— Да как ты вообще такое подумала, мам? — А что ж не думать, доченька? Ты же у меня и красавица, и умница, а со стихами-то как хорошо получилось! — Да не я это, не я! — Ну не хочешь — не говори. Значит, это Туман Святой подал нам счастья! Двадцать лет я ждала, трудилась, куска не доедала, ночей не досыпала, и все для тебя, доченька, храни тебя Туман! Мать счастливо улыбалась, глядя на Ивиту, стягивающую пояском легкую сегдетскую рубашку на тонкой талии. — Ну какая же ты у меня красивая, доченька! Такая только князю и под стать! — А я сама разве не княгиня? — До твоего княжения, дочка, еще идти да идти, а вместе с князем Аландом будет рукой подать. — Куда я теперь пойду, когда он будто гиря у меня на ноге! — Ничего, доченька! Все у тебя получится, умница ты моя! Он ведь тебя так любит, что сам тебя на пилейский трон приведет, ты только не зевай! Ивита в этом очень сомневалась, но через час уже стояла рядом с князем Аландом в высоком проеме открытых ворот. Облака равнодушно плыли по небу, лес шумел на горах, в голубой долине расстилалась легкая дымка тумана. Воины в начищенных кольчугах стояли рядами по краям площадки, черные камни у обрыва вставали за их спинами, словно еще один ряд часовых. Аланд стоял прямо и торжественно, высоко подняв голову в сверкающем княжеском венце. Наконец, он вздохнул и начал сотрясать воздух нелепыми стихами, как убогий проситель в приемной перед алтарем. — Прими мои клятвы, Священный Туман, Коль клятву нарушу, карай за обман. Свидетелем будь, мой кортольский народ, Смогу защитить я любовь от невзгод. В ущелье что-то глухо заворчало, забурлило, огромный столб клубящегося белого тумана взлетел в небо и обрушился снова. Ивита вздрогнула — слишком напоминало все это змею, которая осьмицу назад едва не задушила ее. Переливающиеся клубы тумана превратились в очертания зверей и людей, потом снова собрались вместе и превратились в огромного зверя с белыми крыльями, распахнувшимися над лесом, Укрывищем и ущельем. Крик пронесся по площадке — Священный Туман принял клятву князя и послал белосвета! Божество благословило его любовь! Но князю и белого зверя показалось мало, его будто прорвало, заранее, что ли, все это насочинял? -Я княжеской честью своею клянусь — От верной любви своей не отступлюсь. Священный Туман, освяти наш союз, Пусть в мире не будет сильней этих уз. Все смотрели на Ивиту. Вот та женщина, о которой говорят стихами, и говорит не кто-нибудь — сам князь! Он мог выбрать любую женщину Кортола, но выбрал Ивиту, а значит, она лучше всех! Ивита впервые по-настоящему почувствовала себя княгиней. Вот значит, как это бывает! Она распрямила плечи и гордо откинула на спину распущенные волосы. Пусть смотрят — вот стоит княгиня Кортола, имеющая власть над жизнью и смертью каждого, стоящего здесь! — Дай слово, любимая, вместе со мной, И пусть только смерть разлучит нас с тобой. Хорошо бы это была его смерть! Что надо сейчас говорить? То ли «я тебя люблю», то ли «клянусь»? Ивита быстро обняла Аланда за шею, почувствовав под рукой остатки каменного оплечья, и крепко поцеловала прямо в губы. — Ну, если так, тогда я согласна! Ей показалось, или в самом деле она что-то не то сказала? Аланд посмотрел удивленно, однако обнял ее и снова затянул свои стихи. Что он там еще придумал, а главное, когда успел? Ей бы и в голову не пришло тратить время, чтобы налепить одно на другое столько бессмысленных слов! — Прими мою клятву, Священный Туман, Что мудрой судьбой моей родине дан! Добудем свободу мы в смертном бою, Отечеству нашему клятву даю! Со мною клянитесь, кто верен и смел, Чьей вере в судьбу не поставлен предел. А кто уклонится, тот вечный мне враг, И пусть поглотит его бездна и мрак. Весь отряд одобрительно заорал в ответ на дикую речь. Лицо князя Аланда стало мрачным, как будто он превратился в памятник самому себе. Каменное оплечье почти растаяло, превратившись в узкое ожерелье. Да как он посмел? Мало того, что из-за него она упустила пилейских придворных, которые приехали в Кортол ради нее! Теперь этот маменькин сынок затевает поход против Пилея, который может стоить головы не только ему самому, но и всем, кто с ним связан! Как теперь она утвердит свои права государыни Пилея, если связала свою судьбу с мятежником в присутствии сотен свидетелей? Хорошо хоть, что Аланд помешан на старине и не позвал на свадьбу священника Огня! По крайней мере, по закону Ивита не будет считаться женой государственного преступника! Но как теперь убежать? Весь отряд князя Аланда знает ее в лицо. Какой же подлец подсунул на алтарный камень стихи, от которых князь Аланд окончательно спятил и затеял эту свадьбу? Может, это сам Священный Туман пожелал брака Ивиты с мятежником? А если она захочет убежать в Вельскую крепость, что будет делать Туман? Не помешает ли он ей? — Благодарю тебя, мой народ, мои верные соратники! — крикнул над ухом Ивиты Аланд. — На рассвете нас ждут великие дела, которые будет помнить Кортол до скончания века. Но до рассвета все будут веселиться на моей свадьбе! Под общий шум появились откуда-то из телеги бочки с вином, задымила походная кухня, и под причитания матери о том, что ничего не приготовлено, свадьба началась. Глава двадцать первая. Бегство Ивита не могла заснуть. Она сидела на постели, под нелепым истуканом, а рядом беспечно храпел на все Укрывище ее муж. Князь Аланд оказался еще большим слюнтяем, чем она предполагала. Вместо того, чтобы в первую брачную ночь показать молодой жене свою власть и решимость, он битый час предавался восторгам, восхваляя ее красоту, женственность и гордость. А собственная-то гордость у него где? Он, князь, вот здесь, в этой комнате, спрашивал, любит ли она его! Да какое это имеет значение, если она уже лежит с ним в постели? Ивита поморщилась, вспоминая его горячие губы, беспорядочные объятия и суетливые заботы — не жарко ли ей, не холодно ли, не хочет ли пить? Да от такой любви ей не могло быть ни жарко, ни холодно! Разве может затронуть женское сердце тупой сальник в образе мужчины, пусть даже он сочиняет стихи, может поднять свою жену одной рукой, и похож на парадные портреты из альванского дворца! Мать говорит — красавец! Да где там красота! Длинный нос, капризные пухлые губы, пушистые ресницы, крепкие плечи и шея.… Не девица вроде, но ведь и не мужчина! Опыт любви у Ивиты был невелик, но и его хватало, чтобы знать — мужчина может не быть силачом, не быть красавцем, не быть даже умником, но он должен быть хозяином своей жизни и жизни тех, кто его окружает. Он может и убивать, и казнить, и разрушать на пути к своей цели, а высокие слова и слюнявые речи ему для этого не нужны. Конечно, они нравятся тем, кто шумит на площадях и ярмарках, Ивита и сама будет говорить такие речи в день своего вступления на престол, но она же не собирается сама в них верить! Только сила духа и решительность, только стремление к высокой цели может принести победу, и никакая любовь не должна иметь к этому отношения! А этот раскисший от чувств мальчишка — он же опозорил себя и свой обожаемый Кортол женитьбой на девице без определенного положения в обществе! Конечно, Ивита непременно завоюет такое положение, но он же этого не знает! Где его княжеское достоинство? Явился в Укрывище, чтобы принародно давать клятвы и призывать к мятежу! Где его разум? Выслав всех воинов бражничать на вольном воздухе в огороде и оставив только два десятка полупьяных часовых, он отправился спать в Укрывище, где могла быть в любое время устроена засада. Поднимая восстание против завоевателей, он заранее прокричал на всю округу о начале похода. Имея всего четыреста человек войска, он хочет что-то сделать против многотысячной пилейской армии! Нет, он сумасшедший! И если она еще не спятила вместе с ним, она должна немедленно бежать, пока умные сотники не исправили его ошибку и не наставили всюду часовых. Ивита встала и осторожно подошла к окну. Прямо напротив окна горел большой костер, на нем жарились четыре ящерицы длиной в локоть, а вокруг сидели с котелками и кружками воины князя Аланда. От вина из самоспелов и пьяного корня воинство борцов за свободу Кортола превратилось в сборище пьяных мужиков. Как они выступят в свой поход на рассвете, когда в двух отрядах не наберется и десятка людей, способных взобраться на ящера? Пьяные вояки шумели и кричали, кто-то орал песню, отбивая такт по перевернутой винной бочке. Кабы мы живали сами Да на небе вверх ногами… Вояки хохотали, чокаясь кружками, шумели и пели свои глупости. Впрочем, пусть поют — чем громче, тем лучше! Когда она пробежит мимо них, они ее просто не заметят. Ивита скинула со звериного хвоста нарядное платье, за ним — нижнюю юбку, накидку, еще одно платье... Где рубашка и штаны? Аланд заворочался, забормотал во сне. Ивита замерла. Проснулся? Вроде нет. Рубашка нашлась на лапе чудовища, под ней оказалось и все остальное, включая походную сумку, меч и нож. Стараясь не шуметь, Ивита быстро натянула на себя мужскую рубашку и штаны, взяла оружие. А это что там блестит на подоконнике? Она подошла ближе и пригляделась. Ожерелье, в которое превратилось каменное оплечье! Нет, этот князь действительно дурак! Кому только достаются троны! Положить редчайшую вещь на подоконник, откуда ее только ленивый не украдет! Она, Ивита, вовсе не ленива, а потому вполне заслужила оплечье, точнее, то, что от него осталось. Вот ведь какая судьба! Она оплечье нашла, она его на ярмарку привезла, оно уже, считай, растаяло, а она до сих пор его ни разу не надела! Она его заслужила! Ивита схватила ожерелье и сунула в карман. А что это еще такое на подоконнике? Еще письмо? «Князю Аланду в собственные руки». Собственные руки князя так и не добрались до письма — шнур не был разрезан, большая гербовая печать цела. Ивита вспомнила: письмо принес гонец-летун поздно вечером, когда было уже темно. Письмо могло оказаться важным, Ивита взяла его и встала возле приоткрытой двери в приемную. В приемной было пусто. Князь Аланд запретил воинам не только входить в эту ночь в Укрывище, но и подходить к нему ближе, чем на десять локтей. Голубой светляк смотрел на Ивиту любопытными черными глазами, сидя на выступе облезлой старинной резьбы. Ивита подошла ближе к его сонному слабому свету и разрезала ножом шнурок письма. Внимательно вглядываясь в четкие буквы и шевеля губами, она начала читать. «Вдовствующая княгиня Зия Кортольская приветствует сына своего правящего князя Аланда Кортольского. Княгиня Зия спешит предупредить своего сына о возможных трудностях в его жизни. Девушка по имени Ивита, которую князь Аланд считает своей невестой, до встречи с ним промышляла грабежом больных, приходящих за лечением в Укрывище. Если веления души или тела правящего князя окажутся сильнее веления его долга, то, оставив при себе эту особу, он не должен доверять ей ни сведений государственного значения, ни собственной княжеской безопасности, поскольку ее планы могут простираться достаточно далеко». Ах, она змея старая, княгиня Зия! Кто мог рассказать ей про ограбления? Ну а насчет далеко простирающихся планов — это она права! Когда планы будут выполнены, в Кортоле не будет никакой вдовствующей княгини Зии! Что там дальше? «В любом случае, если правящий князь уже находится в Укрывище, для него будет самым разумным отправиться в Вельскую крепость, чтобы приветствовать советника Вариполли и его свиту, это пойдет на пользу отношениям дворов Альваны и Град-Пилея». Глупости какие! Ивита бросила письмо в угол. В приемной послышался шорох. Неужели опять белая крылатая тварь куда-то лезет? Но она же велела князю, чтобы он приказал не пускать зверя в Укрывище! Почему никто не следит за порядком? Ивита вышла в приемную. На алтаре светился розовый светляк, из-под алтарного камня пробивался слабый свет мерзкого белосвета. А это кто там сидит? Мать, что ли? Ивита быстрыми шагами подошла ближе. Под алтарем, в проеме, слабо освещенном шерстью белосвета, виднелся тюфяк, на котором бесформенной кучей лежала немая уродка. Мать, в том же темно-красном оплечье, в котором была на свадьбе, стояла рядом с ней на коленях. Неужели полоумная, наконец, сдохла? Мать притянула к себе руку дуры, отодвинув рукав с запястья, подставила под нее деревянную миску и полоснула по белой коже большим кухонным ножом. Кровь ручейком потекла на подложенное в миску чистое белое полотенце. Это еще что за кровопускание? — Ивита, доченька, как же ты вовремя! А князь-то твой спит или как? — Дрыхнет, что ему сделается! А ты что тут делаешь, зарезать хочешь ее, как сальника? Давай помогу! — Не зарезать, доченька, а запас на будущее сделать. Ой, что это кровь течет плохо, промахнулась я, что ли? Погоди, сейчас нажму немножко… Мать подняла рукав рубахи повыше и вскрикнула. — Ой, доченька, что же это? Голубой огонь ударил в глаза Ивите. Из-под грубого серого ростовика засверкал край каменного оплечья. — Каменное оплечье? — Ивита от удивления заговорила в полный голос. — Да не на оплечье смотри, доченька, на руку! Что же нам теперь делать? Ивита посмотрела, потом брезгливо взяла руку уродины и повернула. Под пальцами оказалось не растекающееся сало, а обыкновенная человеческая рука — крупная и крепкая. — Мам, а она не проснется? — Не проснется, так и дрыхнет с тех пор, как мы приехали, даже когда я ее порезала, только чуть дернулась. Дура спала, уткнувшись лицом в жесткий тюфяк, набитый долгунцом, видна была только серая мятая рубаха и рыжие космы волос. Ивита наполовину вытащила уродину из-под алтаря, перевернула на спину и ахнула. Куда девалась расплывшаяся нечеловеческая харя, трясущиеся щеки и раздутые губы? Перед ней лежала деревенская девка с широким лицом, коротким носом и пухлыми губами, совершенно обычная, какую можно встретить в Кортоле на любой ярмарке. Ивита отвернула ворот рубахи, и голубой огонь оплечья ударил ей в глаза с новой силой. То, что ей удалось разглядеть за ним, было таким же обыкновенным, как лицо и руки.