Нет, всё-таки кронпринц! Юйсинь почему-то расстроилась, хоть Келсий и был по всем меркам хорош собой. – Юйсинь, Ваше Высочество. – Юйсинь! Какое счастье, – радостно повторил кронпринц, и эта его улыбка ей тоже не понравилась. Но следовало проявить гостеприимность. – Если желаете, я могу прогуляться с вами и показать дорогу к брату. – В самом деле? Буду чрезвычайно признателен. Юйсинь быстро собрала работу в бархатный мешочек. Келсий оказался очень разговорчивым и всю дорогу донимал её вопросами. – …Так вы, значит, любите вышивать? – Мне скоро надо будет поздравить тётушку с днём рождения. – А чем же вы занимаетесь на досуге? Его любопытство было цепким и неподдельным, а потупившаяся Юйсинь не знала, как отвечать, чтобы избежать подробностей и не оскорбить наследника холодностью тона. Умом она понимала, что родители будут только поощрять интерес кронпринца, а значит, ей следует вести себя соответственно. Никогда Юйсинь не подвергала сомнению ценности своей семьи, ибо знала, что в безоговорочном служении заключается секрет могущества их рода. Всевластен род – всевластен и каждый его член. Однако чем больше внимания Келсий проявлял к Юйсинь, тем больший страх охватывал княжну, будто она уже предчувствовала надвигающуюся катастрофу. Её выход в свет был назначен на середину лета, и беседа неизбежно достигла этой темы. – Я понимаю, это несколько против правил и преждевременно, но могу ли я просить вас о первом танце на грядущем балу? – Но по традиции меня должен повести брат! – неожиданно для самой себя воскликнула Юйсинь. Мать сказала бы, что она ведёт себя некрасиво, однако чувства юной княжны впервые восстали над разумом. Келсий заметил её расстройство. – О нет! Я ни в коем случае не хотел посягать ни на фамильные традиции, ни на более ранние договорённости. Прошу, могу ли я в таком случае быть первым после вашего уважаемого брата? Вот так загнул! После возлюбленного Грева он может быть для неё только вторым, если не третьим. Да кто он такой, не считая того, что кронпринц? Он и на кронпринца-то не больно похож: смотрит на неё с этим щенячьим выражением лица, точно лакей. Юйсинь отвела Келсия к брату, однако, уходя от них, успела с тяжёлым сердцем расслышать, как тот воскликнул: – Грев, ты не представляешь, насколько чудесна твоя сестра! * * * После выхода в свет за Юйсинь закрепилось прозвище ледяной. Да, пусть богатство красит любую, даже горбунью, многие сходились во мнении, что княжна Брунгервильсс красива: чуть раскосые глаза, придающие привлекательную хитринку, чётко очерченные квадратные скулы, вздёрнутый носик, небольшие пухленькие губки – всё в ней было гармоничным, аккуратным. Зато иссиня-чёрные волосы, достигающие бёдер тяжёлым водопадом, придавали поистине королевское величие. Даже без сказочного приданого Юйсинь обладала бы властью приковывать к себе взгляды кавалеров. Десятки достойных юношей простирались у её ног, однако ни одного она не находила привлекательным, жалея, что более не имеет права танцевать с братом – по традиции в первом танце родственник демонстрирует обществу красоту девушки, а затем отпускает её на поиски жениха. Ничто не могло пробить щита её равнодушия, а если кто-то и пытался завоевать сердце княжны дерзостью, то уходил, ошпаренный ядовитым высокомерием. Один Келсий как будто не замечал её холодности. Юйсинь невероятно это раздражало, она мечтала, чтобы кронпринц разочаровался в ней, и старалась не оказывать ему ни малейшего предпочтения за исключением того, что предписывал этикет. Однако, похоже, это только усугубляло ситуацию. Быть может, Келсий считал её сдержанность данью старинным манерам, которыми славились женщины Брунгервильссов. Однако, как бы то ни было, при каждой встрече кронпринц буквально пожирал Юйсинь глазами, отчего внутри неё всё съеживалось. Вскоре все заговорили о том, какое княжне выпало счастье. В семье ей теперь оказывался особый почёт. Единственное, что утешало Юйсинь, – для свадьбы им с Келсием предстояло всё же немного повзрослеть. Эти несколько лет стали блаженной отсрочкой, когда она благодарила Бездну за каждый день свободы, а периодические визиты кронпринца выдерживала со стоическим мужеством, не выдавая ни грамма подлинных чувств. А потом молилась, чтобы Бездна послала ей настоящее равнодушие или избавление и долг перед семьёй не давался бы ей такими страданиями… Но всему рано или поздно наступает конец. * * * В тот день Юйсинь, гордая дочь величественного и древнего рода Брунгервильссов, богатейшая наследница во всей Белой империи, впервые заплакала, потому что покидала родной дом и всё, что ей было дорого. Ей было жаль покидать сады с золотыми всполохами солнца, которые сверкали прекраснее, чем любые драгоценности; ей было жаль выложенного сотнями ракушек грота, в котором холод сохранялся даже жарким летом; ей было жаль огромного зеркального пруда с лебедями, протянувшегося перед парадным крыльцом особняка; ей было жаль каждого знакомого камешка и кусочка лепнины, с которыми приходилось распрощаться. И хоть она знала, что владения Табриессов ничуть не уступали в роскоши её поместью, это не служило Юйсинь утешением. Титул императрицы, столь прельщавший в детстве, больше не манил её, как и сказочно красивые, но чужие покои дворца. Можно ли быть настолько несчастной, как она? Там не будет брата, не будет привычных слуг… при мысли о Греве на глаза навернулись тоскливые слёзы. – Госпожа… положить ваш шёлковый платок, который вы вчера закончили, в чемодан? – Робкий голос служанки, которую она когда-то отхлестала по щекам за то, что та проспала подъём, окликнул Юйсинь со спины. Нет, только не ей – ей она не покажет свои страдания! Юйсинь порадовалась, что стоит лицом к окну. Быстро смахнув слёзы кончиком согнутого пальца, она обернулась. – Дай его сюда. И принеси мне румяна. Женщина кивнула, но, очевидно, всё же заметила неладное, поскольку вскоре в комнату заглянул Грев. При виде его нежных, как сирень, глаз у Юйсинь перехватило спазмом горло. – Сестра, что случилось? В ответ на сдавленное молчание он подошёл, проводя рукой по её щеке и угадывая недавние слёзы. Сердце Юйсинь затрепетало. – Если бы я только могла остаться с тобой. Я так тебя люблю! И особняк, и наш сад… мне больше ничего не надо. – Она порывисто схватила его ладонь, крепко прижимая к своему лицу. – Никто не запрещает нам видеться и дальше, – мягко улыбнулся Грев. – Да, но не так, как сейчас! – в отчаянии воскликнула Юйсинь. – Всё будет по-другому. И… и… я не хочу оставаться с ним наедине, – запинаясь, пролепетала она, с надеждой взглядывая на брата. На что она надеялась? Что он поймёт и остановит свадьбу? Предложит убежать вместе далеко-далеко? Юйсинь не увлекалась чтением, а любовные романы и вовсе находились в их доме под запретом, поэтому безумные идеи не посещали её юную головку. Но потом, уже в изгнании, от невыносимого безделья листая художественную литературу, Юйсинь поняла, что сердце её в тот день желало именно этого. А Грев лишь нахмурился – не строго, а так, словно снизошёл до ребёнка. Впрочем, он и был старше. – Юй, я знаю, тебе тяжело, – серьёзно кивнул он. – Даже страшно. Но прошу, не думай, будто что-то меняется. Ты всегда будешь частью рода Брунгервильссов, и даже больше, чем прежде. Но вместе с величием приходят и обязанности. Мне очень важно, чтобы место императрицы при Келсии заняла ты. На тебя возложена особая миссия. Поэтому иди не с мыслями, что ты расстаёшься с семьёй, а что продолжаешь выполнять её волю и оказывать поддержку. Твоё присутствие во дворце жизненно необходимо. По мере того, как брат говорил, Юйсинь всхлипывала, но постепенно овладевала собой. – Если ты в этом нуждаешься, я с радостью помогу, – с нежностью улыбнулась она. – Вот, возьми… платок твоей любящей сестры. Чтобы ты не забывал обо мне в суете повседневных дел. – Она протянула ему подарок, вышитый розами, с его именем в центре. – Главное, пиши мне почаще, твои письма никогда не наскучат мне, милая. Грев обнял её – не сильно, чтобы не помять платья. Юйсинь успела расслышать один удар его сердца, как величайшую драгоценность. Ступени Храма Первородного, ослепляющие белизной, казались бесконечными. Но даже грандиозный вид здания, способного потрясти любое воображение, занимал внимание Юйсинь не более, чем шум толпы, с восторгом наблюдающей за аристократкой, в одиночестве карабкающейся на вершину святыни. Никто в целом мире не мог разделить её страданий. Напуганная морем горожан, которого прежде никогда не видела, одинокая и истерзанная горем, Юйсинь впервые ощутила себя не жемчужиной в центре раковины, а безвестной песчинкой. Лишь понимание, что путь у неё один, заставляло двигаться вперёд. Всё смешалось в неразборчивый калейдоскоп, на фоне которого раздавалось её собственное прерывистое дыхание. Наконец, утирая пот со лба, Юйсинь прислонилась к массивным изукрашенным дверям. Позже, выходя отсюда под руку с Келсием, она увидит простёршуюся ниц столицу, и тогда её душа впервые затрепещет от широты сокрытого от неё мира. Но этого будет недостаточно, чтобы прозреть в одночасье. А сейчас она даже не обернулась, действуя, как в тумане. Двери распахнулись, открывая взгляду богатый, давящий великолепием зал, по обе стороны которого выстроилась аристократия. Келсий уже ждал её в дальней части храма, и Юйсинь гордо и независимо проследовала навстречу, не преминув поймать на себе его восхищённый взгляд. «Хоть и император, а всё тот же простофиля, что и прочие!» – фыркнула она про себя. Жрец встал между ними, держа нож и кубок с вином. Возвышение, на котором находились будущие супруги, окружали чаши с огнём, символически отсекая их новый путь от прежнего, одиночного. – По собственной ли воле пришла ты сюда, чтобы разделить с императором нашим Дар и бремя его, быть единой и в жизни и в смерти? – произнёс жрец. Юйсинь на мгновение запнулась перед этим жутким мигом, и взгляд её скользнул по пристально наблюдающим за ней дворянам, по благоговейно застывшим родным и затем остановился на Греве… – По своей, – отчеканила она. Келсий протянул над кубком ладонь, и жрец полоснул кожу ножом, тут же сунув его в пламя. Кровь бессмертного зашипела, точно не желая погибать. Прежде чем порез кронпринца успел затянуться, одна капля упала в вино. Келсий бережно принял кубок из рук жреца и повернулся к Юйсинь… Почувствовать Дар на себе самой – тяжёлое испытание. Юйсинь похолодела от ужаса, когда тело отказалось слушаться. Это было всё равно что оказаться зарытой в могиле: безумное, удушающее чувство. Крик рвался наружу, царапая горло. Внешне же невеста спокойно опустилась на колени перед императором, и только две слезы, скатившиеся по её щекам, выдали состояние мятущейся взаперти души. Келсий аккуратно вложил в ладони Юйсинь кубок, и, повинуясь его Воле, она выпила содержимое до дна. С каждым глотком императрице становилось всё легче, и, сделав последний, она сама отняла кубок от губ. По храму прокатился одобрительный гул. – Поднимайся, супруга моя. Лишь ты одна не должна стоять передо мной на коленях. – Келсий ласково протянул пошатывающейся от слабости Юйсинь руку. Стоило ей подняться на ноги, знать, как один, склонилась перед ними. У Юйсинь не было сил натянуть счастливую улыбку, но этого и не требовалось: все привыкли к ледяной элегантности княжны, и сейчас она лишний раз подчеркнула, что наследнице Брунгервильссов не пристало поддаваться эмоциям. Зато Келсия, похоже, её сдержанность только будоражила; он, должно быть, полагал, что уж теперь-то, наедине, когда они связали судьбы узами брака, она наконец-то откроется – ему одному. О, как далека была Юйсинь от этого намерения! И вместе с тем не знала, как вести себя дальше, ведь все законные предлоги для молчания утратили силу. Слава Бездне, в карете Келсий её не донимал – слишком очевидной была опустошённость супруги. Пусть он и не догадывался об истинных причинах, всё одно, Юйсинь радовалась передышке. В чинном молчании, которое ей казалось похоронным, они добрались до дворца, и Келсий повёл Юйсинь осматривать новый дом. Убранство было прекрасное, ни в чём не уступая её родной усадьбе. Ей не очень понравилось, что их покои близко примыкают друг к другу, разделяемые лишь одной промежуточной залой. Однако Юйсинь пришлось признать, что для супругов это должно быть естественно. – Всё по нраву моей госпоже? Если чего-то не хватает – скажи, я помогу. – Келсий был само радушие, как весёлый дружелюбный щенок. – Нет, всё прекрасно. Они даже превзошли мои ожидания, – благосклонно ответила она. – Что ж, полагаю, мне следует удалиться, чтобы у тебя было время прийти в себя. День был непростой. Отдыхай, скоро служанки придут, чтобы помочь тебе принять ванну. Юйсинь кивнула, и Келсий, несколько секунд помедлив, скрылся, оставив её в задумчивом одиночестве. Даже не заботясь о том, слышит ли её кто-нибудь, Юйсинь протяжно застонала, в туфлях забираясь на ближайший диван. Теперь, когда необратимое свершилось, её начало трясти, и внутренний голос кричал, что она где-то свернула не туда. Слёзы лились градом, давая выход боли, скопившейся за целый день. Осталась лишь неподъёмная тяжесть в груди. Так она и лежала, окаменев, пока не пришли служанки и не заставили её подняться. Юйсинь ожидала, как кукла, пока расплетали её свадебную причёску, расстёгивали одежду, намыливали и натирали тело, и выполняла то, что требовалось: наклониться, перешагнуть, поднять ногу… Ей дали белую льняную сорочку, прихваченную у груди, а после этого провели к незнакомым дверям. Помедлив, Юйсинь вошла; единственный свет от настольных ламп окутывал комнату приятным красноватым сумраком, и в глубине его шевельнулась рослая фигура мужчины. Теперь Келсий тоже оделся гораздо проще, в вышитый по краям халат. Кончики пшеничных волос были едва влажными. Ощутив так откровенно физическую, чуждую ей близость, Юйсинь потупилась, непроизвольно обхватывая себя руками, затем нервно вскинула подбородок. Было непросто сохранять гордый вид без парчовых платьев и драгоценностей. Келсий улыбнулся, как будто чуть усмехаясь. Поднялся ей навстречу, раскрывая объятья. – Юйсинь… – ласково позвал он её, точно успокаивая. – На всякий случай… ты знаешь, как всё должно происходить? – Более чем. Я готова исполнить свой долг. – Она попыталась выглядеть буднично, но слова прозвучали холоднее, чем хотелось. Келсий протянул руку, касаясь её щеки в том же самом месте, где сегодня утром была ладонь Грева. Обожжённая этим воспоминанием, Юйсинь отпрянула, чувствуя, как щемит сердце. – Юйсинь, нам не к чему спешить, – взволнованно заговорил Келсий. – Признаю, мы не так близки, как хотелось бы. Если тебе страшно, мы можем сперва постепенно узнать друг друга. – Я готова выполнить свой долг, – отчеканила Юйсинь, решительно взглянув ему в глаза. – Рано или поздно ты всё равно должен будешь это сделать, не правда ли? К чему тянуть? Он вздрогнул, обескураженный её тоном. Тогда ли она заронила семя вражды между ними? Нет, ещё рано… Тогда он преодолел себя. – Я надеюсь, это будет для нас не долгом, а сердечной привязанностью. Келсий развернул её спиной к себе, прижимаясь и покрывая короткими поцелуями шею. Пальцы пробежали вверх по талии, находя и сжимая грудь. Юйсинь окаменела от ужаса. Она и так чувствовала себя нагой, и мысль, что придётся оголиться ещё больше, заставляла её испытывать унижение… о, если бы она знала, что настоящее унижение ещё далеко! Однако в тот момент реальность поплыла перед глазами, и Юйсинь почти пропустила мимо ушей его шёпот: – Ты мне очень нравишься. Подождав и поняв, что ответа не дождётся, Келсий отпустил её, тихо попросив: – Сними, пожалуйста, сорочку. Юйсинь механически стянула с себя кусок ткани и легла на неожиданно тёплые простыни. Благодаря окутывающему их сумраку было всё-таки не так стыдно. Келсий примостился рядом, тоже сбросив халат. С любовью погладил её разметавшиеся по подушке чёрные локоны.