Терк Гриесс приехал во дворец к вечеру, один, без супруги. Пьерше тайно расположился в соседней комнате на случай, если понадобится его присутствие, но больше всего ему хотелось выскочить наружу и прильнуть к дверям, чтобы расслышать хоть что-нибудь. Его трясло, как в лихорадке, при одной мысли о нависшей катастрофе. Ещё чего доброго Гриесс из мести окажет поддержку князю Мешерие! Вот уж будет дивный результат всех его «усилий»… Однако подслушивать было небезопасно: Пьерше мог бы привлечь ненужное внимание или, того хуже, столкнуться с Терком нос к носу. Сквозь стены приглушённые голоса разобрать получалось с трудом, но иногда, во время особенно эмоциональных моментов, сердце Пьерше болезненно замирало. Пару раз Терк Гриесс вскрикивал: – Откуда вы знаете, что это произошло бы рано или поздно? Он первым соблазнил её, понимаете? Я не могу оставить это просто так. – Возможно, мой друг где-то перешёл границы дозволенного, но я тоже не могу допустить подобных действий с вашей стороны, – сдержанно отвечал Аурелий. – Мы должны найти выход, который бы устроил нас обоих. Поверьте, я знаю, что такое любовь, и очень вам соболезную. – Ваше Величество, при всём уважении к вам. Как мне жить с нанесённым оскорблением?.. Голоса замолкали, утихали, вновь достигали точки напряжения. – И всё-таки, если вы сейчас будете полностью её выгораживать, потом вам будет только больнее… – До этого ничего подобного не было!.. – Но, вероятно, она ещё никогда не любила. Я знаю, это больно, но неужели вы думаете, что она такой ребёнок, который не понимает, что делает? Наконец, после долгих минут невнятных бормотаний и всхлипов, граф Гриесс протяжно простонал: – Нет, нет… я не хочу снова слышать это из её уст. Из уст этой дряни! Это превыше моих сил. Я верю вам, Ваше Величество. После этого их голоса стали совсем тихими и Пьерше уже не мог ничего различить до самого конца. Но когда в коридоре раздалось долгожданное шарканье шагов и оскорблённый муж, судя по всему, покинул кабинет, Пьерше охватило оцепенение. Теперь он не мог заставить себя пойти и узнать правду, потому что ему было слишком страшно. Он ощутил, что его волосы промокли насквозь от пота, который стекал по вискам. – Все обвинения сняты. Он не будет искать удовлетворения. – Аурелий объявился на пороге комнаты, устало прислоняясь к косяку. – Как ты это сделал? – хрипло выдавил Пьерше. – Убедил, что его жена не так уж чиста, как ему хотелось бы воображать. А кроме того, я согласился оказать государственную поддержку его производству, освободив его от уплаты таможенных пошлин за ближайшие полгода. – Что, некромант тебя… – Пьерше поражённо посмотрел на друга. – И только не говори мне, что я поступил опрометчиво, – едко отрезал Аурелий. – Можешь отправиться за ним, только потом не беги ко мне, если испортишь даже этот хрупкий мир. Всё, хватит обсуждать этот вопрос, иди отдыхай. * * * К тому времени, как он закончил разговаривать с Терком Гриессом, наступил поздний вечер. Вздохнув, Аурелий распахнул окно: ему хотелось немного прийти в себя. Беседа о чужих чувствах вышла не только деликатной, но и изматывающей. Ему было жаль и дворянку, которую выдали замуж сугубо по расчёту, и её мужа, который и не помышлял, что юная жена может изменить, и в то же время Аурелий понимал, что ничем не способен помочь в их жизненной драме. Беспомощность легла на его плечи печальным грузом. Прохладный, ещё не успевший накопить солнечное тепло воздух всколыхнул занавеси и обнял императора с головы до ног; в ноздри проник сладкий, волнующий аромат ожившей земли. Это его взбодрило. Он впервые отметил, что небо уж не чернело ужасающей бездной, а приобрело глубокий сапфировый оттенок. Действительно наступила весна. – Аурелий! Самый дорогой голос на свете звал его откуда-то снизу. Прищурившись, император различил в густых сумерках белеющее пятно. Так значит, Орсинь каталась на Въенгре! Она уже давно приучила волка к упряжи и теперь наводила ужас на садовников, носясь и внезапно выскакивая из-за углов на своём монстре. Эпитет не был преувеличением: волк-переросток даже в спокойном настроении выглядел жутко, а уж когда раскрывал пасть, полную крупных и острых зубов, сердце уходило в пятки. Успокаивало лишь то, что хозяйку свою он слушался беспрекословно. У них сформировалась уникальная симбиотическая связь – и хотя Въенгр не обладал телепатией, Орсинь тем не менее признавала, что он каким-то образом улавливает её настроение и даже приблизительный ход мыслей. То же самое происходило и наоборот. Остальных обитателей дворца волк по-прежнему не жаловал и в отсутствие хозяйки казался таким же диким, как и в первый день, когда его выкупили из бродячего цирка. Аурелий помахал возлюбленной рукой. – Иди сюда, что покажу! – звонко позвала она его. – Сейчас спущусь! – Буду ждать тебя у вольера. – Орсинь развернула питомца, и тот в два гигантских прыжка унёс её из виду. Когда Аурелий подошёл к указанному месту, зверь отдыхал, свесив длинный розовый язык. Орсинь сидела рядом, тихо разговаривая о чём-то с Арэйсу; княгиня напоминала одну из неясных теней, сгустившихся у подножия деревьев. Заслышав шаги, она вопросительно обернулась. – Меня Шиа позвала, – словно в оправдание, произнёс Аурелий. Арэйсу даже не моргнула. Зато Орсинь очень обрадовалась. Теперь, вблизи, её глаза светились торжеством. – Так, молчите и смотрите на меня! Только постарайтесь не вопить, хорошо? – скинув верхнюю одежду, она бросила её княгине. – Что значит «не вопить»? – нахмурилась Арэйсу. Но Орсинь лишь загадочно улыбнулась и неторопливо, точно соблюдая некий ритуал, отошла к волку. Гибким и слитным движением запрыгнула в седло. Сумрак скрывал её лицо, Аурелий больше не мог различить движения губ и лишь угадывал гигантский призрачно-серый силуэт лежащего на земле зверя и такую же светлую всадницу на нём. Но в следующий момент, когда мышцы Въенгра напряглись, начало происходить что-то странное. Сперва Аурелий решил: из-за того, что волк поднялся во весь рост, поменялся и угол зрения. Но тогда бы Орсинь должна визуально уменьшиться в размерах – а она, наоборот, укрупнилась; тело подалось вперёд и согнулось, как если бы его перестал держать позвоночник; руки плетьми опустились до колен, и на конце каждой блеснули толстые крючковатые когти – нет, уж такое никак не могло привидеться! Протяжный вой, перемешанный с болью, заставил Аурелия вздрогнуть: теперь перед ним точно была не Шиа и даже не Орсинь. Сверху, повторяя волчью форму, на него уставились два жёлтых, как у Въенгра, глаза. Из дёсен, растягивая эльфийские губы, выросли клыки. В темноте многих нюансов было не разобрать, но Аурелию казалось, что трансформация костей и мышц была неполной: череп хоть и изменил привычное строение, до полноценной звериной пасти ему было далеко, а сама эльфийка не обросла шерстью, иначе бы её конечности тоже стали светлыми, как и уши, которые покрыл лёгкий пушок. – Ты можешь говорить? – Арэйсу была поражена не меньше его, еле обретя дар речи. – Шошна, – прошепелявилоэто, щёлкая мешающими зубами. Затем продемонстрировало жуткий оскал, который, должно быть, означал ухмылку, и взмахнуло рукой. Мощный порыв ветра, от которого гулко зашумели, пригибаясь, деревья, чуть не сбил Аурелия с ног. Он согнулся, прикрываясь рукой от взметнувшихся прошлогодних листьев, и услышал, как рядом ругается Арэйсу: – Слышь, ты, полегче! Раздался новый стон, и, когда Аурелий поднял голову, на волке сидела прежняя Орсинь – только слегка побледневшая. А ведь не было слышно никакого всплеска магии! – Извините, не рассчитала. Хех, это довольно неприятно, – усмехнувшись, эльфийка помассировала плечо, точно оно болело. – Ну, как вам? – Что это было? Оборотничество? – бросился к ней Аурелий. – Я думал, это умение доступно только друидам. – Сложно сказать, – задумчиво протянула Орсинь, спрыгивая с питомца. – Способность менять физический облик – действительно одно из самых труднодоступных умений. Искусство, требующее особой работы сознания, вроде медитации. Друиды погружаются в глубины разума, частично отрекаясь от собственного «я» – именно так работает трансформация. Я ничем подобным не занималась, но растила Въенгра, и нам обоим пришлось проделать огромную работу, чтобы понять друг друга. Наверное, на уровне подсознания мы научились сливаться воедино, хоть сами этого не осознаём. Иначе как объяснить исключительную слаженность наших действий, которую все давно отмечают? Я… я просто как будто угадываю, что Въенгр сделает в следующий момент. И всего неделю назад почувствовала, что могу последовать за этим ощущением ещё дальше… тогда я в первый раз частично перевоплотилась. Хорошо, что это тоже осталось тайной под покровом ночи. Однако я могу принять эту переходную форму, только когда нахожусь в непосредственном контакте с Въенгром. Мне кажется, он служит для меня чем-то вроде опоры или проводника, и это отличает меня от настоящих друидов. Чудо, что трансформация мне вообще удаётся. – Крайне познавательно, – кивнула Арэйсу. – А что это был за ветер? – Въенгр видит мир по-иному. Звери находятся в гораздо более тесной гармонии с природой и способны чувствовать мир духов. Но не могут войти с ними по собственной воле в контакт, для этого нужно существо с более развитой магической аурой – разумное существо, одним словом. И это я. Когда я соединяю сознание с Въенгром, то могу ненадолго притвориться для духов своей и послать им импульс, на который они ответят. – Ты уверена, что этим стоит пользоваться? – Аурелий, до этого находившийся в смешанных чувствах, вновь заговорил. – Духи до сих пор плохо изучены из-за своей непредсказуемости. Никто даже не знает, к какому классу их отнести: живой или неживой природы. С одной стороны, они тесно связаны со стихиями, а с другой способны поглощать чужой разум. Но самое главное, они пожирают всех, кто вторгается к ним извне и кого они распознают, как врага. А для них это очень абстрактное понятие. – Да, но я полноценно и не погружаюсь в астрал, как шаманы, – возразила Орсинь. – Я не пытаюсь их контролировать или вытащить в наш мир. Всё, что я делаю, это прошу их о помощи. Духи – сущности стайные и импульсивные; они реагируют на зов любого из собратьев, хотя обычно пребывают в спокойствии, и обладают довольно большим запасом энергии. Сложность лишь в том, что если они его истощат, то уйдут на время в спячку. Они не служат мне, и я способна манипулировать ими, пока они сами готовы исполнять мои желания. – То есть, это и огромная сила, и возможность так же быстро её утратить. – Арэйсу как стратег оценила новую козырную карту подопечной. – Занятно. – А как же сама трансформация? – укорил возлюбленную император. – Насколько ты хорошо её переносишь? – Да, мне тяжело, – согласилась эльфийка. – Но, вероятно, нужна практика. Во всяком случае, когда я лучше изучу эту способность, мне будет проще использовать её. – Честно говоря, мне всё равно, будешь ты заниматься её изучением или нет. Ты ступила в опасную область, и у тебя нет даже наставника или профильного образования в этой сфере. – Ты что, против? Орсинь уже отвела Въенгра в вольер, и они возвращались вместе во дворец, вяло споря. Вяло – потому что все трое устали от дневных дел и потому что Аурелий понимал, что не в его власти что-либо запрещать возлюбленной, если каких-то три месяца назад она так же с трудом смирилась с его решением переменить обстановку жилых покоев. Однако поддержать её с энтузиазмом он действительно не мог. – Зачем тебе это нужно? Ты же собираешься стать императрицей Белой империи, а не вступать в ряды друидов. – Если у меня появилось это умение, оно уже нужно мне само по себе. Это как в настольной игре: если тебе выпадает карточка с преимуществом, ты же не отказываешься от него, верно? – От чего-то в этой жизни, может быть, и стоит отказываться, – проворчал Аурелий. – Никто не говорил, что счастье заключается только в том, чтобы брать. – Я считаю иначе, – фыркнула Орсинь. В тот момент, когда они подходили к крыльцу флигеля, наружу выскочил Пьерше. Щёки его раскраснелись, а на лице застыла растерянность. Увидев императора, он упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться. – Я… я уже уезжал, когда мне прислали из Министерства депешу. И… и сразу бросился… вас… искать, – слабым голосом произнёс Пьерше, хватая воздух. Заметив, что все стоят и терпеливо ждут, он объяснил: – Война началась! Армия дроу пересекла границы Белой империи… Глава 7. Разочарование Защитники приграничной крепости сообщали, что приближающееся войско огромно, отлично экипировано и едва ли у них есть шансы сдержать его натиск хотя бы пару дней. Охранные заклинания на стенах устарели, да и строениям требовался ремонт, который не проводили уже более пятидесяти лет, – на этих строчках Аурелий со стоном сжал кулаки, ведь он сам год назад выбрал освоение севера вместо того, чтобы заняться укреплением обороны на границе с дроу. Молниеносность, с которой Королевство Дроу перебросило до половины армии на передовую, застав Белую империю врасплох, можно было объяснить лишь искуснейшими чарами телепортации. А гигантские расходы магической энергии означали, что враг настроен серьёзно. Буквально через несколько дней в столицу полетели новые послания из приграничных селений: дроу ровняли их с землёй, не делая различий между мирным населением и его защитниками. Это не было выяснением отношений с неудобным соседом – это была изощрённая и тщательно продуманная вековая месть, вынашиваемая с того самого момента, как Белая империя поддержала Приморскую Республику в обретении независимости. Весть о войне, разносящаяся по провинциям и уездам, звучала как гром среди ясного неба. Для нордов, с детства заучивающих, с каким трудом их предки отстаивали право на жизнь тысячелетие назад, слово «вторжение» было пронизано особым ужасом. Растерянность, горе и гнев захлестнули каждого жителя Белой империи, вне зависимости от его сословия. Император объявил срочный набор как новобранцев, так и тех, кто служил ранее, чтобы сравнять численность регулярной армии с мощью неприятеля, но этого и не требовалось: сотни добровольцев подавали прошение о зачислении. И пока приграничные войска сдерживали наступление неприятеля, истекая кровью, а мирные жители бежали, бросая дома и нажитое имущество, в столице велись спешные приготовления к походу. Но самый тяжёлый удар пришёл с той стороны, откуда его не ждали; чрезвычайный посол Островной империи Кариэлинь с сожалением уведомил, что, несмотря на искреннее желание, его родина не способна оказать военную поддержку Белой империи в данный момент: дескать, слишком много войск занято в противостоянии с фавнами, да и у порабощённых кобольдов что-то неспокойно, как бы не вспыхнуло восстания – нет, прийти на помощь эльфы сейчас никак не могут. Разве что при необходимости предоставить кредит на покупку магического вооружения, если у Табриесса с ним туго. И вот тут-то норды почувствовали себя по-настоящему преданными. Прекрасные заверения в поддержке мирового порядка обернулись горечью обмана, и это была та национальная ярость, которую не могла бы усовестить ни одна государственная газета. Отторжение всего эльфийского приобрело повсеместные масштабы. В разных слоях населения оно выражалось по-своему: ремесленники и владельцы магазинов снимали вывески на эльфийском, заменяя на родной текст; дети бедняков улюлюкали, действуя на нервы продавцам, стоило им заметить в витринах хоть что-то, напоминающее об Островной империи; самым оскорбительным прозвищем для врунов повсеместно стала кличка «эльфёныш». В высшем свете тоже произошли изменения: полностью отказаться от магических удобств и прекрасных интерьеров, которые копировались с образцов эльфийской культуры, не представлялось возможным, однако многие из дворян перешли в общении исключительно на нордианскую речь, и каждый, насколько простирался его патриотический порыв, демонстративно избавлялся от тех или иных модных эльфийских вещиц в своём обиходе, не забывая громогласно рассказывать об этом при встрече со знакомыми. В целом, холодок неприязни ощущался повсюду, и хуже, чем эльфам, случайно оказавшимся в Белой империи в это непростое время, приходилось только дроу: их торговые конторы громили каждый день, оставляя несчастных владельцев без гроша к существованию. Нельзя описать словами, насколько в данной обстановке Орсинь чувствовала себя подавленной. Цвет её кожи и волос, раньше не замечаемый окружающими из вежливости, теперь и ей самой казался слишком вызывающим. Она перестала показываться на улице и выезжать в открытых колясках. Куда бы эльфийка ни направилась, она чувствовала на себе это клеймо, красноречиво и недвусмысленно указывающее на её происхождение. Все, кто прежде осыпал Орсинь лестью, хоть и не перестали высылать приглашения в свои салоны – ссориться с императором по-прежнему никому не хотелось, – теперь умерили радушие, ограничиваясь рамками этикета. Одна Дженвелья не изменила своей искренности, однако и она не могла повлиять на умонастроения подруг – а потому у неё в гостях Орсинь тоже ощущала себя не в своей тарелке. Что война значила лично для неё, Орсинь представляла себе яснее, чем кто-либо другой. Дело было даже не в том, что выпуск национальных легенд на эльфийском языке теперь не вызвал бы ни у кого восторга. Под угрозой находилось всё её будущее в Белой империи. Одно пребывание эльфийки во дворце создавало напряжение в обществе. И если только исход первых сражений с дроу будет неудачным, кто знает, какие обвинения можно будет предъявить императорской невесте из народа предателей? В том, что недоброжелатели не преминут нанести этот удар, сомневаться не приходилось. Наблюдая, как всё, ради чего она старалась долгие месяцы, рушится в мгновение ока, Орсинь впала в глубокое уныние и старалась как можно меньше попадаться придворным на глаза, чтобы не возбуждать лишнего злословия. Собственная беспомощность убивала её. Аурелий всерьёз беспокоился о состоянии возлюбленной, но из-за многих забот не мог находиться всё время рядом. Каждый вечер он обязательно вытаскивал её на прогулку или подолгу обнимал, усадив к себе на колени, благодаря чему Орсинь становилось чуточку легче. Остальное же время с ней коротала Арэйсу. Княгиня не донимала эльфийку фальшивым весельем. Её спокойствие и рассудительность были единственным, что помогало Орсинь сохранять самообладание в последние дни, которые казались неделями. Как-то раз, лёжа в кресле, которое пододвинули к распахнутому окну, Орсинь задумчиво смотрела на голый весенний парк под ярко-голубым небом, и вспоминала другую, обжигающую зноем синеву, солёный ветер, приносящий запах водорослей, мерный стрёкот цикад. Прошлое казалось далёким сном, но эльфийка не знала, хочется ли ей туда вернуться. Она отдала столько сил новой реальности, что все яркие эмоции – будь то ненависть или ликование – словно истощились. Осталась лишь пустая оболочка. В этот момент к ней подошла Арэйсу, протягивая письмо.