— Так он желание исполняет. — Любое? — Тайка вскочила, уронив табурет. Нет, она уже не хотела, чтобы все стало как прежде и бабушка вернулась из дивьего царства домой: ведь та наконец нашла свое счастье. Но вот навестить ее Тайка не отказалась бы, очень уж соскучилась. Да и посмотреть на иной край хотелось. Это для дивьих людей все чудеса тут, а для обычных смертных — наоборот, настоящее волшебство начинается по ту сторону вязового дупла. — Угу, — по-совиному ухнул коловерша, подбираясь ближе. — Что ни пожелаешь, все исполнит. Семеновна-то по молодости каждый год искала. Перестала, только когда ты родилась. — А если бы нашла? — То — фьють, только мы ее и видели! Но ты ж пойми: ищут все, а находит кто-то один. Эх, вот бы мне в этот раз повезло… — скрипучий голос Пушка стал мечтательным. — А если найдешь, что загадаешь? — Тайка пригладила перья, торчащие на макушке у коловерши, и тот, зажмурив желтые круглые глазищи, тихонько замурлыкал. — Мр-р-р-р-р, не скажу. Мр-р-р-р-р, это секрет. — Ну и пожалуйста! Не буду тебя больше чесать. Тайка убрала руку — и вовремя: коловерша попытался куснуть ее за палец, а промахнувшись, обиделся еще больше: — Чего ты такая вредная, Тая? Если я расскажу желание, разве оно сбудется? И пока Тайка думала, как ей извиниться, пернатый негодяй сцапал из миски еще одно яйцо и вылетел в окно. — Знаю я твои желания, — усмехнулась она. — Пожрать, пожрать и еще немного пожрать, пожалуйста… А папоротников цвет уже захватил все ее мысли, и Тайке едва хватило терпения дождаться темноты в самую светлую ночь года… Дивнозёрская нечисть всегда собиралась на поляне у самого большого дуба — царского дерева. Людям сюда ходу не было, но Тайка знала, как пройти сквозь туманный морок: нужно было с заговором промыть глаза загодя собранной майской росой и положить под язык четырехлистный клевер. Она немного припозднилась, продираясь сквозь бурелом и поминая Гриню недобрым словом: ведь это была его забота — содержать лес в порядке. Когда Тайка добралась до места, праздник был уже в самом разгаре. Огни светлячков сияли в траве, на замшелых колодах и в ветвях деревьев; повсюду горели костры и играла музыка — два полевика выводили бодрую мелодию на свирелях. Веселые мавки — босые, простоволосые, в цветочных венках и длинных рубахах, — завидев Тайку, оживились. — Эй, ведьма, потанцуй с нами! — махнула рукой одна из них… кажется, Майя. Да, точно: они встречались на застолье, которое Никифор устроил еще весной в честь новоиспеченной ведьмы-хранительницы. Отказываться было невежливо, но Тайка помнила — увлекаться нельзя: эти красавицы только и знают, что плясать. Не успеешь оглянуться — затанцуют до смерти. Речные еще и похлеще озерных будут, а Майя была как раз из речных. Музыка стала громче, повсюду слышались смех, визги и обрывки фраз. В кустах кто-то радостно ухал (может, Пушок или кто-то из его диких сородичей). Чьи-то руки надели ей на голову венок из полевых цветов и втащили в хоровод. Уже после трех проходов стало жарко. Тайка хотела выйти из круга, но вдруг заметила незнакомку… Не мавку, не кикимору, не лесавку — обычную девушку: рыжую, высокую, в кожаных штанах и футболке с крылатым черепом. И как только ее угораздило забрести на праздник нечисти, да еще и попасть в хоровод к мавкам? Ох, придется выручать. Тайка сделала вид, что споткнулась о камень, и встроилась в круг уже рядом с девушкой. — Уходи, — перекричать музыку было непросто: кто-то из полевиков от души наяривал на трещотке. — Тебе тут не место. Иди за мной, я покажу дорогу… — Сама туда иди! — девушка отняла руку. — Вечеринка только началась. И мне тут нравится. — Это морок. Еще немного, и ты забудешь, кем была и как звали. Станешь такой же, как они. Если, конечно, тебя не сожрут раньше. — Подавятся! — незнакомка расхохоталась. — Я сама кого хочешь съем. Цепочка танцующих ворвалась в хоровод, разделяя их, и Тайка потеряла девушку из виду. Со всех ног она бросилась к Никифору, который, сняв лапти, грел пятки у костра. — Беда! — Тайка плюхнулась на бревно рядом с домовым. — Там на поляне человек. Девушка. Уж не знаю, сама забрела или заманил кто, но она не знает, куда попала. И танцует. Без оберегов. Понимаешь, что это значит? — Пущай танцует. — Густой бас Никифора был способен перекрыть даже трещотки и свирели. — Ничо ей не сделается. Тут кое-кого другого спасать надобно… — Меня ругай, а Катерину не трогай, — раздалось с той стороны костра, и Тайка узнала голос пропавшего лешего. — Гриня? Нашелся! — Я и не терялся, — леший дунул в костер, чтобы тот разгорелся ярче. — Нет уж, — Никифор поднял ладонь, и пламя поутихло, — неча тут огнем заслоняться. Встань-ка, покажись нашей ведьме. — А чо такова? — Гриня поднялся во весь свой могучий рост, и Тайка прыснула в кулак. Соломенные Гринины патлы были убраны под бандану, широченные плечи смотрелись еще шире в новенькой косухе, а из кармана кожаных штанов чуть ли не до колена свисала цепь. На футболке скалился точно такой же череп, как у той девушки. — Красавчик, — Тайка улыбнулась. — А мотоцикл где? — Там, в кустах стоит, — Гриня махнул рукой. — Тока он не мой, а Катеринин. Своего нету пока. — Ишь ты, пока, — Никифор по-стариковски крякнул. — Бросает он нас, Таюшка-хозяюшка. Грит, в банду вступил. Уезжает на железном коне в Сочи. — Не в банду, а в клуб, — леший надулся. — Все одно: нас на бабу променял! — домовой глянул на Тайку. — Потому и грю: это кто кого еще заморочил. Хозяйка, ну скажи ты этому олуху… — Я люблю Катерину! — Леший ударил себя кулаком в грудь. — Может, никого так не любил! Но Никифор уже не глядел в его сторону. — Ты послушай, хозяйка, как дело было. На той седьмице они встретились. Наш Гринька до Ольховки собрался за чипсами, — за лешим действительно водился такой грешок: очень уж любил хрустящую картошечку, — а эта, — Никифор кивнул на отплясывающую Катерину, — его подвезла. Ну и все, пропал мужик. — Я, может, наоборот, себя нашел! — Гриня набычился: того и гляди, футболку на груди рванет. — Тихо! Праздник же, а вы ругаетесь! — Тайка встала с бревна. — Гринь, а как же Дивнозёрье? На кого ты лес оставишь? Леший захлопал глазами: — Ой, будто я тут шибко нужен? Только и слышу: Гриня такой, Гриня сякой, Гриня сосну уронил… А Катерине от меня ничего не надобно. Я ей просто нравлюсь, понимаешь? Тайка понимала. Ей было знакомо щемящее чувство одиночества, когда ты вроде нужна всем, но лишь потому, что — ведьма. А перестанешь отводить чужие беды, так о тебе через неделю не вспомнят. И все же она знала, что такое ответственность, а Гриня, похоже, нет. — Мы тебя тоже любим. И я, и мавки, и даже Никифор, — Тайка на всякий случай незаметно пнула домового, чтобы тот не вздумал возражать. — Лес без тебя захиреет… — Не дави на меня, — Гриня шмыгнул носом. — Ты даже не заметила, что меня нет, пока Никифор не сказал. А еще хранительница, называется! Да, далеко тебе до Семеновны… Из толпы мавок выскочила раскрасневшаяся Катерина и обняла лешего за шею: — Как у вас весело, Гриш… ага, и ты тут, — она заметила Тайку и нахмурилась. — Я уже ухожу, — ох, только бы не показать слез… В этот миг Майя, хлопнув в ладоши, зычно крикнула на всю поляну: — Луна вышла! Айда папоротников цвет искать! Музыка стихла, а вместо уже привычной трещотки раздался звук заводящегося мотора. Похоже, Гриня с Катериной решили уехать еще до рассвета. Все разбрелись, и притихший лес вдруг ожил. Повсюду слышались шаги, шорохи, смешки, треск веток и чужое дыхание за плечом… Тайка отошла подальше под сень сосен и свернула с тропки туда, где прежде видела густые папоротниковые заросли. Только оставшись одна, она дала волю слезам. Купальская ночь была светлой, несмотря на то, что луна то и дело пряталась за тучами. Влажная земля пружинила и чавкала под ногами, а прежде эту часть леса никогда не заболачивало… ох, Гриня, Гриня. Тайка подобрала палку, чтобы раздвигать широкие листья и не провалиться в какой-нибудь бочажок. Пару часов спустя ноги сами вынесли ее на незнакомую поляну. Высоченные — почти в пояс — папоротники росли тремя плотными кругами, а в самом центре… сперва Тайке показалось, что чей-то костер мерцает, то разгораясь, то угасая. Лишь продравшись через первый круг зарослей, она поняла — нет, не костер. Цветок! Настоящий! Слезы вмиг высохли, и Тайка ускорила шаг. Вскоре она заметила, что с другой стороны к центру поляны тоже приближалась темная фигура и неизвестный соперник, как назло, был проворнее. Луна вновь вышла из-за туч, осветив поляну, и Тайка ахнула. К цветку папоротника склонился парень из дивьих: высокий, с волосами светлыми, как лен. По обе стороны от него замерли собаки: овчарка и взрослый симаргл с белоснежными крыльями. Дивий гость коснулся лепестков цветка, будто бы погладил, — но срывать не стал. Вместо этого вырыл ямку рядом, что-то сложил в нее, закопал и полил из фляжки. — Эй! Кто ты? Когда Тайка продралась через второй круг, небо едва заметно посветлело: близился рассвет. Дивий парень вздрогнул, выпрямился и положил руку на холку симаргла. — Забудь все, что видела. Не твое это дело. — Его голос лился, как родник, завораживая чудесным звоном. Тайка мотнула головой, сбрасывая морок, и схватилась за оберег: — Еще как мое! Я ведьма-хранительница Дивнозёрья, тут все под моей защитой. Ответом ей стал смех. — Такая юная, и уже ведьма? Не оскудел ваш край на чудеса… — он собрал в ладонь утреннюю росу с папоротниковых листьев и сдунул капли прямо Тайке в лицо. Пока та пыталась проморгаться, гость из дивьего царства исчез вместе со своими собаками.