— Что здесь происходит? — раздался голос сверху. Ивита подняла голову. Прямо перед ней переминались когтистые лапы боевого ящера. Выше, на чешуйчатом зеленом боку, виднелась богатая упряжь, золоченое узорчатое стремя и красный сапог седока с золотой пряжкой. Штаны-обтяжки из мягкой черной кожи, расшитый серебром голубой кафтан, кожаные перчатки с шипами — это явно был знатный и богатый воин. Схваченная чужими, жесткими руками, с окровавленным мечом в руке, как она выглядит в его глазах? Ивита собрала все силы и посмотрела в лицо всаднику. Молодое загорелое лицо со светлыми прямыми бровями, голубые глаза, золотые волосы истинного кортольца и — Туман Священный! — раскинувший крылья и грозно поднявший голову Хозяин Скал на золотом обруче, венчавшем голову всадника. Князь Аланд Кортольский! Князья Пилея и Кортола испокон веков носят на своих венцах изображение этой могучей птицы! Ивита почувствовала, как грозное очарование власти покоряет ее, но еще более независимо подняла голову. Она тоже княжеского рода! — Что случилось? Отвечай, девушка! — потребовал князь Аланд. Нетерпение в его голосе превращалось в гнев. — Это вор, он украл мою вещь! — Какую вещь? Где она? Зачем она сказала! Сейчас они все узнают! Но если нельзя отступать, надо сражаться! Что губит слабого, то прославит сильного! — Вот лежит, в коже. — Что это? Ивита на мгновение замялась. Хорошо бы показать оплечье только одному князю, но как это сделать? Вокруг них уже собралась изрядная толпа. Вор, до сих пор только скрипуче стонавший, подал голос. — Это мой кулек в коже, я его нес, а она на меня накинулась. Княжеская светлость, защити! Мерзавец еще продолжал бороться за свою никчемную жизнь! Какая мерзость! Если бы ее, Ивиту, кто-нибудь лишил руки, она сразу бы покончила с собой вместо того, чтобы вымаливать пощаду! — По закону никто не имеет права расправляться с преступником без княжеского суда! — возгласил князь. Толпа притихла, ожидая его решения. — Пусть оба они скажут, что было в свертке. Сначала она, — князь указал на Ивиту . — Это я скажу только твоей княжеской светлости, чтобы этот вор не слышал, — твердо ответила Ивита. — Подведите, — приказал князь. Люди с оружием, кажется, охрана, вынули из руки Ивиты меч, приподняли ее и поднесли к ящеру, продолжая держать ее так крепко, что она не могла пошевелиться. Князь наклонился с седла, так что она почти касалась губами его уха. — Каменное оплечье, — прошептала она, гордо глядя прямо в его ярко-голубые глаза. Уже стоя на земле, Ивита поняла — он поверил. Не отрывая взгляда от Ивиты, князь продолжал дознание. — Теперь пусть этот скажет, — проговорил он, кивнув на корчащегося от боли вора. Стражники начали поднимать парня, но князь остановил их движением руки. — Пусть так говорит. — Там голубые камешки, — прохрипел вор и потерял сознание. Кажется, смертная голова уже действовала. — Разворачивайте! Старший из охраны взял в руки сверток, развернул — и на всю ярмарку засверкало голубое оплечье, будто сделанное целиком из драгоценных камней! Притихшая толпа охнула, загалдела, закричала. Князь, будто не веря своим глазам, переводил взгляд с оплечья на Ивиту и снова на сверкающее голубое чудо. — Каменное оплечье! — почти прошептал он. — Кто ты, девушка? И будто в ответ на его слова послышался в общем шуме крик из глубины гудящей толпы. — Дочка это моя неразумная! Помилуй ее, твоя княжеская светлость, она сама не ведает, что творит! Что за вздор несет мать, все испортит своими причитаниями! Ивита увидела, как мать выбегает к ногам княжеского ящера и падает на колени прямо в кровавую грязь рядом с лежащим вором. — Пощади ее, одна она у меня опора на старости лет! Матерью твоей заклинаю, не казни мою Ивиту! Она разрыдалась, и Ивита была готова поклясться, что слезы были настоящие. Князь нахмурился, потом лицо его просветлело. — Встань, добрая женщина. Князья Кортола не оскорбляют несправедливым судом свой добрый народ. Стража, вора — в тюрьму! — Да помер он уже, что-то слишком скоро, — проговорил начальник стражи. — Тогда унесите, — распорядился князь Аланд. — А ты, добрая женщина, и ты, храбрая девушка, отправитесь со мной. Толпа разом закричала. Кто-то проклинал вора, кто-то одобрял храбрость Ивиты, но большей частью люди славили князя. — Честь и слава! Слава князю! Князь улыбался, махал рукой. — Благодарю тебя, народ моего Кортола! Стражники отпустили Ивиту, ей вернули меч, и она твердым шагом пошла среди них, как первая среди равных, как воительница, одержавшая победу. Да так это, в конце концов, и было. Глава восьмая. Укрывище старых времен Вот и все! Риата смотрела на голубой лоскут, сверкающий в пыли чулана среди рассыпанных чешуек. Сама виновата, должна была знать свое место, а место ее в чулане. Ей предназначено спасти священного белосвета, вырастить каменное оплечье и отдать его полностью, даже этот клочок, случайно оставшийся у нее в кулаке и теперь валявшийся в пыли. Как только мать и сестра вернутся, Риата отдаст его! Риата с трудом наклонилась, подняла голубой лоскут, непослушными пальцами собрала рассыпанные чешуйки. Отдать их Ивите? За что? За то, что она ограбила Риату, как разбойник с большой дороги? Как такое могло прийти в голову? Вот странно, пока у Риаты не было белосвета и каменного оплечья, она и не думала сопротивляться приказам матери и сестры. А когда с ней каменное оплечье или хотя бы его часть, она становится человеком, хотя бы в мыслях. Но если так, то надо скорее делать из лоскута ожерелье, а от него растить новое оплечье, чтобы, по крайней мере, над ее мыслями никто не имел власти. Она растянула чешуйчатый лоскут, и прозрачный клочок тумана окутал ее руки. Кажется, коротко, надо прирастить рассыпанные чешуйки, и, пожалуй, еще немного подрастить. Туман вытянулся вдоль будущего ожерелья, вспыхнул голубым огнем, и чешуйки зашуршали, сдвигаясь и заново прирастая друг к другу. Это филианы или чешуйки растут так быстро на самом деле? Неважно, Священный Туман знает, что делает. Готово! Риата надела на себя узкое голубое ожерелье. Как его спрятать, чтобы снова не отняли? Наверное, прирастить его с изнанки к рубашке, Ивита не станет выворачивать рубаху, побрезгует! Рубашка приросла мгновенно. Ну, вот и все. Может быть, если ее мысли будут свободны, она найдет способ стать обыкновенным человеком? Человеком, который может ходить, бегать, говорить и растить белосвета. Человеком, которого уважают другие люди, ведь ее уже есть за что уважать, она вылечила летуна, вырастила каменное оплечье и спасла маленького белосвета! Белосвета! Но он же ранен, а она здесь заперта! Скорее открыть чулан! Риата ударила ногой по двери, но только ушибла палец. Что здесь есть? Лестница, лавка, на которой она спит, ведро с водой… Нет, это все не поможет! Священный Туман, помоги! Струи тумана пробились в щели, сгустились, потемнели превратились в огромные когти и рванули дверь, срывая ее с петель. Риата бросилась в приемную. Белосвет по-прежнему лежал возле часов, иногда потирая лапкой голову. Риата подковыляла к нему и раздвинула белую шерсть на макушке. Темная, мерзко пахнущая рана уже стала величиной с ладонь, а на ее краях выступила грязно-желтая жидкость. Малыш засопел носом, и из носа потекла такая же мерзкая жидкость, как из раны. Что было на стреле, которой его ранила Ивита? У нее был раньше настой шишек смертной головы для охоты, они с матерью всегда делали этот яд и держали где-то в комнатах. Может, это смертная голова была на стреле? Но тогда надо лечить как можно скорее! Как лечатся отравления? Что нужно — попросить Священный Туман сделать филиана или дать белосвету какие-нибудь травы? А если попросить Туман показать ей учебник для целителей или для Сочетателей, которые здесь когда-то жили? Сочетателей наверняка учили лечить белосветов! Белые струи густого тумана, закружились вокруг Риаты и малыша, встали от пола до потолка приемной, сгустились и засияли ярким теплым светом. Риата огляделась. Это была все та же приемная и в то же время совсем не она. Где черный закопченный потолок, облупленные ворота, голый камень алтаря и потертые лавки? На стенах — тонкая белокаменная резьба, в которой фигуры белосветов, ящеров и драконов перетекают одна в другую, на воротах — яркая позолота, алтарный камень сверкает переливами голубого и синего, как каменное оплечье. Совсем юные парни и девушки в блестящих каменных оплечьях читают, пишут за столами в углу или болтают, а рядом, доставая головами до верха ворот, сидят, свернув крылья, могучие белосветы с пышными гривами и хвостами, и тоже будто участвуют в разговоре. Это филианы прошлого! Такой была приемная триста лет назад, когда в ней были знаменитые Сочетатели и настоящие белосветы! Риата села у алтаря и положила своего маленького белосвета себе на колени. Как же долго его надо растить, чтобы он стал таким, как эти прекрасные существа! Но о чем разговаривают двое людей рядом с Риатой? — Наставник Ларимион! Фаер с утра ведро краски сожрал! — ломающимся хриплым голосом пожаловался паренек лет пятнадцати, длинноносый, с падающими на глаза русыми волосами. — Теперь у него жар, из носа течет, а он не хочет говорить, что с ним! Сидящий рядом белосвет, будто в подтверждение, завозился и утер пышным крылом текущую из носа жидкость. Даже сидя, он был выше человеческого роста, но рядом с другими своими соплеменниками выглядел малышом. Паренек ткнул его в бок кулаком. — Сиди, когда я говорю! Я кашу для тебя варю, А ты все дрянь такую жрешь! Увидишь вот, когда помрешь! — Во-первых, белосветы вообще не любят говорить, во-вторых, они взрослеют медленнее людей, а в-третьих, разумное существо учат не кулаками, а словом, — звучным, спокойным голосом отвечал ему Наставник, седой человек с черными бровями. Риата уже видела его лицо — это он говорил о новом белосвете, пришедшем в мир, и пел песню о времени. Каменное оплечье на почтенном Наставнике было длиной почти до колен, пояс оплечья тоже, наверное, был выращен из шкурки от яйца белосвета. — А в-четвертых, я вчера объяснял на утреннем уроке, как надо лечить белосветов! — продолжал Наставник Ларимион. Риата приготовилась слушать, но разговор опять пошел не о лечении. — Я хочу быть не Сочетателем, а целителем или мыслеслушателем! Ты же сам говорил, Наставник Ларимион, что у каждого человека есть его главный дар, который всегда даст себя знать. У меня главный дар — это талант целителя, я целый год лечу местных жителей без белосветов, только своей мыслесилой! А еще я мыслеслушатель и могу даже вызывать веление крови. Так почему я должен отказаться от того, что я люблю и к чему имею дар? Только потому, что родители определили меня учиться в Укрывище? Я хочу странствовать по миру и не только белосветов лечить, но и людей, и летунов, и рудоделов! Наставник вздохнул. — Я знаю, ты и целитель, и мыслеслушатель, и стихи сочиняешь с ходу, чтобы помочь белосвету сосредоточиться. Из тебя получился бы прекрасный Сочетатель для Фаера, и он всей душой привязан к тебе и принял имя в твою честь. Но если ты все решил, если Фаер не возражает и выберет себе нового Сочетателя, я тоже не буду тебя удерживать. Против воли можно стать только очень плохим Сочетателем. — Фаер не возражает, я у него спрашивал, зато мои родители возражают! — пожаловался Фаериан. — За свой дар можно и побороться! Если ты будешь только хотеть быть кем-то, но ничего для этого не сделаешь, ты не будешь никем. А теперь слушай внимательно. Ты хочешь стать хорошим, разносторонним целителем, который будет лечить всех, поэтому прямо сейчас начинай лечить Фаера! Вот, значит, кто такой Сочетатель! Это тот, кто растит и воспитывает белосвета! Но если Риата найдет средство стать человеком, может быть, она сможет стать Сочетателем? Но для этого нужен особый дар… Ну ладно, с этим она разберется потом, а сейчас — что делать с белосветом? — Может, попросить старших белосветов Фаеру филиана сделать? — предположил филиан-ученик рядом с ней. — Ну что ты говоришь, Фаериан! Двойник может заменить омертвевшие от яда ткани тела, но он не сможет удалить яд, и действие будет продолжаться! — Ну, тогда воды с соком самоспела дать? Или покормить побольше? Мальчик подождал, пока Наставник отвернется, быстро запустил обе руки в пышную белую гриву Фаера и зачастил как по писаному. — Мыслесила белосвета самостоятельно преодолевает последствия отравления основными растительными ядами. Для лечения необходимо: во-первых, обильное питье — не меньше ведра воды с соком самоспела на тягу веса в каждый ровный час, во-вторых, питание в количестве не меньше четверти тяги на одну тягу веса в час, в-третьих, для снятия жара смачивание лап и носа холодной водой. Если яд попал в организм белосвета через рану, рану следует смазать мазью, включающей в себя вытяжку разбоевника… — Отпусти белосвета! — прервал его Наставник Ларимион. — Я и без тебя знаю, что он все помнит, у белосветов память особая, и мыслеслушатель он не хуже тебя! Но если ты хочешь быть странствующим целителем, учись как следует, в будущем белосвет тебе подсказать не сможет, потому что жить он может только здесь! Филианы исчезли. Потускнела позолота ворот, пропала резьба на стенах, растаяли белосветы и Сочетатели, только легкий клочок тумана еще витал под высоким темным потолком. Скорее лечить! Из раны на голове малыша текла мерзкая жидкость, заливая пушистую шерсть и прищуренный глаз. А вдруг он ослепнет? Белосвет испуганно запищал. Кажется, он хорошо слышит ее мысли! А почему нет, ведь белосветы в приемной тоже общались мыслями! Не бойся, маленький, сейчас будем лечиться! Где чистая вода? Припадая на обе ноги, Риата заковыляла в кухню. Слабый свет едва пробивался сквозь щели закрытых ставен, от запаха разбоевника, одолеи и горских корешков хотелось чихнуть. На потемневшем столе стояла сковородка с пригоревшей кашей из чернопальцев и немытая миска. В углу громоздился ларь с мукой, а рядом — большой глиняный горшок, накрытый деревянной крышкой. Под окном виднелось ведро с самоспелами и прорванный мешок с зеленчуками. Вода нашлась в лохани у входа, в ней плавал деревянный ковш. Полведра воды на тягу веса… А сколько весит маленький белосвет? Весов нет, но ведро воды — это полтяги веса. Белосвет вполз в кухню, подняв слабые крылья, взобрался на лавку, потянулся к лохани с водой и начал пить. Молодец, умница! Он сильно вырос за последние дни и теперь немногим больше ведра, значит, полтяги веса. В лохани ведер пять, а он уже, кажется, целое ведро выпил! Хватит! Риата подхватила белосвета под крылья и спустила с лавки, а потом направилась к печи, над которой на веревке сушился синий разбоевник. А где червяки-горюхи, которыми мать разжигает огонь, неужели опять расползлись? Риата заглянула в подпечек. Вот они, в закопченном до черноты горшке, но зажигать пучок домовики, который подсунула им Риата, не хотят никак. Понятно, голодные, это ей как-то показывал Священный Туман в своих филианах. Как голодные светляки не светят, если их не покормить, так и голодные горюхи не жгут огнем. Огнива в доме нет, а горюхи едят только мясное. Где оно может быть? Ага, вот в боку печи духовка, а в ней жаркое из ящерицы с самоспелами, четверть сковородки. Не успела Риата вытащить из сковороды кусочек мяса, как пушистая белая голова влезла через ее плечо прямо в духовку, и белосвет в мгновение ока уничтожил все жаркое. О, да ему уже лучше! Риата бросила горюхам чудом спасенный кусочек, и они жадно вцепились в него. Все хорошо, теперь они будут дышать огнем, но не раньше, чем через час, а настой разбоевника нужен как можно скорее. Что же делать? Туман может стать драконом, дышать огнем, и огонь получается настоящий. А может, Туман изобразит и горюху? Риата положила на колосники печки несколько поленьев, подсунула под них кору и пучок белой травы-домовики.