— Вернее, так, как желаешь ты, княгиня. Но дело твое, сейчас протру алтарь. — Не протирай, а мой, и как можно чище! — княгиня поморщилась в очередной раз, Нитала принялась протирать черный алтарный камень. — Не для того я с таким трудом дочь добывала, чтобы родить ее в грязи! — Твоей дочери вредно оставаться в тебе, если она готова выйти на свет, — проговорила старая Сочетательница Нитала. — Я мыследея не хуже тебя, и знаю, что вредно, а что нет! -Знаешь, да не все, — не уступала Сочетательница, закончив протирать и по привычке накручивая на пальцы прядь волос. Грозная княгиня ничем не напоминала слабую Лести. Почему Фаер выбрал именно ее? Струя тумана обвила живот филиана-княгини и протянулась к руке Риаты. Младенец был жив, но сила мыследеяния у княгини была еще больше, чем у Лести. Она задерживала рождение дочери ради чистоты и порядка. Но если она сама такая сильная мыследея, почему она отправилась в Укрывище из Пилея, чтобы родить дочь? И почему дочь далась ей тяжело? — Ложись, твоя княжеская милость, — наконец, произнесла Нитала. — Ты храбрая и сильная женщина, но боишься показаться слабой, оттого и требуешь без конца все мыть и готовить. Не бойся быть слабой во время родов, дай себе волю, хочешь — кричи, хочешь — плачь, это будет неважно. А важно то, что если ты еще хоть на полчетверти часа задержишь рождение дочери, она погибнет! Вот оно! Лести не просто боится родов, она всей своей мыслесилой сопротивляется тому, чего боится, не хуже грозной княгини Фелоны. Сейчас же расслабить ее и успокоить! Помоги, Фаер! Радость сменится печалью, Но и горе вновь уйдет. За горами будут дали, За падением полет. Через полчаса все филианы растворились в тумане, Лести спокойно лежала на алтаре, а рядом с ней Мея завертывала в чистые пеленки новорожденного мальчика. Риата задремала, однако Мея не ложилась, как будто чего-то ждала. Наконец она подошла, положила руки на алтарь и что-то зашептала. Это были стихи, а значит — просьба, обращенная к Туману-Фаеру. Чего она хочет, храбрая, веселая Мея? Тебя, Туман Святой, молю, Дай мне родить дитя родное, Тогда все беды я стерплю, Что предназначены судьбою. Какие печальные стихи! Но как выполнить ее просьбу? Риата даже не слышала, чтобы о таком просили в Укрывище. Но княгиня Фелона говорила, что дочь ей далась тяжело, может быть, там тоже было нечто подобное? Только бы Туман-Фаер еще не спал и не рассердился! Фаер не сердился, но и не спешил помогать. Риата снова начала засыпать, Мея отошла к лавке, села, прислонившись к стене, заснула, и тогда появились филианы. Княгиня Фелона стояла посреди приемной в военных штанах-обтяжках, со шпорами на сапогах и с плетью в руке. Должно быть, она приехала верхом на ящере. — Эй, мыследея Нитала! — Я слушаю тебя, твоя княжеская светлость! — Нитала-филиан сидела на лавке у стены, уложив на колени изуродованную неподвижную руку, и наматывая на пальцы действующей руки свои густые волосы. — Есть дело. — Я уже стара, двести семьдесят пять лет — не шутка. Я не веду никаких дел, — проговорила старая Сочетательница. — Вот как? — княгиня зло прищурилась. — А устраивать здесь запрещенные обряды для своего Тумана можешь? — Я и для этого стара, где ты видишь обряды? — Здесь! — отрезала княгиня. — Думаешь, у меня не хватит сил выкинуть тебя отсюда? — Ты можешь даже казнить меня, однако ты пришла не за этим, — невозмутимо ответила Нитала, начиная жевать конец прядки волос. Кажется, она все-таки волновалась. — Слушай, старуха! — сказала княгиня Фелона. — Помоги мне — и здесь будет все, как прежде. А нет — камня на камне не останется. Ясно? — Ясно, — сказала старая Сочетательница, глядя в глаза княгине так же прямо, как когда-то смотрела в лицо князю Ордону. — У меня нет детей, хотя у мужа на стороне их сколько угодно, — продолжала княгиня Фелона. — Мой муж — природный князь Пилея, а я — дочь захолустного кортольского помещика, которую всегда можно отослать к родителям. У меня должен родиться ребенок, иначе тебе не жить! — У тебя будет ребенок, княгиня Фелона, — кивнула Нитала-филиан и, отвернувшись в сторону, пробормотала. — И лучше бы ты была со мной повежливее, тогда и твой итог был бы для тебя приятнее. Что это значит? Какой итог? Что неприятное могла сделать княгине старая Сочетательница? Этого Риата так и не поняла. Нитала-филиан уже обратилась к белосвету, и Риата поспешила сочинить просьбу. Чтоб лишнего не говорить, И чтоб желанье явью стало Прошу сегодня повторить, Как для Фелоны, все сначала. И белосвет Фаер повторил. Проснувшись на рассвете, Риата уже была уверена, что их опыт увенчался успехом — что-то неуловимо изменилось в мысленных токах Меи, и это изменение было точно таким же, как у княгини Фелоны. В щели настоящих ворот и настоящей калитки уже пробивался настоящий дневной свет, Ати спал рядом с часами, а филианы исчезли, будто их никогда не было. Просители быстро собрались, оставили на алтаре три серебряных монеты и уехали со своей тележкой, но теперь их было уже четверо. Растить оплечья после бессонной ночи не было сил, даже идти в чулан не хотелось. Риата зевнула, подтянула под себя тюфяк, на котором она в последние дни сидела под алтарем, и легла. Бить будут? Ну и ладно. За все, что здесь происходило, ее могли выпороть уже десять раз. Но всю жизнь она это терпеть не будет. Она найдет способ стать настоящим человеком, а может быть, и Сочетателем! А если у нее нет такого дара? Тогда она будет искать другой свой талант, может быть, и Туман-Фаер ей поможет? Уже засыпая под алтарем, она подумала, что наступил новый день, а Ивита и мать до сих пор не вернулись. Глава одиннадцатая. В славном городе Альване Князь Аланд стоял на сторожевой башне дворца. Рассветные лучи пробили золотистый туман, зажгли веселым румянцем черепичные крыши, осветили радостные тайны прошедшей ночи и счастливые открытия нового дня. Прекрасная, древняя Альвана просыпалась, легкий дым курился над печными трубами, гонцы-светляки с письмами вылетали из окон домов. А что за дома! Не умерла еще древняя слава строителей Кортола! Изящно изогнутые крыши, стены в бесконечно вьющихся резных узорах, замысловато завитые колонны. Вокруг окон — диковинные резные звери и змеи, над дверями — распростершие крылья священные белосветы для защиты от недобрых сил. И все это из мягкого белого камня каменоломен Белогорья, так и сияет, так и светится в золотисто-розовых лучах! — Есть прекраснейшие страны, Но в какую ни придешь, Краше города Альваны Ничего ты не найдешь, — донесся до Аланда мужской голос. Даже простонародье, с его нехитрыми чувствами, понимает красоту этого города, сердца родной страны. Вслед за песней загремело железо засова, застучали по булыжной мостовой колеса, заревел ящер в упряжке. Сколько столетий слышит эти звуки древний город! И как часто сменялись они грозной музыкой войны — звоном мечей и стуком щитов, громовыми голосами князей и песнями воинов, что шли в бой с непокрытыми золотыми волосами, вручая свою судьбу Священному Туману! Как блистало на рассветном солнце их оружие, как сияли голубые глаза истинных сынов Кортола! А женщины с золотыми косами до колен, в нарядах, порожденных щедростью родной земли, как они встречали вернувшихся героев! А это чем пахнет? Дым горящего хлебного дерева! Основа жизни, хлебная ветвь, кем-то кощунственно положена в печь! Возмутительный дым поднимался из широкой трубы храма Огня и плыл в сторону княжеского дворца. Проклятые пилейцы! Вот уже триста лет как они дали третьему дню осьмицы мерзкое название «огнедень» и творят свои гнусные обряды! Аланд отвернулся от дыма из храмовой трубы, но из узорчатых труб дворца на него пахнуло тем же оскорбительным запахом. Во что пилейцы превратили Кортол! Под их гнетом, лишенный Священного Тумана, кортольский народ уже триста лет жжет хлебное дерево! Триста лет владычества завоевателей, столь же темных умом, как и цветом волос, столь же невежественных, как их зеленые ящеры! Трусливо прикрыв головы шлемами, распевая гнусавыми голосами песни, похожие на вой, они мечтают о мировом владычестве, но напрасно! Грязь, вонь, безграмотность и наглость не могут господствовать над миром. И народ Кортола будет первым, кто воспрянет и ополчится на поработителей! Вместо того, чтобы влачить сытое существование купцов на перекрестке торговых путей, кортольцы обессмертят свое имя в боях за свободу, и князь Аланд Кортольский будет в этих боях первым. Так и будет! Ведь Священный Туман уже послал ему свои знамения! Разве может быть случайностью древнее каменное оплечье, попавшее к нему в руки в ярманный день? Аланд провел рукой по выпуклым голубым камням, приятной тяжестью лежащим на его плечах и груди. Полотно из гладких чешуек, неведомым образом сращенных друг с другом, мягко прогнулось под его ладонью. Древность, не утратившая первозданной свежести и силы, — разве это не знамение? И разве случайны руки, из которых он получил благой знак? Маленькие, но сильные женские руки, крепко держащие и священное оплечье, и смертоносный меч, руки золотоволосой и голубоглазой дочери Кортола, гордой и неукротимой — настоящей кортольской княгини! Он не видел ее со вчерашней встречи, где она теперь? Труба в казарме пропела подъем, и Аланд увидел, как солдаты дворцовой стражи высыпают во внутренний двор позади кухонных служб. Команда, ровный строй, перекличка — истинно кортольские, звонкие имена, открытые, смелые лица воинов. Снова поет труба, бойцы разбились по парам. Сверху Аланд видел, как один воин оглядывается, ища себе пару для боевых упражнений, и как появляется маленькая женская фигурка в кольчуге. Она! Воин, оставшийся без пары, встал напротив маленькой воительницы, и она, не дожидаясь команды, бросилась вперед. Но парень тоже не дурак, ловко отбивает удары и старается утомить горячую противницу. Но сколько же в ней силы и решимости! Выпад, другой, и рукав серой рубахи бойца повис клочьями — кажется, у нее боевой меч, а не учебный! В следующее мгновение воительница уже сидела на земле, и меч, выбитый из ее рук, валялся рядом. Напарник подошел к ней, но она, не глядя на него, вскочила, подхватила оружие и побежала прямо в сторожевую башню. Скорее к ней! Придерживая на боку меч, Аланд помчался вниз по узкой винтовой лестнице. Ноги сами нащупывали ступеньки, ножны глухо стучали по стенам, солнечный свет мелькал в проносящихся мимо бойницах. Князь бежал навстречу солнцу, любви и славе, но не добежал. Слуга остановил его, когда он мчался мимо малого тронного зала. — Ее княжеская светлость вдовствующая княгиня Зия просит его светлость правящего князя Аланда пожаловать до завтрака к ней в покои. Как он посмел остановить князя? И ухмыляется так, будто знает, зачем вдовствующая княгиня зовет к себе сына! За двадцать лет жизни Аланда об этом узнал, наверное, весь дворец, но идти придется, ссориться с матушкой себе дороже. — Пошел вон! — прикрикнул князь, и слуга исчез. Аланд сделал несколько поворотов и вскоре попал в резной, белокаменный тронный зал. Вот и дверь в покои матери, над ней, как всегда, сидели розовые светляки, хитро поглядывая черными глазами-бусинами. Что за странная любовь у матушки к этой мелкой живности, она даже приказала обучить их носить письма! Аланд остановился, выпрямил спину, сделал спокойное лицо и открыл дверь. Мать, как обычно, сидела у окна в серебряном кресле, украшенном голубыми, как каменное оплечье, камнями. До блеска расчесанные золотистые волосы лежали на ее плечах великолепными волнами и пахли цветущими златоцветами. Спокойное лицо с тонкими чертами изображало сдержанную доброжелательность, голубые яркие глаза смотрели внимательно и строго. Мать поздоровалась первой. — Вдовствующая княгиня Зия приветствует правящего князя Аланда. — Здравствуй, мама. — Пусть князь подойдет ближе и сядет. Кому нужна эта вычурная придворная манера и как мать ухитряется всегда разговаривать таким образом? Аланд сел на серебряную скамеечку у ног матери. Рядом уже была приготовлена миска с горячим душистым раствором и белый платок из садового ростовика. Мать накинула на голову Аланда платок так, что он ничего не видел и только чувствовал, как льется на голову горячая, резко пахнущая жидкость. Какая гадость этот настой светосбора! Зелье пощипывало кожу, капли одна за другой стекали за воротник. -Мама, ну зачем ты каждый день устраиваешь все это? — Разве князю Аланду Кортольскому не известно, что его образ должен быть совершенным? — А без краски мой образ чем не хорош? — Вдовствующая княгиня Зия Кортольская просила бы своего сына, правящего князя Аланда, излагать свои мысли слогом, достойным князя! — Зачем осветлять мне волосы? Я и так не урод! — Князь из славного рода Альна Трехпалого не может быть уродом, но его внешность должна соответствовать общепринятому образу! — спокойно сказала княгиня Зия. — Всем известно, что истинный кортолец имеет золотистые вьющиеся волосы и голубые глаза. Княгиня Зия происходит из рода мыследеев-целителей, а потому способна придать подобающий цвет волосам, как своим, так и своего сына. А сегодня на приеме в честь праздника Летнего Огня во дворце будет посол Сегдета, господин Каниол. — Летний Огонь — пилейский праздник, прием отменяется! — заявил Аланд. — Кортол объединен с Пилеем в единое государство с единой верой в Огонь, и праздники в нем общие, — хладнокровно произнесла мать и сняла платок с головы Аланда. — А Сегдет — великая держава, и правящий князь Аланд не должен оскорблять ее представителя. — Я не стану праздновать дикарские праздники! — Аланд вскочил со скамейки.