* * * Возвращение Радмилы отмечали бурно. Заброшенный дом ходил ходуном от песен и развеселых танцев. Ну, теперь по деревне еще пуще пойдут слухи, что тут нечисто. И в этом даже будет доля правды: из людей на застолье была приглашена одна Тайка. Яромир весь вечер не сводил глаз с любимой сестрицы. Пушок с упоением жрал. Никифор наяривал на балалайке. Марьяна пела протяжные песни и на радостях разрешила Сеньке выпить стопочку бражки — но только одну! Домовому пора было остепеняться: он ведь больше не бесхозный. На огонек заглянули даже Гриня с Майей, и оказалось, что мавка поет ничуть не хуже Марьяны. Они с вытьянкой устроили настоящее соревнование — кто кого переголосит. Гриня вертел в могучих руках стакан, вздыхал и жаловался на Катерину. Мол, та нашла работу в другом городе. И ежели теперь согласится, то они до самых новогодних праздников не увидятся. Вот тоска-то! Тайка кивала в такт его словам, а сама думала, что все хорошее когда-нибудь кончается. Наступило межсезонье — зыбкая грань между летом и осенью. Воздух по утрам уже пах иначе, на деревьях появились первые желтые листья, темнеть стало раньше, а тучи над полем ходили низко, предвещая близкие дожди. Лето догорало, как угли в печи, и этот жар уже не мог обжечь. До сентября оставались считанные дни, и впервые ей так сильно не хотелось возвращаться в школу, к обычной жизни. И ведь даже выговориться было толком некому… Теперь, когда Радмила обрела и разум, и силу, она, конечно, легко поймает Кощеевича. Яромир ей поможет. А потом откроются дупла, они уйдут в дивье царство — и все, кончится сказка. Все веселились и радовались, а Тайка сжимала кулаки под столом и кусала губы. Ей хотелось плакать. Незаметно она выскользнула из дома и села на крыльце, зарывшись пальцами в распущенные волосы. Небо светлело, уже близился рассвет. Вот и еще день прошел, осень стала на шаг ближе. Непролитые слезы душили ее, в горле стоял ком, и сердце щемило от дурного предчувствия… Дверь вдруг скрипнула, и к ней бочком-бочком, цокая когтями по доскам, подкрался коловерша. Сел рядом, положил голову на колени и заурчал, как трактор. Тайка машинально потрепала его между ушей. — Чего пришел? Еда закончилась? — Мр-р-р, обижаешь, — Пушок ткнулся холодным носом в ее ладонь. — Увидел, что ты ушла. Дай, думаю, проверю. А ты вона — ревешь! — Я не реву. — Ну, значит, собираешься реветь. Меня не обманешь, у меня глаз наметанный. Чего стряслось-то? Тайка пожала плечами: — Да ничего особенного. Просто грустно. Бывает же грусть без причины? Пушок встряхнулся. — Не-а. У меня не бывает. Но, может, у вас, людей, по-другому… Не хочешь съесть чего-нибудь? — У тебя один рецепт от всех недугов! — Тайка усмехнулась. От сердца немного отлегло, но горечь все еще чувствовалась на языке. — Как мне быть, Пушочек? Что делать, когда сказка закончится? Коловерша вылупил на нее желтые глазищи: — Ты че это придумала, Тай? Разве не знаешь? Сказки никогда не заканчиваются. Как только кончается одна, сразу начинается другая. Ясно тебе? — Угу, — она сглотнула, и ком, стоявший в горле, вдруг исчез, дышать стало легче. — Вот то-то же! Будешь еще грустить не по делу — укушу, — Пушок почти нежно прикусил ее палец. — А теперь пошли в дом. Тебя там уж заждались. — Да они, небось, не заметили, что я ушла, — Тайка почувствовала, как острые зубы коловерши глубже впились в кожу, и ойкнула. — Ладно, иду-иду. Убедил. Только не кусайся. Порыв ветра распахнул дверь, будто приглашая ее войти туда, где бренчала музыка, стучали ложки, а два чистых и сильных голоса выводили хором: «Заходи, сестрица-осень, у тебя мы просим — если ливня, то доброго, если хлеба, то сдобного, если ветра, то северного, если друга, то верного»… И Тайка, шагнув через порог, подхватила песню. Глава двадцать третья. Обратная сторона заботы Урожай яблок в этом году удался на славу. Ветки клонились к земле под весом спелых плодов, пришлось даже ставить подпорки, чтобы те не обломились. Тайка на радостях наварила повидла с цукатами и орешками. Домовой Никифор, сняв первую пробу, расплылся в улыбке: — Ох и вкусно, Таюшка-хозяюшка. Пальчики оближешь. В распахнутое настежь окно влетел Пушок (видимо, услыхавший слово «вкусно»), приземлился на стол, взметнув облако корицы, и чихнул. — Будь здоров, — Тайка сунула ему под нос блюдце с пенками — помнила, что коловерша их любит. — О-о-о! Пеночки! — Пушок облизнул усы и уже собрался было попробовать угощение, как вдруг замер: — Ой, чуть не забыл. Дед Федор-то приболел. — Вот беда, — домовой прицокнул языком. — И что же за хворь его одолела? — Понятия не имею, — развел крыльями коловерша. — Я ж не доктор. Лежит, кряхтит, даже чайник себе вскипятить не может. Я сам в окно видел. — Как же так, — Тайка отложила половник. — Надо бы его навестить, гостинцев отнести. Может, бульончику куриного? — Бульон — это добро! — кивнул Никифор. — И повидло тащи, — поддакнул Пушок. — Сладкое для здоровья полезно, ото всех болезней лечит. Я точно знаю. С последним утверждением Тайка была не согласна, но спорить не стала. Коловерша же хотел как лучше. * * * Закончив дела ближе к закату, она упаковала банки (бульон, повидло, яблочный компот — все на месте) и зашагала к старому домику деда Федора. Тайка ожидала встретить старика во дворе на лавочке, где он любил посидеть вечерком с трубкой, но там никого не оказалось. Видать, сильно прихватило бедолагу… — Дед?! — Тайка сунула нос в приоткрытую дверь. Никто не отозвался, и она, тщательно вытерев подошвы кроссовок о коврик, прошмыгнула внутрь. На террасе тоже никого не было, пришлось заглянуть в комнату. Дед Федор лежал на диване под клетчатым пледом. Рядом на тумбочке стояла кружка с ложкой и початая банка малинового варенья. Шторы были плотно задернуты, в комнате — душно и накурено. Тайка негромко кашлянула в кулак, и старик медленно повернул голову к двери: — Ох, Таюша… чего пришла-то? Выглядел он неважно. Лицо казалось серым, осунувшимся, глаза потускнели, седые волосы облепили вспотевший лоб. — Ну как так-то! — Тайка всплеснула руками. — Что ж это ты, дед, разболелся и молчишь? Позвонил бы хоть, я бы мигом прибежала. — А чего я тебя лишний раз волновать буду? Всегда само проходило, и сейчас пройдет. Подумаешь — насморк. Да и телефон, понимаешь, разрядился, — в его голосе появились сварливые нотки. Тайка улыбнулась: бабушка тоже, помнится, сопротивлялась, когда ей на день рождения подарили смартфон, но потом все-таки освоилась. Небось не сложнее, чем по волшебному зеркалу разговаривать. Особенно когда оно сломанное и барахлит. Она подошла, тронула ладонью горячий морщинистый лоб: — Ой, а у тебя, похоже, жар. Может, фельдшера вызвать? — Даже не думай! — Дед Федор аж бородой затряс. — Я по старинке: чаек, малинка, в баньку схожу, когда растопить осилю. А этот наверняка таблетками пичкать начнет — ты ж знаешь, не люблю я это дело. Даром что ли на «скорой» работал… Тайка вздохнула. Она слишком хорошо знала: если уж дед заупрямился, никто его не переупрямит. — А бульончик хоть будешь? Только сегодня сварила. — Бульончик — эт можно, — старик все еще хмурился. — Да ты не суетись. Я кушать не хочу, успеется. Оставь на столе свои гостинцы и беги. У тебя, небось, дел по горло? Но тут уж Тайка не поддалась. Чего это он ее спровадить хочет? Она нашла дедов телефон и поставила его заряжаться. Поправила подушку, раздвинула шторы, открыла окно, впустив в комнату свежий воздух (и Пушка, который тут же развалился на подоконнике — благо, дед Федор не мог видеть наглого коловершу). Потом разогрела бульон, налила его в любимую дедову миску с голубенькими цветочками и сунула старику в руки ложку: — Вот. Приятного аппетита! Дед Федор все вздыхал и охал, глядя на ее хлопоты, но от еды отказываться не стал.