В черновике осталось дочитать лишь несколько заключительных листов. Две недели она корпела над этим документом, надеясь, что уж сегодня-то поставит жирную точку. И вот – на финишной прямой мозг упорно отказывал в последнем усилии. Было уже четыре с половиной часа, черновик всё так же лежал перед Сепиру нетронутым, а вникать в пункты и параграфы не находилось никаких душевных сил. Сухие канцелярские рассуждения о комплексном развитии учащихся казались бессмысленными закорючками на бумаге. Чудовищная сила наваждения, которое не признавало ничего, кроме собственного удовольствия, уничтожала любые рациональные доводы. Дома, наедине с собой, Сепиру могла бы справиться со вставшей проблемой, но на работе – без шансов… Чарующие образы, один откровеннее другого, туманили воображение, сковывая, усыпляя, обессиливая в сладостной неге. Наслаждение это было слишком велико, чтобы не подчиниться ему безраздельно и полностью. Удивительно, как всё то значительное, на чём строилась жизнь Сепиру, бледнело, безропотно уступало дорогу всего лишь одной эмоции. Она была наполнена неистовым вихрем вожделения, сметающим всё на своём пути, и оно же дарило жажду жизни необыкновенной силы, для которой не было ничего невозможного. «Некромант прокляни этот черновик! Всё, мой рабочий день окончен. В конце концов, я целую неделю возвращалась домой к одиннадцати, и разве я не имею права устроить себе в пятницу небольшой праздник?» – сдалась баронесса и заперла документы в ящике стола. На улице её настроение сразу улучшилось. Заходящее солнце, несмотря на середину зимы, было очень яркое, словно весеннее. Пушистый рассыпчатый снег белоснежными горами высился на обочинах улиц, сверкал ледяной алмазной пылью на вывесках и фасадах домов, серебрил ветки деревьев. Кое-где во дворах полыхали налившиеся грозди рябины, и бурые стаи воробьёв наперебой чирикали, дерясь из-за сладкой добычи. Лёгкие сжались, вдыхая обжигающе-холодный воздух. Защипало губы, щёки, нос. Пришлось ускорить шаг, сунув руки в карманы, и вот уже внутри разливается тепло – а кругом белизна, и чистое голубое небо, и простор бульвара, и отражающееся в витринах золото солнца, и мелодичный скрип искрящегося наста, перемешанного с песком. Нога ступает на него мягко, не скользит. Сепиру была счастлива, и радость переполняла её. Ей хотелось смеяться. Ей хотелось заполнить своим смехом весь мир. Невыразимая острота чувств ослепляла, доводя каждый нерв до предельного напряжения. Случись сейчас ураган, баронесса и тут бы нашла повод для ликования. «Я женщина, – с гордостью подумала она, ощущая, как желание пульсирует в глубине, окрашивая город в яркие, соблазнительные тона. – Я женщина. И как хорошо, что я – это я!» Не испытывая никакой охоты томиться в экипаже, она шествовала по заледеневшим улицам столицы. Впереди вдруг мелькнули знакомые рыжие волосы, припорошенные лёгким инеем: Кэрел не спеша шёл, отчего-то поглядывая по сторонам. – Кэрел! Князь обернулся, и уголки его глаз приветливо сощурились. Сепиру прибавила шагу, нагоняя друга. – Что разглядываешь? – Да вот. – Кэрел махнул, указывая на обрамляющий тротуар кустарник. На антрацитово-чёрных прутиках застыли, сверкая, точно драгоценные, прозрачные бусины льдинок. – Красота, скажи? Нарочно такое не изобретёшь. И вообще сегодня день такой… нарядный. – Чудесный! – с чувством подхватила Сепиру. Они пошли рядом, каждый выдыхая густые облачка пара. – У нас в детстве с сестрой забава была, – вспомнила с улыбкой баронесса, – мы собирали по всей округе сосульки, а летом доставали их из холодильного погреба и клали дома в горшки с цветами. – А я дожидался самых больших, чтобы изображать, что это меч или кинжал. Иногда специально для этого пытался подтапливать их своей магией, но меня сильно ругали, – рассмеялся Кэрел. – Чтобы дом не спалил? – Верно. У нас ведь очень разрушительные чары. Как твоя сестра? – Пишет, что уже лучше. Два года прошло… Надеюсь как-нибудь с ней пересечься. Так ты прочёл ту книгу, что я тебе давала? – Да, мне понравилась мысль, что предрассудки портят жизнь в равной степени всем: как женщинам, так и мужчинам. Нет одной выигравшей стороны – по крайней мере, духовно. Социально – может быть, но при всём материальном благополучии каждый из мужчин этой истории всё равно несчастлив. А если вдуматься в значение этого слова – «несчастлив», – то как много оно на самом деле значит! Ведь без чувства счастья мы не можем понять, зачем живём. Нет, серьёзно. Просто попробуй вообразить: однажды ты просыпаешься и понимаешь, что ничего, ничего из твоей комфортной жизни не приносит тебе удовольствия. Ты как будто зависаешь над зияющей пропастью. И сорваться в неё можешь в любой момент… – Кэрел умолк, о чём-то задумавшись. – Помнишь все эти поверья, что доброе существо, умерев, упокоится без страданий, а злое будет долго мучиться в Бездне, прежде чем дух его исчезнет? – спросила Сепиру. Князь кивнул. – Когда я читала повесть, то думала, зачем нам, собственно, эта страшилка. Мы и так совершаем много ошибок, о которых потом жалеем… разве мы не расплачиваемся за них уже при жизни, на протяжении многих лет? Это смешно – грозить загробными карами, когда лучше всего мы наказываем себя сами. И понимаем это слишком поздно, когда остаётся пожинать плоды. – Да, да. А ещё… И они продолжали болтать о всяком, коротая дорогу до дворца. Брови у обоих покрылись коркой белых снежинок, а губы онемели, но ничто не могло помешать воодушевлённой беседе двух друзей весёлым пятничным вечером. Полчаса пути пролетели как пять минут. Они и сами не заметили, как миновали ограду придворцового парка, пока их не окликнули, заставив очнуться: – Эй! Вы чего мёрзнете? – Пьерше, высунувшись из обогнавшего их экипажа, приветственно приоткрыл дверцу. – Залезайте ко мне. Однако Сепиру задорно закричала в ответ: – Сам иди к нам. Нас больше, давай вылезай! Очевидно, графу не очень-то хотелось гулять по морозу. Тем не менее он с недовольной гримасой спрыгнул на аллею, велев кучеру продолжать путь без него, и присоединился к радостно улыбающимся друзьям. – Ты чего это весь день в кабинете сидишь, а потом ещё и в карете прохлаждаешься? Надо в седле, поддерживать спортивную форму! Ишь, какой ленивый стал, – шутливо отругала его Сепиру. – И вот неймётся вам целых десять минут по аллее топать, – проворчал в ответ Пьерше. – Такой мороз! – А Кэрел говорит, что сегодня очаровательный день! – назидательно произнесла баронесса. – И я с ним полностью согласна. А ты что такой недовольный? На работе что-то произошло? – Кэрел? Кэрел у нас лирик, ему можно. На работе всё прекрасно, сегодня с послом Кариэлинем хорошо поговорил, наконец-то дело двигается с места. Только пока тсс! – Они нас поддержат против дроу?! – сразу же набросились на Пьерше оба друга. – Да, – процедил тот сквозь зубы, так что даже Сепиру и Кэрел едва расслышали. – Какой же ты у нас умница! – И баронесса от всей души потрепала друга по загривку. Тот аж споткнулся. – Ой, прости! – Аты-точто такая радостная? – подозрительно сощурился Пьерше. – У тебя что случилось? – Просто настроение хорошее. – Влюбилась, что ли? Сепиру заливисто расхохоталась. – Пьерше, я знаю, что ты иногда говоришь дурацкие вещи, но чтобы такую глупость!.. – И ничего не глупость, тебе точно свидание назначили, – как будто бы оскорбился граф Круазе. – Обычно ты не настолько безумно-жизнерадостная. – Ага, ты мне назначаешь. Почти каждую неделю к тебе на кофе заезжаю. – Да я серьёзно! – Ну и я тоже. – Что, правда ничего не случилось? – не унимался Пьерше, с недоумением заглядывая Сепиру в лицо. – Совсем ничего. Я просто собираюсь отлично отдохнуть сегодня вечером. – И баронесса весело подхватила друзей под локти. «Налопаюсь дома круассанов, отмокну в горячей ванне, а потом почитаю на ночь какой-нибудь приключенческий роман – вот будет красота! Лучше некуда», – подумала она уже про себя. Граф, в отличие от дружелюбно улыбнувшегося Кэрела, только вздохнул. В последнее время он и правда находился не в духе, и состояние это было тем хуже, что походило скорее на глухое раздражение, нежели на вспышку гнева. Пьерше догадывался, что причиной служила последняя встреча с матерью – предельно краткая, но от этого не менее болезненная. Разговор по душам с Аурелием снял напряжение лишь отчасти. Никогда, никогда прежде Пьерше не предполагал, что реакция матери – с которой, казалось бы, у него давно не осталось никаких отношений – настолько уязвит его. Эхо равнодушия, как отзвук фальшивой ноты, по-прежнему пронизывало будни, незаметно внося диссонанс. Что-то в них потускнело и отмерло, однако Пьерше никак не мог определить, что именно. Ведь он давным-давно смирился с положением дел в своей семье – или, вернее, с тем, что у него её нет. Несомненным оставалось одно: Пьерше начал часто вспоминать родителей. Эти навязчивые, раздражающие обрывки прошлого всплывали перед глазами в любое время, в любой ситуации, вне зависимости от его желания. Оживали позабытые эмоции, возвращалась детская впечатлительность, будто ему снова девять лет, и вот уже его всего трясло, основательно выбивая из колеи. Пьерше вздохнул, разматывая шерстяной шарф и расстёгивая пуговицы пальто: они уже направлялись по коридорам в императорские покои. Не успели друзья доложить о себе, как навстречу им вышла Шиа. Её распущенные волосы небрежно придерживала лента, а фигуру скрывало свободное платье, приталенное лишь у самой груди. Ажурный платок из тончайшего пуха по-домашнему обнимал плечи. Вольготный и разнеженный вид эльфийки заставил Пьерше неожиданно занервничать. Страхом и оскорблённой гордостью отозвались её недавние загадочные шутки. Да, похоже, не стоило ему ехать сегодня в гости. Отговорился бы кучей работы… – Здрасьте-здрасьте, – зачем-то отвесив шутовской поклон, ляпнул он вместо этого. – Вас уже и от императрицы не отличишь. Однако эльфийка лишь насмешливо фыркнула, давая понять, что считает развязную фамильярность неуместной. – Что ещё за «здрасьте-здрасьте»? – Она отворила соседнюю дверь, недвусмысленно намекая, что император на самом деле близко и всё слышит. – Аурелий, они пришли! В ответ на её крик издалека донеслось приглушённое «угу». – Так и кажется, что она сейчас вместо «Аурелий» крикнет «дорогой», – шепнул Кэрел на ухо Сепиру. – Ага, точно, – усмехнулась баронесса этой домашней сцене. И, обернувшись, шикнула второму другу: – Пьерше, ты чего? – Что? – раздражённо переспросил граф. – Сам на себя не похож! Хмурый, говоришь невпопад… Вон даже Кэрел за тебя шутить начинает. Пьерше собрался было огрызнуться вновь, но тут в дверной проём просунулся светящийся добродушием Аурелий. – Опять ссоритесь? – А, вот, наконец-то! – с облегчением воскликнула баронесса. – Аурелий, сделай с ним что-нибудь. У него плохое настроение. – Не надо с ним ничего делать, он и так хороший, – полушутливо возразил император, ободряюще помахав насупленному другу рукой. – Тем более каждый из нас может иногда выпадать из привычного ему состояния. Я вот сегодня тоже попал впросак. И он кивнул на Шиа, которая на этих словах с негодованием погрозила ему. Аурелий смущённо отвёл взгляд. – А что, что произошло? – хором заговорили все, жаждая подробностей. – Да я её холодной водой облил. В бане. – Ага, я чуть не умерла! – мигом оскалилась эльфийка. Видимо, эмоции были всё ещё свежи. – Как только ума хватило! – Но ты же любишь всякое… я думал, тебе понравится, – очевидно, в сотый раз принялся оправдываться император. – Ещё одна подобная шутка, и я тебя выгоню в твои любимые сугробы и обратно не пущу! Будешь закаляться хоть до вечера! – Ну прости-прости-прости… Друзья только покачали головами: они знали, может быть, не столь очевидную для посторонних любовь Аурелия к ледяным процедурам и знали, что он очень гордится своим умением выйти без одежды в тридцатиградусный мороз. Но устроить подобное развлечение эльфийке, которая и зиму-то видела первый раз в жизни? Зато теперь стало понятно, почему возлюбленные смотрелись настолько по-семейному: оба были одеты предельно просто, без изысков и лишних кружев, чтобы одежда не стесняла распаренного тела. И каждый из друзей вдруг ощутил – по тону, по движениям, – что незаметно на их глазах уже действительно сформировывается некая отдельная и независимая единица, со своими внутренними закономерностями. Здесь было меньше эпатажного и больше скрытого, интимного. И что в каком-то роде Аурелий сдвинулся от них на шаг в сторону, обретя новую личность, родившуюся именно в этих отношениях. Он изменился. Это было новое, странное чувство, и каждый из друзей переживал его по-своему. – Так что у каждого из нас бывают неудачные дни, – подвёл примирительный итог император. – Предлагаю сегодня на вечер всем поменяться ролями: Пьерше может отмалчиваться, как Кэрел, а Кэрел шутить вместо него. Договорились? – И он поманил всех за собой. – А где княгиня Брунгервильсс? – опомнилась Сепиру. – В музыкальной комнате. Мы сегодня совершенно случайно выяснили, что Аурелий помнит слова колыбельной, которую напевала Юйсинь, а Арэйсу – мотив, – отозвалась Шиа. – И она теперь загорелась, сидит, подбирает аранжировку. Если хотите, можем тихонько подойти и послушать в коридоре. Только не беспокойте её.