– Из чего-то всегда приходится выбирать, Ваше Величество, – ожесточённо прошипела Дженвелья. – Не то чтобы вы мне не нравились. Но, к сожалению, моё сердце предано восстанию. Брунгервильссы желали провести Ритуал лишь для того, чтобы свергнуть Табриессов. Но я – я, узнав о Ритуале, сразу поняла, что это путь не к власти, а к свободе. Пока императоры владеют Даром, все норды для них точно рабы. Пусть вас называют священными, но это дьявольская сила! Это противно законам мироздания!! – Княгиня Силевирт уже кричала, срывая кожу на запястьях, и её раны не заживали, сочась кровью. – Вы про́клятые правители, и это не мои слова, а кронпринца Терпция! Мы действуем согласно его и собственной воле, – попыталась завершить она с достоинством, но ей было трудно игнорировать терзающую её боль. – Ты его видела, – дрогнувшим голосом скорее подтвердил, чем задал вопрос Аурелий. – Он жив и теперь? – Нет, он мёртв. И я его никогда не видела. Только читала одно из его писем. Император прикрыл глаза, чувствуя, как спина покрывается холодной испариной от приближающейся правды. – Что, тяжело узнавать, какой на самом деле была твоя семейка? – подстегнул его насмешливый голос Дженвельи. – Закрой рот, тварь! – рявкнула Орсинь, но Аурелий успокаивающе обнял её за плечи. – Ничего, я в порядке. – И добавил, обращаясь к пленнице: – Дядя был нужен вам как неиссякаемый источник энергии? Расскажи мне всё, что знаешь о нём. Почему он согласился убить свою семью? – А, значит, ты тоже понял этот фокус, – осклабилась Дженвелья. – Верно, будь кронпринц Терпций жив, мы бы провели Ритуал хоть в тот же день, как ты взошёл на престол. А вот что у него был за резон поддерживать заговор, мне неизвестно. Он инсценировал собственное похищение в заграничной поездке, выждал несколько лет и затем тайно вернулся в Белую империю. Брунгервильссы никуда не спешили, они были верны своей великой мечте из поколения в поколение. Только вот проницательность Его Величества Келсия помешала им в последний момент. Она замолчала, показывая, что не будет рассказывать больше положенного. Пришлось приказать вновь: – Что конкретно произошло в тот день? – А я не знаю, – с видимым удовольствием прохрипела княгиня Силевирт. – Я же говорю, я была их запасной пешкой. И находилась в тот день дома. Но, судя по тому, до какой степени оказались разрушены особняки двух семей, император Келсий далеко не сразу догадался, где собираются провести Ритуал. А так… Грев Брунгервильсс должен был встретиться для его осуществления с кронпринцем Терпцием. Прикрывала их Юйсинь, ведь она единственная, против кого на тот момент был бессилен Дар. Но, видимо, что-то пошло не по плану. – Матушка?! – потрясённо воскликнул Аурелий, и Орсинь в тревоге схватила его за руку, всерьёз опасаясь за состояние императора. – Нет, не может быть… – О да, – протянула Дженвелья, явно наслаждаясь его горем. – Она следила за твоим отцом, как никто другой. Докладывала Греву каждый его шаг. Именно поэтому Келсий и услал её в итоге. А ты как думал? Но я намекала Греву, что Юйсинь может подвести нас. Она всегда была такой наивной, неуклюжей. Её должны были посвятить в детали плана в самый последний момент, но, видимо, Юйсинь и тут успела всё испортить. Аурелий погрузился в мрачное молчание; тени подземелья сгустились за его спиной, словно почуяв новую добычу. Груз прошлого раздавил душу императора. Дженвелья переводила дух, вновь обмякнув в кандалах, напоминая грязную обвисшую тряпку. По её вискам и шее крупными каплями стекал пот. Однако когда Аурелий поднял голову, во взгляде его плескалась не только боль, но и презрение. – Ты ошибаешься, – твёрдо произнёс он. – Не знаю, из-за чего она не любила моего отца, но матушка не предавала нас. Потому что в последний раз, когда я держал её, умирающую, на руках, она сказала: «Я счастлива, что ты жив». Ты никогда не знала мою матушку по-настоящему и не можешь судить, какие чувства и намерения она хранила в своём сердце. Юйсинь была настоящей императрицей Белой империи! – Так она выбрала тебя… вот оно что, – горько сплюнула Дженвелья. – Эта идиотка!.. – Не смей оскорблять её! – не выдержав, Аурелий усилил хватку Дара, сжимая горло княгини. Однако вид беспомощно застонавшей Дженвельи остудил его. Отшатнувшись, император с омерзением посмотрел на собственные ладони. – Ты будешь наказана по всей строгости, но согласно закону. Не надейся, что смерть твоя будет милосердной, – глухо произнёс он. – Я заставлю тебя страдать за каждую каплю крови, что пролила моя мать. Когда должен состояться Ритуал? Какие сообщники у вас ещё остались? Где скрывается сейчас Женвиль Щенг? Отвечай! – Глупый мальчишка. – Дженвелья хрипло засмеялась со смесью злорадства и агонии. – Сколько вы тут провели со мной? Час? Два? Думаете, для чего я разыгрываю это представление? Для чего пыталась бежать из города? Мы с Меркредом и не надеялись улизнуть по-настоящему. Ритуал состоится сегодня, и вы уже не успеете. А даже если доберётесь туда, то не сможете остановить процесс: мы подготовились, завербовав тех, кто неподвластен Дару. Чего вы хотите, что собираетесь сделать – ничего уже не имеет значения. А мне остаётся лишь ждать, потому что, если наша теория верна, скоро я стану свободной. – Где он должен произойти? – процедил сквозь зубы Аурелий. – В парке особняка Юйсинь, в лесном павильоне, есть спуск в подземелье. Около десятка моих помощников прямо сейчас завершают там последние приготовления. Женвиль наверняка с ними. Но где конкретно находится вход, я не могу описать, ведь я никогда туда не ездила, чтобы не привлекать внимания. – Хорошо, достаточно, – холодно объявил император, и Дженвелья со стоном сползла к его ногам, насколько позволяли цепи. Из подземелья Орсинь и Аурелий поднимались, каждый погружённый в раздумья. Сведения, полученные от княгини Силевирт, требовали немедленных действий, но те, кто побывал на грани жизни и смерти, умеют собраться в нужный момент и сперва взвесить все доступные варианты. На тюремном крыльце в лицо им ударил тёплый, порывистый ветер, чуть не сбив с ног: пыльно-фиолетовые грозовые тучи, подсвечиваемые закатным, как киноварь, солнцем, собирались над столицей, наполняя её тревогой и сладостным ожиданием летнего дождя. – Значит, так, – бесстрастно начал Аурелий, глядя куда-то вдаль. – Сейчас я поговорю с послом Эристхейлом и попрошу его о помощи. Надеюсь, он сумеет совладать с силами Бездны. А пока он будет добираться до поместья Юйсинь, я телепортируюсь туда и постараюсь как-нибудь задержать проведение Ритуала. – Нет, мы пойдём вместе, – сказала Орсинь. – Но как? – изумился император. – У меня нет такой магии, чтобы взять кого-либо с собой. Арэйсу я заставлять не буду: пора ей перестать участвовать в этой войне. Хватит и того, что навязал ей мой отец. – Ты опять забыл, что я не так проста, как кажусь? Зов духов и копьё, способное поворачивать вспять силы мироздания… Полагаю, соединив их, я сумею ненадолго открыть межпространственный портал. – В твоём состоянии? – нахмурился Аурелий. – А как же дети? – Одному идти слишком опасно. И если с тобой что-то случится, их жизнь окажется под ещё большей угрозой, – отрезала эльфийка. – К тому же прости, но ты сейчас для меня важнее, – возмутилась она. – Даже если я тебя не люблю, как раньше, неужели ты думаешь, что мне нет до тебя никакого дела? Нет уж: мы начали это всё вместе и закончим тоже! Улыбка – чистая, светлая, как прежде, – промелькнула на лице императора. Сделав шаг, он тепло прижал к себе Орсинь. – Спасибо. Я так рад, что ты у меня есть. – Я уверена, что Юйсинь никогда не желала смерти ни тебе, ни твоему отцу. Если бы её сердце пожирала ненависть, она никогда бы не сочинила той чудесной колыбельной, – прошептала в ответ эльфийка, погладив его по спине. – Ты держись, хорошо? – Я в этом не сомневаюсь, – вновь улыбнулся Аурелий. – Отношения отца и матушки были очень непростыми, но Дженвелья тоже рассказывает лишь домыслы. Здесь должно крыться что-то другое… жаль, мы никогда не узнаем всей правды. Хотя сейчас для меня это уже не так важно. Пусть эта тайна, которую они так тщательно охраняли от меня, уйдёт в небытие вместе с ними. Глава 7. Отчаяние Юйсинь сидела на обитом бархатом диванчике и, раскрыв шкатулку, равнодушно перебирала драгоценности. Массивные камни в старинной оправе из золота и серебра сумрачно переливались, не имея ничего общего с блеском роскоши. Сумрачно было и в комнате в этот пасмурный весенний день, более напоминающий осенний. За окном чернел голый лесопарк. Можно было бы включить освещение, однако полутона и тени, окутывающие императрицу, как нельзя лучше соответствовали её вялому состоянию души, даря хоть какое-то успокоение. И потому Юйсинь продолжала сидеть, как в дремоте, и бесцветные мысли её текли спутанной массой. Чуть правее лесопарка находилась парадная дорога с мраморными массивами статуй, но отсюда её не было видно. И оттого казалось, будто бы территория поместья – это сплошь дикие холмы, поросшие дубами, берёзами и елями. Многочисленные тенистые дорожки петляли, то взбегая на пригорок, то выводя на пологие склоны. Тихая речка, впадавшая в озерцо, дарила летом приятную прохладу. Изумительное, живописное место – если только вы не пялитесь на один и тот же пейзаж на протяжении двадцати лет. Юйсинь ждала, пока ей приготовят лошадь. Когда-то она страшно гордилась навыками верховой езды – единственное своеволие, за которое её нещадно корили в семье; сейчас императрица не могла даже вспомнить вкуса былого торжества. Отправляться на прогулку особо не хотелось, однако сидеть в четырёх стенах и дальше Юйсинь бы тоже не вынесла. Здесь всё опостылело до мельчайшей чёрточки, всё казалось бессмысленным и безвкусным, особенно весною, когда потемневший снег становился пористым, уродливым, всюду растекалась грязь и обезображенная земля начинала выглядывать из-под испорченного покрова зимы. Правда заключалась в том, что Юйсинь никому не была нужна. В последние недели эти мрачные мысли клубились всё плотнее, точно стягивающаяся буря. Они прикрывались иллюзией невнятной тоски, пока не предстали перед императрицей во всей полноте. Келсий совсем перестал вызывать Юйсинь во дворец на официальные торжества, из-за чего ощущение, что она живёт на положении узницы, стало более чем реальным. Прежние развлечения и знакомства надоели. А брат, ради которого императрица шла на любые жертвы, навещал её всё реже. В этот год его и вовсе было не дозваться: письма и те зачастую оставались без ответа. Юйсинь закатывала истерики, укоряла, молила – если Грев требовал, чтобы она оставалась в поместье, куда её отослал Келсий, то пусть хоть сам приезжает утешать сестру! Однако в каком бы тоне она ни составляла письма, ни одно не возымело действия. Самовольно же явиться на порог родного дома, где прошла её юность, императрица не решалась. Далеко-далеко простирался лес, и не пересечь его было, не перейти, когда нет сердца, которое тебя согреет. А ведь когда-то её самодовольству завидовали все без исключения. Подумать только! Юйсинь небрежно высыпала оставшиеся ожерелья на диван, чтобы добраться до двойного дна шкатулки. Поддев в нужном месте обивку, она аккуратно извлекла ткань и дощечку, обнаружив под ними голубой блокнот. Её детский дневник! Юйсинь вздрогнула. Она уж и позабыла, что всё это время он находился здесь. Тревога и неясные образы прошлого взбудоражили её сонное сердце. Императрицу охватила мучительная горечь. Она вздохнула, глянув в окно на повисшую серую хмарь, но тут же в отвращении отвернулась. Взгляд её невольно вернулся к находке. Сейчас Юйсинь уже лишилась той спеси, которая присуща в молодости представительницам благородных и богатых семей. Жизнь научила, что, в сущности, её характер не обладал выдающимися, поистине королевскими достоинствами. Она была лишена и поэтической пылкости, и остроты ума, и целеустремлённости учёного. Её истинное и единственное достоинство заключалось в красоте. Но тогда… о, как она тогда была самонадеянна! – Госпожа, лошадь готова, – заглянула в комнату служанка. – Позвольте помочь вам… – Прогулка отменяется, я передумала, – раздражённо отмахнулась от неё Юйсинь. – Ну, что вы встали? Идите прочь! Дождавшись, пока её оставят в покое, императрица нетерпеливо раскрыла дневник. «19 день первого месяца лета. Мне 12. Я начинаю вести свой дневник, потому что: а) это полезно для умения излагать свои мысли, б) я знаю, что рано или поздно эта тетрадь станет достоянием страны. Несомненно как представительница знатного рода я создана для триумфа и буду представлять большой интерес для потомков. Я буду записывать сюда свои мысли, чтобы впоследствии они могли проследить мой путь. …Только что я сидела перед зеркалом и любовалась на свои руки: они не слишком худые, белые, чуть розовые посередине – чисто мрамор! – как говорит моя гувернантка, и я с ней согласна. Руки у меня точно красивые, а это говорит уже многое! Не знаю только, выйду ли лицом в маменьку, – кажется, изящнее её никого нет. Будет досадно, если не выйду! Конечно, с нашим состоянием выбирать жениха всё равно буду я – но, знаете ли, во мне говорит девичье тщеславие. Поссорилась с Г.: она выбранила меня за то, что я была рассеянна и половину вышивки пришлось распускать. А я знаю, что сегодня должен вернуться Грев, и не могу не высматривать его… счастливый, он уже выезжает за пределы особняка. На самом деле мне иногда так хочется наконец покинуть поместье. Разумеется, судьба ко мне очень милостива, и я ничем не обделена. Но всё же я желаю хотя бы разок проехаться в карете и посмотреть на что-нибудь ещё. Ну хотя бы на дворец императора. Уж это точно произведение искусства и, говорят, не хуже нашего. О! Уверена, я буду блистать при дворе. На днях Х. во время урока отметил, что вторая позиция у меня получается особенно элегантно… Поскорее, поскорее бы! 27 день первого месяца лета. Я стояла перед зеркалом, изображая разные позы, и, кажется, я прирождённая актриса. Разумеется, выступать на сцене за деньги занятие для княгини слишком низкое, и мне отведена роль гораздо более возвышенная. Но я не робею, потому что верю: Близнецы-Создатели сопровождают мой путь своим благословенным дыханием. И кроме того, я и сама вижу, насколько хороша. Я уже прекрасно кокетничаю, исполняю реверансы и способна изобразить любую эмоцию, потешаясь над нашими слугами. Жаль, что приложить пока что эти умения некуда. А так хотелось бы! Впрочем, когда я буду императрицей… мои троюродные тётка и бабушка ведь удостоились такой чести. Так чем я хуже? Маменька говорит, что это очень вероятно. Пожалуй, к меньшему мне недостойно и стремиться. А пока что, Ваше будущее Величество, извольте – уроки, уроки и ещё раз уроки! 28 день первого месяца лета. Ура! Уговорила маменьку купить мне пони. У меня будет персональный грум, и я уже указала, чтобы его форму сшили в тон моим платьям. Необходимо, чтобы всё было готово к летнему банкету. Только бы сшили правильно, как я расписала. Если нет – ух, как рассержусь! 14 день третьего месяца лета. Милый мой дневник, я совсем тебя забросила… Но стояла такая жара, что я разленилась. Постараюсь впредь относиться к тебе ответственнее. 30 день третьего месяца лета. Сегодня я, вышивая, слушала, как тётушка играет на рояле, и его звуки проникали мне в самую душу. Рядом сидел Грев, и я украдкой рассматривала его гордый профиль, плотно сомкнутые губы, блестящие волнистые волосы. Он хорош, очень хорош собой. К тому же добр: всегда выполняет мои капризы и по приезде домой первым делом навещает меня. Мысли эти наполнили мои глаза слезами. Казалось, всё это время я не любила его так, как следовало! Я убежала к себе в комнату, там упала на колени и горячо молилась за брата. Я просила Всевидящую Бездну, чтобы судьбы наши были связаны и мы всегда были вместе! Если я рождена для того, чтобы быть счастливой, то она обязана исполнить это моё желание! Только так и не иначе. Я готова целовать ему руки, хоть он этого никогда-никогда не узнает. Я догадываюсь, моё чувство слишком безумно, чтобы кому-либо его открыть…» Какой наивный детский лепет! Какой вздор самовлюблённой девицы!.. Юйсинь в ужасе захлопнула дневник. Если бы она хоть раз вопросила себя, какова реальность за пределами усадьбы, то, возможно, добилась бы для себя лучшей участи. Увы, мня, что и так находится на вершине мира, Юйсинь слепо полагала, что всё и везде подчинено её воле. Императрица печально склонила голову. Впрочем, её любовь к Греву не была вздором. Развившись из нежной детской привязанности, она была единственным горячим чувством, известным Юйсинь до рождения ребёнка. Да и то, чтобы познать себя как мать, ей потребовались годы, а любовь к брату вспыхнула по наитию. Она направляла императрицу, утешала, дарила мужество в самые страшные часы. Однако даже эта эмоция как будто покрылась густым слоем пыли за годы жестоких страданий, пренебрежения и чёрствой неблагодарности. Да и сама Юйсинь переменилась: больше не было той легкомысленной княгини, у которой нет иных забот, кроме как напыщенная фамильная честь. Она больше не могла любить самозабвенно, не прося ничего взамен. Да, пожалуй, любовь тоже оказалась вздором… Юйсинь с горечью сжала в руках голубой блокнот. Теперь он был ей ненавистен, как и всё то, чем дышала в юности её душа. Если бы у нее был более широкий кругозор, если бы она блюла собственные интересы, не заботясь ни о Брунгервильссах, ни о Табриессах… Впрочем, её в любом случае выдали бы за Келсия. Это имя, точно калёное железо, обожгло сознание императрицы. Не было и минуты, чтобы она испытывала счастье рядом с супругом. В самой первой их встрече крылось нечто роковое: Юйсинь мгновенно поняла, что будет несчастнейшей из невест. Тогда она коротала полдень, вышивая в летней беседке. Стояла прекрасная тёплая погода, и Юйсинь что-то самозабвенно мурлыкала себе под нос, когда незнакомый голос заставил её вздрогнуть от неожиданности: – Прошу прощения… Недовольная, что кто-то нарушил её идиллию, она подняла глаза и увидела златоглазого юношу, почти мужчину, вежливо заглядывающего в её укромный уголок. Юйсинь инстинктивно поняла, что перед ней Табриесс. Правда, она слышала, что у императора двое сыновей… Ещё неизвестно, кто это: кронпринц или его близнец-калека. В любом случае, следовало соблюсти этикет. Тут-то она наконец вспомнила о недовольном выражении на своём лице и поспешно вскочила, убирая рукоделие на скамейку. – Ваше Высочество. – Она грациозно склонила голову, как и полагается, но про себя чувствовала досаду. Возможно, потому что предпочитала быть одной, а от такого гостя не отделаешься. – Прошу прощения, что помешал вам. Меня пригласил в гости ваш брат Грев, мы устроили пикник у дальней ротонды, но затем я отошёл прогуляться и, право, заплутал. Меня зовут Келсий. Кого же я имел неосторожность потревожить?