ничто по сравнению с вовремя сданной отчетностью! Выдернув из машинки последний лист и разложив документ по экземплярам, Ирина отправилась домой, твердо пообещав себе не думать о работе, пока процесс не начался. Солнце уже не палило, но асфальт и дома, нагревшиеся за день, отдавали тепло, и на улице стояла привычная пыльная духота. Спасибо маме, что Егор с Володей сейчас на даче дышат свежим воздухом, а не задыхаются в каменном мешке. Сейчас бы к ним… Можно рвануть, но тогда придется вставать в пять утра на первую электричку. Иногда они с Кириллом обсуждали, что неплохо бы купить машину, но ничего не делали, чтобы претворить в жизнь эти мечты. Даже на курсы вождения ни один из них не записался, потому что некогда, а ведь зимой автомобиль был вполне реалистичным проектом. Деньги были, и взять новую машинку без очереди тоже представлялась возможность, но они, как всегда, прохлопали ушами, а потом началось… Беременность, болезнь мужа, предстоящая ему смена профессии… О машине придется забыть как минимум до возвращения Ирины из третьего декрета, а скорее всего и навсегда. А как было бы сейчас хорошо сесть за руль и рвануть на дачу! Захотела и поехала, и никаких тебе расписаний электричек. «Впрочем, хватит мечтать, — одернула себя Ирина, проходя турникет в метро, — а то ты уже, как та старуха из сказки, хочешь быть владычицей морскою, все тебе мало! Пять лет назад только и стонала, ах, мне бы только нового мужа, больше ничего не надо, а теперь что? Появился муж и сразу осмелела — и третьего ребенка подавай, и кресло председателя, и машину! А луну с неба не хочешь?» Вдруг навалилась такая усталость, что, придя домой, Ирина сразу упала на кровать и уснула. Разбудил ее телефонный звонок. Ирина вскочила, не вполне еще соображая, который сейчас час, где она находится и вообще кто она такая. Окончательно пришла в себя она уже в коридоре, с трубкой в руке, и по всему выходило, что уже довольно долго разговаривает с Гортензией Андреевной. — Ле-вен-фиш! — сказала учительница по слогам. — Что? Какой фиш? — Левен! — И что? — осторожно уточнила Ирина. — Господи, Ирочка, вы спите, что ли? — Честно говоря, да. — Ой, простите, разбудила… Совсем вылетело из головы, что в вашем положении необходим полноценный сон. В общем, Мария Васильевна просила, чтобы вы в этот раз привезли учебник «Книга начинающего шахматиста», автор Левенфиш. — А им еще не надоело? — Что вы, Ирочка! — Гортензия Андреевна засмеялась. — У нас тут клуб четырех коней, плодотворная дебютная идея! Если так пойдет дальше, то придется наш дачный поселок переименовывать в Нью-Васюки. — Правда? — А вы думаете, почему я вам звоню?