– Арэйсу? Тебе плохо? Это действительно произвело впечатление: княгиня заплакала уже как-то спокойнее и естественнее. – Да, – наконец выдавила она, и её вновь пробил смешок. – Просто ты сказал, что мне нужна помощь. Что я больна… Ты не представляешь, как я была счастлива это услышать. Что кто-то признаёт: со мной не всё в порядке. От этого меня охватило такое счастье, что мне захотелось смеяться. * * * Горячее ласковое солнце, день за днём поднимаясь из-за горизонта, растопило лёд, сковывающий столицу. Повсюду слышалось звонкое пение капели, горожане недовольно ворчали, оскальзываясь в лужах, и снег, прежде такой завораживающий, почернел, напоминая отслужившую свой срок ветошь. Вместе с возвращением тепла неуклонно близилась и свадьба Аурелия с Орсинь. Торжество готовилось с размахом: фейерверки, иллюминация, развлечения и ярмарки должны были затмить своей пышностью и горе войны, и ужас резни на зимнем балу, заложив в сознании горожан новую точку отсчёта благоденствия Белой империи. Праздничные дни объявили и в прочих городах страны, хоть местным гуляниям было далеко до столичной роскоши. На фоне радостной лихорадки незаметно складывался ещё один союз. Следуя темпу того спокойного вальса, в котором развивались их отношения, Арэйсу готовилась переселиться к Кэрелу Мелирту. Её мало что держало во дворце, а вот присутствие Аурелия неизменно тяготило. И, размышляя бесчисленное количество раз о своей будущности, княгиня приходила к выводу, что у Кэрела ей будет и спокойнее, и совместная жизнь позволит скорее понять, насколько они подходят друг другу. Когда она впервые посоветовалась об этом с Орсинь, та лишь улыбнулась. – Плохой из меня советчик в этом деле. Так что решать тебе. Кэрел и Арэйсу не собирались проводить никаких церемоний по этому поводу: они тихо сняли просторную квартиру, и переезд был назначен аккурат накануне императорского торжества, чтобы привлечь как можно меньше внимания. Разумеется, только самое близкое окружение находилось в курсе происходящего, но и здесь складывающуюся пару ожидали сюрпризы. Всё началось с весьма острой шпильки, которую позволил себе граф Круазе в сторону Арэйсу одним вечером, когда друзья, по обыкновению, собрались у Аурелия. – …О да, в моём гардеробе можно найти одежду всевозможных оттенков! Зато княгиня Брунгервильсс, наверное, вовсе не заморачивается такими вещами: у неё каждое платье чёрное, как уголь. Так тёмным вечером можно и вовсе в шкафу одежду не найти, подумав, что там пусто. – Отстань от неё, ей это не нравится. – Реплика Кэрела прозвучала неожиданно грубо, совсем не так, как мягкие ремарки Аурелия, выбиваясь из общей атмосферы. Пьерше осёкся: никогда ещё князь Мелирт не осаживал его в столь резкой форме. Да Кэрел даже ни разу не одёргивал его. – Не трогай её больше, понял? – внушительно повторил тот. На лице графа Круазе проступило изумление. – Эй, вы что, серьёзно? Серьёзно встречаетесь? Вопреки ненасытному до сплетен свету, Пьерше и Сепиру, близко знающие что Кэрела, что Арэйсу, категорически отвергали мысль, что у этих двоих могут возникнуть романтические отношения. Они списывали их совместные прогулки на какую-то дворцовую интригу, вдохновлённую, быть может, самой Орсинь, и не желали признавать очевидного. Возможно, череда стремительных перемен столь утомила их, что они подсознательно цеплялись хоть за какой-нибудь островок стабильности. Но даже теперь, когда скорлупа ложных представлений треснула, им было трудно поверить собственным глазам. – Да, и мы как раз хотели сообщить, что в ближайший месяц мы с Арэйсу переедем в общую квартиру, – кивнул Кэрел. – Но, прошу вас, держите это в тайне как можно дольше. Мы не хотим лишнего шума. – Как?! – вскричала баронесса Шертхесс. Она вскочила со своего места, словно её тело протестовало против услышанного. – Нет, вы не можете… не можете выйти за него, княгиня Брунгервильсс! Ведь вы всегда служили для меня примером самодостаточной, независимой женщины, которая ни в ком не нуждается! Вы не можете!.. – Сепиру… – недоумённо протянул князь Мелирт. Та сбавила темп, устыдившись того, что сказала про друга. – Кэрел, не пойми неправильно, я всегда тебя уважала. Но… но чтобы княгиня… – Сепиру чуть не плакала, приводя всех в замешательство. – Я крайне признательна за столь высокую оценку, но я никогда не брала на себя обязательство служить вам идеалом, – негромко произнесла Арэйсу. – Я живу свою жизнь так, как считаю нужным. То же самое можете делать и вы. Задрожав, баронесса Шертхесс вдруг всхлипнула и выскочила из морской гостиной, Аурелий направился за ней. В комнате остались лишь Арэйсу, Кэрел и Пьерше. Граф Круазе вздохнул, задумчиво взъерошив волосы. Затем обратился к княгине: – Вы должны её понять. У нас женщине всё ещё нелегко занять независимую позицию в обществе. И этого достигают только те, кто обладает стальным характером. Сепиру – первая из нордианок, ставшая министром. Она всегда жаждала этого… у неё свои особые взгляды, которые помогли ей этого добиться. Мало кто из нас столь строг и взыскателен к себе, как она. Потому прости и не обижайся на неё, пожалуйста. – На этих словах Пьерше повернулся к Кэрелу. Затем смущённо усмехнулся. – Хотя… я тоже потрясён. Знаешь, я ведь всегда завидовал тебе. Да, не удивляйся: твоему уму, собранности, умению не зависеть ни от чьего мнения. Единственное, ты мне казался чудаковатым в том плане, что не встречался ни с одной девушкой. Как будто они для тебя вообще не существовали. Я поражался про себя. Гадал, что же творится в твоей голове. Даже жалел тебя. Но чтобы ты и Арэйсу!.. Не представляю, как ты добился её благосклонности. Кэрел усмехнулся, покачав головой, словно бы отрицая услышанные похвалы. – Ты не поверишь, но это действительно можно назвать чудом. Впрочем, я тоже тебе много в чём завидовал. Ну, что ж… думаю, у каждого из нас свои достоинства и недостатки. И у каждого свой путь, не правда ли? И граф Круазе ответил ему сдержанной улыбкой. В день свадебной церемонии снег уже почти сошёл, скукожившись в тени; на деревьях распускались пушистые почки, и сладкий аромат зелени, земли и дождя наполнял грудь трепетом. От нежной голубизны неба захватывало дух. Тонны живых цветов, заказанные специально к празднику, превратили столицу в благоухающее лето. Парадный оркестр, украшенные лентами и перьями кони, всевозможные костюмы, в которые нарядились горожане, смешались в бушующее море красок. И радость от того, что жизнь идёт вперёд, избавляясь от старого, ненужного, а перемены рождают новые смыслы – для бытия, для воплощения мечты, для становления чем-то большим, чем ты был до сих пор, – ощущалась каждым обывателем. И самым ярким символом обновления, безусловно, были сами император и императрица. Ровно в полдень на центральных улицах возвышенно затрубили фанфары, объявляя о начале парада. Толпа, и без того заполонившая любой свободный уголок, напирала на выстроившийся вдоль пути следования караул. Жителям не терпелось вживую увидеть Белую Волчицу – и вот вдалеке показались четыре гнедых лошади. За ними ещё ряд, и ещё: тяжёлая ажурная упряжь, напоминающая архитектурную лепнину, чеканный шаг, единого роста всадники – всё пленяло воображение. И уже после них под благоговейный вздох толпы появилась невеста. На золочёной колеснице, запряжённой тонконогими белоснежными конями, она была подобна благоухающей розе шиповника. Шелковистые гривы коней развевались, вторя краям светлого платья. Пышная коса, в которую вплели золотые обручи и подвески, венчала голову эльфийки словно диадема, а плечи и грудь скрывала меховая накидка. И дева, и воительница. Иностранка и героиня. Никогда ещё пожелания счастья и любви будущей императрице не полнились таким единодушием – ведь каждый, хотя бы на крошечную долю, чувствовал своё единство с ней. Ещё долго следующий за Орсинь конный кортеж, музыканты и танцовщицы развлекали восторженных зрителей. И путь её заканчивался там, где совершаются все священные для Белой империи ритуалы – у Храма Первородного. Вновь предстояло эльфийке подняться по нескончаемым ступеням на вершину, где ожидает император: такова традиция, что невеста должна преодолеть путь самостоятельно в знак доброй воли, по которой она разделяет с владыкой его участь. Здесь представление для простого народа заканчивалось, а за дверями святилища совершалось главное таинство. В присутствии аристократии император делился с избранной своей кровью – и отныне она становилась равной ему не только по титулу, но и по возможностям. Для Орсинь нет необходимости в этом ритуале, и она степенно идёт сквозь ряды знати и почётных гостей, ощущая на себе тысячи взглядов. Ей некуда спешить, ведь она давным-давно у цели. В дальнем конце храма – стена, на которой изображена древняя мозаика: ангел, роняющий с небес яблоко. Чья-то ладонь сквозь облака пытается поймать заветный плод. Но ангел слишком высоко, а тот, кто уже потерял крылья, не может понять, куда точно оно упадёт. Но тем не менее отчаянно тянет руку. Надпись, подводящая черту под этим изображением, гласит: «Мудр тот, кто воистину ведает своё счастье». Император и его невеста встречаются, заключают друг друга в объятия. Их лица светлы, обещают любовь и верность. Жрец читает над ними обеты, песнопение освящает их целительными светом. Союз, который прежде казался всем невозможным, свершился. И никто не проникнет в тайну, что оба хранят в своём сердце. * * * Сепиру находилась в первых рядах, наблюдая за церемонией. С возвышенных поз Аурелия и Орсинь можно было ваять памятник. Несмотря на то, что супруги теперь лишь отыгрывали роль влюблённых, красота архитектуры, музыки и падающего с вышины света оставалась подлинной. И почему-то именно радостная, светлая обстановка действовала сейчас баронессе Шертхесс на нервы. Сепиру то и дело запрокидывала голову, чтобы удержать слёзы, и тогда, будто нарочно, её взгляд упирался в мозаику с ангелом. Чего она хотела? О чём мечтала? Сепиру казалось, что-то ускользает от неё. С тех пор, как Аурелий вернулся с войны, в его действиях появилось гораздо больше цельности и государственный аппарат наконец-то заработал в полную силу. Князь Мешерие беспрекословно ушёл в отставку. Теперь баронесса трудилась над своими проектами не покладая рук, и впереди ждала ещё долгая дорога, которой она готовилась посвятить жизнь… Казалось бы, она достигла того, чего хотела. И всё же Сепиру пугающим образом не покидало ощущение, что та пропасть, которой она всегда боялась, не исчезла, а лишь придвинулась. Словно зияющее око Бездны, она маячила за её спиной – и сейчас, в атмосфере молитв и песнопений, баронесса Шертхесс раз за разом вспоминала минувший разговор с Аурелием. Тогда, после ссоры с княгиней Брунгервильсс, император нашёл её плачущей за занавеской – тихо и горько, точно маленькая девочка, у которой украли что-то очень важное. Сепиру и сама с трудом понимала, откуда проистекала эта пронзительная, невыносимая боль, из-за которой она даже накричала на друзей, однако больше, чем стыд, её снедала горечь разочарования. Она плакала и плакала, уже не думая ни об Арэйсу, ни о чём-либо ещё – несчастье захватило её с головой, не выпуская из своего кокона. Затем плечи ощутили тепло – это, разумеется, был Аурелий. – Сепиру, что с тобой такое? – бережно проговорил он. – Я не знаю, но мне так грустно, – всхлипнула баронесса. – Я ужасна, да? Оскорбила княгиню Брунгервильсс и наговорила гадостей Кэрелу, а ведь он последний, кто этого заслуживает… Я ненавижу саму себя. – Нет уж, ненависти ты точно не заслуживаешь. Я горжусь, что ты моя подруга. – Аурелий развернул Сепиру к себе, вытирая ей слёзы платком. – Послушай, то, от чего ты страдаешь, – это давным-давно причинённое зло, которые ты по-настоящему не пережила. Ты не хочешь признавать, что оно было, но оно продолжает преследовать тебя и мерещится в настоящем. У меня было точно так же после смерти родителей. И единственный способ справиться с этим – позволить твоему гневу обрушиться на настоящее зло. Твоё собственное. Сепиру вспомнила мать, отца и побледнела. – Не обязательно совершать какие-то действия. Мне лично было достаточно стать честным с самим собой. Поделиться этими чувствами с кем-то важным для меня. – И что тогда? – Да практически ничего, только внутренняя боль наконец-то рассосётся и зарастёт. И тогда, может быть, в твоей жизни появится что-то новое. – Тогда это буду уже не я, – испуганно мотнула головой баронесса. – Мне нужно чувствовать эту рану. Иначе… иначе я пропаду. – Нет, не пропадёшь, – твёрдо ответил Аурелий. – Ничто из того, что составляет твою суть, не исчезнет. Ведь весь твой опыт останется с тобой. Но боль – это не твоя суть, а то, что её режет. И приняв её, ты просто станешь ещё сильнее… Я не знаю, как объяснить лучше. Сепиру вертела эту головоломку и так и эдак. Что есть её суть? Как отделить одно от другого? Ответ не приходил. Слова, сказанные ей императором, были запертой дверью. И внезапно баронессе Шертхесс показалось, что она одна мучается с таким изъяном – с пустотой в груди, которую ничем не заменить. И не понять, не найти, что же такое она потеряла давным-давно, о чём даже стёрлась память… Именно от этого и наворачивались слёзы. И ещё долго, даже когда гости стали расходиться, а Аурелий с Орсинь вышли к народу, чтобы приветствовать его вдвоём, Сепиру стояла и смотрела на ангела, который тихо улыбался, как будто бы предвидел: тот, кто лишился крыльев, не сможет удержать собственное благо. А в это время, пока страна чествовала величественный союз двух сердец, один норд и одна нордианка, взявшись за руки, не привлекая к себе ничьего внимания и наслаждаясь обретённым покоем, тихо направлялись на свою новую квартиру. Они не нуждались в продолжении помпезного празднования с фейерверками и балами и, покинув храм в числе общей процессии, незаметно затерялись в толпе. Кэрел и Арэйсу шли не спеша, чуть потупив радостные взгляды, точно новобрачные, приближающиеся к пологу опочивальни, и переживали те мгновения душевного трепета, когда эмоции становятся физически осязаемыми. В каждом их шаге звучала нежность, а в тёплом пожатии руки шептала признательность. Им не хотелось никуда торопиться: погода стояла такая чудная, а солнце пригревало столь бережно, сверкая золотыми бликами, что князь и княгиня решили дойти до дома пешком, отпустив экипаж. Постепенно их кроткий обмен впечатлениями перерос в беседу, и оба заговорили о теме, которая накануне взволновала все умы столицы: юная Иволь Ир-Цесс пропала без вести. Бить тревогу начали ещё в конце зимы, когда пианистка перестала выходить на связь с организаторами концертов. Однако долгое время родители знаменитости на все вопросы отвечали, что их дочь уехала отдыхать и вернётся, когда сочтёт нужным. А потому делу не давали никакого хода. Лишь ещё месяц спустя, когда арендодатель квартиры заинтересовался, где Иволь, наконец подтвердилось, что пианистка продолжительный срок жила одна вне отчего дома. Никто не имел представления, где она находится, и пропавшую объявили в розыск. Убедившись, что дочери и правда след простыл, чета Ир-Цесс резко переменила поведение и теперь плакалась о том, с каким старанием они растили дочку и как ужасно то, что с ней произошло. Контраст между равнодушием и разразившимся горем вызывал недоумение, порождая вопросы, что же до сих пор происходило в этой странной семейке. Одни призывали следствие проверить отца и мать на причастность к преступлению; другие доказывали до хрипоты, что пианистка совершеннолетняя, родители действительно не обязаны беспокоиться о каждом её шаге и это самая обыкновенная семья. Однако с каждым днём, когда жандармам снова не удавалось найти никаких зацепок о том, где может находиться Иволь Ир-Цесс, абсолютно всех всё больше и больше волновал вопрос: жива ли она? Следствию удалось отыскать и допросить норда, которого жители подъезда описали, как её сожителя, – однако кроме того, что они поссорились и пианистка убежала ночью из дома, выяснить ничего не удалось. Иволь Ир-Цесс, лауреат международного конкурса и гордость Белой империи, как будто растворилась в один из снежных дней, чтобы затем её следы растаяли вместе со снегом. – Иногда я гадаю, что же там на самом деле произошло, – произнёс Кэрел. – Ведь что-то произошло, не правда ли? Никто не пропадает без вести просто так. – Она… – Арэйсу тяжело вздохнула. – В её глазах была та же тьма, что и у меня. Я стояла рядом с ней на зимнем балу, когда ещё пела, помнишь? Я сразу поняла, что у неё на душе. Эта… печать отчаяния. – Княгиня запнулась, вспомнив свои собственные попытки покончить с жизнью, и Кэрел ободряюще сжал её ладонь. – Она видна только тем, у кого тоже такая есть. Иволь была больна, и я даже представить не могу, куда эта боль могла привести. Они немного помолчали. Арэйсу собралась с духом. – Ты знаешь, я хочу петь. Чтобы рассказывать о том, что пережила. Чтобы кто-то нашёл в моих словах поддержку. Что ты об этом думаешь? – Ну, мы же договорились, что детей пока что не планируем, – добродушно ответил Кэрел. – Тебе хочется сперва обрести себя, а я ценю тишину и размеренность. Так что не вижу никаких проблем, если ты пойдёшь учиться. – Но аристократки обычно не идут в оперные певицы. Просто… не будет казаться странным, что я хочу работать, да ещё и на сцене? – Ты же знаешь, что меня называют за глаза чудаком. Так что свой странный выбор ты уже сделала, а дальше живи в своё удовольствие. Арэйсу заливисто рассмеялась. – А ты, значит, умеешь-таки шутить! – Она бросила на князя лукавый взгляд. – Только иногда. – Тот смущённо отвернулся, и было видно, что он и сам удивлён и рад своему неожиданному остроумию. В квартире их ожидали прохлада, шелест муслиновых занавесок у приоткрытого окна и лёгкий десерт – арендодатель, зная, кто его постояльцы, позволил себе красивый комплимент. Слуг не было, их отпустили на сутки, чтобы они тоже отдохнули и не мешали хозяевам наслаждаться уединением. Прогуливаясь по просторным комнатам с мягкими коврами, скрадывающими шаги, светлой мебелью и высокими зеркалами, заключёнными в старинные бронзовые рамы, Арэйсу вновь и вновь повторяла про себя со странной смесью неверия и радости: «Я дома». И пусть где-то на заднем плане скреблась неприятная мысль о том, что её свобода иллюзорна и император по-прежнему всевластен над её судьбой, княгиню не покидало ощущение, что она неуловимо меняется, и эта внутренняя свобода значимее внешней неволи. Быть может, когда-нибудь она поплатится за то, что позволила себе вновь полюбить жизнь, – но этот свет, который ей сперва подарила Орсинь, а затем и Кэрел, был сильнее тьмы, которая прочно окружила её сердце. И жить хотелось так страстно, так неистово, что впервые Арэйсу решилась довериться своим чувствам. Княгиня проверила, как расставили её вещи, и вспомнила, что Орсинь перед свадьбой помогала ей пополнить гардероб – и получила укол грусти от того, что они с эльфийкой больше не будут видеться каждый день. Время приключений прошло, наступала новая пора – не менее бурная, но уже в новых декорациях. Арэйсу вернулась в гостиную, где Кэрел уже заварил чай и ставил пластинку на патефон. – Разрешите пригласить вас на танец? – хитро подмигнув, поклонился он княгине. Да, более года назад князь Мелирт точно так же подошёл к ней из чувства долга, а она приняла его приглашение на танец из необходимости. Смешно и странно, как мало значения они придали той встрече на балу. – С превеликим удовольствием. – Княгиня улыбнулась, подыгрывая и исполняя реверанс. Сердце забилось, как впервые, когда Кэрел осмелился поцеловать её, но теперь она чувствовала себя гораздо спокойнее. Плавные, задумчивые аккорды поплыли по комнате, убаюкивая. Арэйсу и Кэрел закружились в медленном вальсе, тесно прижавшись друг к другу. Приятное тепло передавалось от тела к телу, размывая границы, нашёптывая, что вот это и есть то прекрасное, ради чего стоит жить. И мелодичный голос из музыкального устройства мягко напевал, вторя их эмоциям: Вода уходит сквозь чернозём, текут года. Вновь чистой становится моя душа, Былая боль уж выдохлась и отцвела,