— Это ко мне, как только узнали, что я сюда поехал! Если что, меня здесь не было и еще осьмицу не будет! — сквозь зубы проговорил князь и тут же с облегчением вздохнул. — Благодарение Туману, они в Вельскую едут, завоеватели проклятые! Как в Вельскую? Действительно, белая карета со знаменем поворачивала прямо к крепостным воротам, ошибки быть не могло. Ивита почувствовала себя обманутой и обобранной до нитки. Как судьба могла так посмеяться над ней! Она хлестнула ящера, изо всех сил ударила шпорами в чешуйчатые бока, и он вынес ее прямо на луг. Треск носатих, парящих над цветами, бьющее в глаза солнце, дорожная пыль — какая мерзость! С неба спускался прямо к ней светловолосый молодой летун в синей рубашке. Повадились тут шмыгать по небу! Летун завис над Ивитой, чуть помахивая крыльями. Белобрысый, остроносый, худущий, с противными прозрачными глазами — тот самый гонец, которому мать закрыла память! По тому, как перекосилось от испуга и злости лицо летучего юнца, Ивита поняла, что он помнит все. Как же так, ведь мать ему память закрывала? Летун свечкой рванулся вверх над головой Ивиты. Она подняла лук, выстрелила ему вслед, но он метнулся в сторону, и вскоре был уже над крепостью. Аланд обогнал Ивиту. — В кого ты стреляла? — Он хотел обокрасть Укрывище. — Сегодня? — Давно, но я его узнала и все равно убью! Аланд подъехал к ней вплотную, крепко обхватив за талию, перенес на своего ящера и усадил впереди себя, как будто хотел защитить. — Ты прекрасная, необыкновенная девушка, Ивита! Ты выросла в самом сердце Кортола, ты сражаешься, как истинный воин, ты прекрасна и сильна телом и духом — лучшей княгини для Кортола нет и не будет! Именем Священного Тумана прошу тебя, скажи, ты станешь моей женой? У Ивиты вытянулось лицо. А если это все-таки за ней приехали? Или ее письмо потерялось, и надо подкинуть пилейцам другое? А она будет как цепями прикована к этому князю Аланду! Конечно, мать права — жене кортольского князя поверят скорее, чем безродной поселянке, и держаться за эту возможность надо зубами. Но сохранить свободу действий хотя бы еще на пару дней просто необходимо! Что бы такое придумать? А, вот что, очень просто! — Отпусти меня! Я не могу ответить! Он разжал руки. — Почему? — лицо князя стало обиженным, как у малолетки. — Священный Туман — мой покровитель, поэтому я должна три дня ждать его знаков, чтобы узнать, отпустит ли он меня к тебе. Лицо Аланда прояснилось. — Мы будем ждать вместе, и знаки будут добрыми! Иначе просто не может быть! Пусть он ждет, чего хочет, а она должна как можно скорее добраться до Вельской крепости! Ее счастье было совсем близко — осталось только протянуть руку и взять! Протянуть руку оказалось не так просто. Мать вытащила гору заплесневелых платьев, рассыпающихся оплечий и свадебных подвесок с дурацкими эмалевыми бляхами, Ивита даже смотреть на эти обноски не стала. Мать приставала, нажимала внушением, которого у нее было больше, чем ума, и Ивита рассказала все. Мать пришла в восторг. — Какая же ты, доченька, у меня умная! Как только придумала! Да знамение мы с тобой ему такое сделаем, что он вовек от тебя не отстанет! — Что сделаем? — не поняла Ивита. Она-то надеялась, что никаких знаков никогда не будет! — Да видишь, доченька, я и сама о знаках думала. Хотела сейчас убогую к этому делу приставить, ее Священный Туман всегда слышит, а она сонная какая-то, со вчерашнего дня так и не просыпалась. Помирает, что ли? — Ну и ладно, чем скорее уберется, тем лучше! Ивита подошла к алтарю, наклонилась и тут же отшатнулась. Заслоняя собой лаз и выставив вперед лапы с когтями, на нее бросился белый мохнатый белосвет. — Ах ты, скотина! Скоро под алтарь не влезешь, а ну, отойди! Ивита пнула зверя в нос, он заверещал на все Укрывище, и тут же огромный хищный рват, оскалив изогнутые, как сабли, зубы, зарычал посреди приемной. Рыжая шерсть рвата встала дыбом, короткая грива встопорщилась вокруг тяжелой головы. Филиан? — Ни конца, ни начала, Не ко времени бед. Что когда-то попыталось, Не прервется в обед, — заголосила мать дурацкие стихи. — Беги, доченька, я его не могу удержать! Грохот падающей лавки, звериный рык, крики княжеских охранников и грохот оружия смешались в дикий шум. Но ведь рват не настоящий, что его бояться, мать таких всегда останавливала! Ивита смело шагнула навстречу зверю и упала от страшной боли — рват достал когтями ее ногу! Последнее, что она видела, был князь Аланд, обеими руками занесший меч над головой филиана. Какая досада! Лежа в постели с перевязанной ногой, Ивита слушала причитания матери. — Ну зачем ты злила Священный Туман, доченька! Вместо хороших знамений рват явился, как бы князь не передумал! Ивите именно это и было нужно, но не так и не такой ценой! Все срывалось из-за проклятого зверя с крыльями! Священный Туман не обращал внимания на молитвы, боль не утихала, нога распухла и горела, и с такой ногой можно было в лучшем случае добраться от постели до нужника. О Вельской надо было забыть, по крайней мере, до утра. Наутро дела пошли еще хуже. Вместо того, чтобы спокойно сидеть в Укрывище или охотиться, мать и Аланд, будто сговорившись, захотели ехать в Альвану за свадебными нарядами для Ивиты. Она сопротивлялась до последнего, ссылаясь на больную ногу, белосвета, знамения и плохие дороги, но ее никто не слушал. Все лучше нее знали, что ей делать. Мрачную и несчастную Ивиту едва не силой усадили на ящера впереди князя, и все двинулись в Альвану. Дорога успокоила гнев и смягчила досаду. В конце концов, не обязательно ехать к пилейцам в Вельскую крепость сегодня, если встреча назначена в ярманный день у Старого Скока! До назначенного срока еще пять дней, и за них еще много воды утечет! К приезду в Альвану Ивита совсем успокоилась. Нога почти не болела, платья, оплечья и пояса ловко сидели на ее ловкой, подобранной фигурке, а князь с увлечением рассуждал о добрых знамениях. Однако если бы он видел, что происходило в это время в Укрывище, он серьезно задумался бы над тем, как такие знамения толковать. Глава шестнадцатая. С самого начала Риата проснулась. Вокруг нее были черные камни алтаря, а рядом спал Ати. Какой теперь день и час? Ати зашевелился, замахал пушистым хвостом и выбрался в приемную. Никто не закричал, не испугался, не зазвенел оружием — значит, ни князя Аланда, ни Ивиты в Укрывище нет. Риата выползла из-под алтаря и попыталась встать. Есть хотелось так, что даже голова кружилась, но в кухне могла быть мать или какой-нибудь часовой. Как бы узнать, что там? Ати, сделав круг по приемной, рванулся в кухню, а потом в тишине раздался звон, грохот и чавканье. Никто не закричал на все Укрывище, не затопал и не шлепнул Ати полотенцем — значит, матери в кухне нет, а еда есть. Точнее, была. Риата, переваливаясь на ходу, двинулась в кухню. Как бы предупредить Ати, чтобы оставил что-нибудь и ей? Может, крикнуть? Со вчерашнего дня она еще не пыталась говорить, но надо попытаться! — Ати! — хрипло крикнула Риата. — Не ешь всю еду! Голос получился надтреснутый, как у простуженного больного, не поймешь даже, мужской или женский. Но все-таки это голос, надо еще попробовать! Интересно, а петь труднее или легче, чем говорить? Скажем, песню Наставника Ларимиона, и Ати пусть тоже к пению вслух привыкает. День приходит и уходит, Полдню вслед идет закат, И весну зима приводит - Годы быстро пролетят. В голосе прорезались мягкие, женственные звуки, пение явно шло ему на пользу! Но почему она вчера заговорила? Кто ей помог? Внук мастерицы Титы? Белосвет Фаер? Или она случайно нашла свое слабое место? Риата добралась до кухни, и увидела большой круглый хлеб, который Ати положил прямо на лавку, а потом лохань с водой, которую он пододвинул к лавке. Она принялась отламывать себе куски хлеба и пить из ковша воду, не ища более изысканных угощений. Ати отгрызал куски с другой стороны, и вскоре от хлеба ничего не осталось. Вместе с Ати Риата вернулась в приемную и села, прислонившись к алтарю. Сегодня она должна была узнать, как лечить ее саму, а прежде понять, почему она стала немой, больной и уродливой. Ати уселся на алтарный камень сверху, и Риата начала разговор с Фаером вслух. Сначала — песня Ниталы!. Радость сменится печалью Но и горе вновь уйдет. За горами будут дали, За падением полет. У стены рядом с часами, мерцая, поднялись волны белого тумана — белосвет Фаер услышал ее. Теперь просьба, тоже стихами и вслух. — Где-то в прошлом есть причина горю моему, Легче будет излеченье, если я пойму, Кто и что мне в наказанье сделало меня Тем уродом, что стыдится жить при свете дня. Белый туман взметнулся до потолка, затопив Риату, Ати и всю приемную. Потом из него показались филианы, и Риата увидела то, что смутно помнила сама, это было ее первое воспоминание о детстве. Все было так же, как в ее памяти — сгорбленный старик, сидящий в кресле и держащий в руках резную палку, вбежавшая мать, темное дерево часов, каменные плиты приемной. Похожая на шар пухлая девочка лет пяти ползла на четвереньках, собирая пыль рубашкой. Она подползла к ногам бородатого, длинноносого старика, он наклонился, положив худую теплую руку ей на голову, а потом спросил: — Скажи, Гвирина, чья это девочка? — Ой, не спрашивай, не спрашивай! Такие уж мне хлопоты, такое мучение с убогой! — запричитала мать-филиан, теребя край голубого блестящего воротника. Риата без труда узнала в этом воротнике остаток каменного оплечья, но и во времена ее детства оно было уже почти истрачено, как у князя Ордона Безрассудного в конце сражения. — А как ее зовут? — продолжал расспросы старик с палкой. — Да никак не зовут, все равно помрет скоро, — отвечала мать. — Что уж душу травить, имя давать, убогая — она убогая и есть. То ли дело моя Ивита! И здоровенькая растет, и резвая, и веселая — ну солнышко, да и только! Старик погладил девочку по голове, взял на руки, и Риата услышала, как он негромко заговорил стихами. — Здесь способностей немалых Слышу голос, как бывало. Но совсем спокоен буду,