— Потому что соскучились? Гортензия Андреевна засмеялась: — Конечно, Ирочка, но главным образом потому, что у Марии Васильевны свободной минутки нет дойти до станции. Обучает игре в шахматы всю дачную детвору, и хочу вам сказать, что она просто прирожденный педагог! — Н-да? — Дети в восторге! Ирина улыбнулась, не зная, что сказать. Гортензия Андреевна еще раз заверила ее, что с детьми все в порядке, напомнила про книгу и по возможности еще одну шахматную доску, а то собрали по всем дачам, но все равно не хватает, и распрощалась. Умыв лицо холодной водой, чтобы прийти в себя, Ирина стала думать. Так, доску она, допустим, купит в спорттоварах… Наверное… Скорее всего… Но если речь не идет о предметах первой необходимости, никогда не угадаешь, что дефицит, а что нет. Кажется, в киосках Союзпечати продаются такие маленькие портативные шахматки, но это оставим на крайний случай. Володя может заинтересоваться крохотной фигуркой и под шумок проглотить, поэтому лучше поискать большие. Тут ясно, а с книгой беда. Если она важная и полезная, то в магазине ее так просто не купишь и в библиотеке не возьмешь. В «Старую книгу» разве что сгонять, надеясь на удачу… Не хочется, но надо, надо, ибо страшно подумать, что с ней сделает прирожденный педагог, если она явится на дачу без шахматного учебника. И никакая защита Филидора не поможет. Сразу всем станет ясно, что Ирина безответственная мать, которой наплевать на увлечения сына, непочтительная дочь, в грош не ставящая просьбы матери, и вообще ветер в голове у нее свистит, просто удивительно, как она в суде работает. То, что ей доверяют выносить приговоры, — наглядная иллюстрация того, насколько прогнила советская система правосудия. Короче говоря, книгу надо достать хоть из-под земли. Ирина позвонила Жене Горькову, рассудив, что он, марксистско-ленинский философ и преподаватель Высшей школы, просто обязан увлекаться шахматами. Горькова дома не оказалось, но его жена Лида заявила, что Женька, конечно, пламенный фанат Владимира Ильича Ленина, но только не в этой области. — А ты Витьке позвони, — сказала Лида, — у него второй разряд. — У Зейды? — Прикинь! Ирина до последнего считала, что Лида над ней подшутила, но Витя подтвердил этот факт своей биографии. Нужной книги у него в хозяйстве не водится, но он прекрасно знает, о каком издании идет речь, и обещал, что сгоняет к мужикам в общагу, у кого-то наверняка найдется, и тогда он завезет трофей Ирине. Она залепетала, что это неудобно и не стоит беспокоиться, но Витя уже положил трубку. Пришлось бежать в булочную за пряниками к чаю, а потом в ускоренном темпе превращать запущенную квартиру в сияющий чертог. Витя приехал в десятом часу и сразу протянул ей заветный томик песочного цвета с изображением шахматных фигур. От чая не отказался, и Ирина сделала ему еще бутерброд с последним куском сыра, который берегла себе на завтрак. Было приятно посидеть рядом с ним, все-таки Витя был еще из той безмятежной жизни без болезней и тревоги за будущее. И теперь, когда он говорил «усе буде горазд», Ирине становилось спокойно и радостно. Пока Ирина была в отпуске, Витя с женой Яной приезжали к ней на дачу каждые выходные, но когда на вахту заступила мама, она первым делом запретила гостей. Конечно, формально дача принадлежит Кириллу и он через жену может приглашать кого хочет, но Ирина испугалась спорить с мамой. И то правда, когда мать тебе говорит, что ей нужен покой, а ты отстаиваешь свое право на разудалое веселье, выглядишь ты при этом, прямо скажем, не особо… Зато теперь она чувствовала себя немного неловко перед Зейдами, получалось, что она их зазывала не для того, чтобы беременная Яна дышала свежим воздухом, а чтобы развеять свою дачную скуку. Неизвестно, как Яна, а Витя, кажется, не задумывался над этими нюансами, был такой же веселый и добродушный, как всегда. Поболтали о всякой ерунде, Витя попросил по возможности не потерять учебник, но если он где-то зачитается, то беда невелика, хозяин вполне удовлетворится книжкой в стеклянном переплете. Он уже стоял в дверях, как Ирина спохватилась и спросила насчет Кольцова. Витя нахмурился: — Кто такой? — Маньяк-убийца. Ты разве с ним не работал? — Та мне же тему поменяли! — улыбнулся Витя. — Сказали, нечего выпендриваться, один вот занимался да с глузду съехал, не хватало, чтоб еще и ты! От греха подальше возьми что-нибудь безопасное и по профилю кафедры. Я взял. — И какую? — Военная тайна. — Ну ладно. Жаль, вроде ты так интересно начинал, кое-что наработал даже. Неужели Кольцова не зацепил? — Та слыхал. Но, думаю, он невиновен. Ирина чуть не села мимо тумбочки. — Как так? Почему? У тебя есть какие-то доказательства? — Та ни… — Витя покачал головой, — чисто интуиция ученого. — А ну-ка пойдем! — Ирина решительно потянула его за рукав обратно в кухню. — Садись. Витя пожал плечами, но покорно опустился на табуретку. — Почему ты так думаешь? — наседала Ирина. — Грамотные люди провели расследование, изобличили преступника, надлежащим образом доказали его вину, процесс вел вдумчивый и беспристрастный судья, а у тебя интуиция? — Выбачь… — Да при чем тут!.. — махнув с досады рукой, она попала пальцами по столу. — Ты же знал, что он приговорен к высшей мере? А вдруг дело было мое? А? Ты же не знал, что не я вела процесс? — Не знал, — вздохнул Витя. — А говоришь мне в лицо такое! Представь, я обрекла человека на смерть, а ты заявляешь, что он не виноват, потому что у тебя, видите ли, интуиция! — Выбачь, — повторил Зейда, опустив глаза. — Да я не сержусь, просто скажи, на чем основано. Ты с ним говорил? Дело читал? — Даже не видел. — Ну вот! А берешься рассуждать. Хотя что я удивляюсь, обыватели всегда лучше судей знают, кто виноват, а кто нет. — Ир, ну что ты сваришься? — Витя часто вворачивал в речь свои родные украинские слова, и получалось у него всегда органично и трогательно. Ирина опомнилась: — Ты тоже выбачь. Только ведь нам эти приговоры тоже не просто так даются. Очень много уходит сил и нервов на каждый из них, а потом какая-нибудь тетя Маша с лавочки поучает, надо было так, надо было эдак. Ну она хоть в суде просидела весь день, потому что ей больше нечем заняться, а у тебя просто интуиция. Дела не видел, с подсудимым не говорил, фамилию только краем уха слышал и бац — интуиция! — Ира, но он же работал участковым терапевтом! — И? Хочешь сказать, что каждый врач святой и человеколюбец? — Та ни… — засмеялся Витя, — быстрее наоборот. Ты побегай по вызовам, послушай бабок, так возненавидишь людей, что вне работы тебе будет к ним противно прикасаться даже ради того, чтобы убить. Ирина горько усмехнулась. — Сама подумай, Ир, когда ему маньячить-то? То прием, то вызова, то патронаж, то бумаги на инвалидность, то курсы повышения квалификации… Минуты свободной нет, и к концу дня так умахаешься, что только в люлю да и спать. О том, чтобы куда-то ехать, кого-то убивать, страшно подумать просто. — Ну вот как-то выкраивал время в своем напряженном графике. — Та да… В медицине на вопрос «а бывает ли?» ответ один: «Да, бывает». Так что раз ты говоришь, что это он, то он и есть. Но поверить в это очень трудно. — Ладно, Вить, прости. — Нема за що. — Правда, что-то я на тебя взъелась на ровном месте. Заметив, что по сравнению с тем, что ему устраивает на почве беременности Яна, это вообще ни о чем, Витя откланялся, а Ирина положила шахматную книгу в рюкзачок, с которым ездила на дачу, и легла в кровать, с тоской понимая, что теперь долго не уснет. Гадский Зейда все-таки посеял в ней зерно сомнения. Да нет, бред какой-то! Конечно, участковые врачи пашут как кони, тратя в течение рабочего дня примерно столько же энергии, сколько шахтеры и балерины. Один участок-то ты еле успеваешь обслужить, а обычно тебе в нагрузку еще половинку от заболевшего коллеги нарезают. А иногда и целый, и попробуй откажись. Реально света белого не видишь, а работа на износ притупляет человеческие желания, ты ко многому теряешь интерес после нескольких лет потогонного труда, особенно если он связан с ответственностью за чужие жизни. Перестаешь смотреть умные фильмы, читать хорошие книги, максимум на что тебя хватает, это на дешевенькую мелодраму или детективчик. После тяжелого трудового дня Достоевского ты уж точно штудировать не захочешь. Проходит еще пара лет, и тебя начинают тяготить родные, тебе уже не интересно, как они живут, что думают и чувствуют, здоровы — и слава богу. Ты их любишь, заботишься, но вникать в их душевные переживания у тебя уже не хватает сил. Какие-то остаются еще рудиментарные порывы, запросы на высокое, но ты их быстренько гасишь водкой, нет, не напиваешься, а так, чисто пристегнуть душу к телу. В условиях такого изматывающего труда, наверное, и мания должна притупиться, в конце концов, мать всех пороков — безделье, а не интенсивная работа. Ирина встала попить воды, выглянула в окно. Листья на дереве блестели в свете фонаря, как чешуя золотой рыбки. Белые ночи кончились, а они с Кириллом снова не сходили на развод мостов. Быт, работа… В принципе, у нее тоже ответственный труд, требующий большой самоотдачи. Поменьше рутины и бумаг, нет вызовов на дом, но тоже своя специфика, плюс она еще мать семейства, так что дома ждет вторая смена по бытовому обслуживанию мужа и детей. Стала бы она после тяжелого рабочего дня еще кататься на машине, кого-то выслеживать, завлекать, убивать, а потом прихоранивать — ага, сейчас! Самая императивная мания, самая темная сила зла не смогла бы отодрать ее от дивана. Ирина нахмурилась, припоминая заметки Дубова. Естественно, руководство поликлиники, где трудился Кольцов, дало ему весьма сдержанную характеристику, и в суде главврач показал, что Иннокентий Михайлович нелюдимый человек и не участвует в общественной жизни, но нигде не прозвучало ни слова, что Кольцов манкирует своими обязанностями, прогуливает, отказывается от дополнительной нагрузки. Ни одного выговора, наоборот, пачка грамот за многолетний добросовестный труд. Когда успевал-то все, действительно? С другой стороны, он ведь убивал не каждый день, а один-два раза в год. В отпуске, например. Нет, глупости, глупости, Зейда совершенно напрасно ее взбудоражил своей научной интуицией. Со стороны оно и впрямь лучше видно, кто виноват, а кто нет. Что там судья-то может понимать, действительно? Всего лишь штудировал материалы дела, опрашивал свидетелей, изучал вещественные доказательства. Зачем, когда дураку понятно, что кругом враги и все происходящее — это или происки империалистов, или, наоборот, родной КПСС. Вооружившись лекалами на все случаи жизни, судить очень легко, достаточно вспомнить тройки в годы сталинских репрессий. Работали бесперебойно, а почему? Оттого, что судьи были жестокие и безжалостные люди? Увы, но нет, психопатов на все суды не напасешься, там заседали вполне себе обычные граждане, просто они твердо знали, как правильно. Догма была для них совершенно ясна и непоколебима и значила больше, чем человеческая жизнь. Витя, конечно, гуманист и человеколюбец, но его убеждение, что врач не может быть патологическим убийцей, — это тоже догма. Впрочем, даже полезно, что он с ней выступил, потому что, вынося приговор, ты должен научиться прогонять последнюю тень сомнения. Только, похоже, в Иринином случае придется научиться с нею жить. Если быть с собою до конца честной, очень редко бывает, что ее внутреннее убеждение достигает ста процентов. Обычно это девяносто девять целых, девяносто девять сотых. Иногда девятьсот девяносто девять тысячных, но сто процентов — редко. Обычно она успокаивает себя тем, что если неправа, то вышестоящие инстанции исправят ее ошибку, но, когда человек расстрелян, восстановить справедливость довольно трудно. Реабилитируют посмертно, но бедняге от этого будет ни жарко, ни холодно. Только если она хочет работать дальше, то надо научиться пренебрегать этой сотой процента. * * * Итак, я стала заниматься в научном кружке, и тут судьба решила сменить тактику. Вместо того чтобы просто игнорировать мои мольбы, она принялась меня дразнить и заманивать, показывая мне упоительные картинки почти сбывшегося счастья. Я по-прежнему мечтала только о замужестве, и, наверное, поэтому мои научные дела шли на редкость хорошо. Я не боялась, что меня выгонят из СНО, поэтому вела себя вежливо, но достаточно свободно, смело высказывала свои гипотезы, не опасаясь, что меня сочтут дурой и поднимут на смех, и как-то незаметно для себя написала сначала реферат, потом обзор, после которого меня пригласили поучаствовать в создании настоящей научной статьи. Только много позже я узнала, какая это была честь, а тогда… Ну пригласили и пригласили, большое дело. Если бы я всеми силами мечтала подольститься к руководству кафедры, чтобы остаться в аспирантуре, то я бы мучительно подбирала слова, чтобы, не дай бог, никто не понял, какая я глупая, а поскольку я хотела только замуж и никуда больше, то написала как хотела, и внезапно это очень понравилось заведующему кафедрой. Он дал мне новое задание, которое я выполнила тоже без особого напряжения, и снова пришлась ко двору. Дома на мои успехи всем было плевать, зато появились намеки на тему «засиделась в девках», сначала легкие, но я оглянуться не успела, как они переросли в мощный хор «пора замуж выходить», «хочу внуков понянчить и правнуков перед смертью увидеть», «все принца ждешь»… И бесполезно было напоминать, что именно эти люди в свое время предписывали мне ждать принца, который разглядит мою внутреннюю красоту. И, черт возьми, я дождалась! Принц нашелся! Мы вместе занимались в СНО, только он был на два курса старше. Высокий, статный, смуглый парень, многие девочки были от него без ума, но выбрал он меня. Сначала проводил до дома после СНО, потом сводил в Русский музей на какую-то выставку. Я ходила по залам на подгибающихся ногах, и экспозиция была передо мной как в тумане.