Однако прежде, чем слёзы успели заполнить её глаза, посреди развороченного лесопарка взметнулась струйка угольного дыма. Слабея, Юйсинь позволила себе больше не сопротивляться: Келсий обо всём позаботится. Она чувствовала его Волю, как свою, – она протянулась далеко по всей территории усадьбы, подчиняя себе каждого, кого коснулась, от Грева до уцелевшего поварёнка. Лишь императрица и пронзивший её мечом Терпций остались неуязвимы к велению Дара. Сама того не замечая, Юйсинь протянула окровавленную руку в сторону императора, который как раз повернулся в её сторону. Горящий золотом взгляд Келсия исказила странная смесь гнева и отчаяния. Это было последним, что увидела Юйсинь: Терпций извлёк меч, и, потеряв поддержку, императрица рухнула на дощатый пол беседки. Где-то в недостижимой для неё теперь вышине прорычал Келсий: – Об этом ты мечтал все эти годы, брат? Разрушить мою любовь и убить семью? Посмотри, во что ты сам себя превратил! – Да, почувствуй хотя бы малую долю моих страданий! – не менее яростно ответил Терпций. – Если бы ты родился калекой, тебе тоже было бы всё равно – жить или умереть! Подхватив меч, он скрылся в лесу. Келсий закричал страшным голосом, полным боли, и вслед за тем Юйсинь ощутила, как по его велению и Грев, и каждый норд, которому не повезло находиться сейчас в поместье, наставляют на самих себя любое попавшееся под руку оружие. Ей хотелось бы возразить, что здесь есть раненые и невинные, но Келсий всё равно бы не послушал её, поступив так, как считает нужным. Он спешил избавиться от любых помех, чтобы продолжить погоню за близнецом. Через минуту пара десятков жизней погасла, пропав из мироощущения Юйсинь. Тяжело прошлёпали по размокшей земле сапоги Келсия, и императрицу снова обступили холод и тишина. Боль от раны расползалась по всему телу, сковывая его оцепенением, а кожа ощущала, как намокает, согреваясь, одежда – это её собственная кровь всё текла и текла, бесконечно регенерируемая долгоживущим организмом. Юйсинь знала, что умирать ей предстоит мучительно. «Какая-то никчёмная вышла у меня жизнь», – печально подумала она. Императрица тихо, беззвучно заплакала – не от того, что расставалась с жизнью, а потому что уходила из неё никому не нужной. Ей было так тоскливо, так одиноко на этих грязных досках – и мечталось, чтобы именно сейчас, хотя бы раз за эти двадцать пять лет её бы кто-нибудь обнял с нежностью и заботой. Хотя бы Келсий. Неужели она не заслуживает доброго слова даже за то, что в последние минуты существования искупила грех своей глупости? Но, разумеется, иного конца для неё нет. Келсий прошёл мимо, даже не бросив прощального взгляда. И она так и продолжит лежать одна подобно выкинутой вещи… разве не такой была её жизнь с самого начала? Красивая кукла, инструмент для интриг… видел ли в ней кто-либо личность? Как больно и холодно… Как бессмысленно и печально. Юйсинь застонала – бессильно, протяжно, надёжно прикованная к земле и к своей судьбе. По мере того, как текла беззвучная ночь, Юйсинь слабела всё больше. Цвета поблёкли, звуки стали глуше, только холод вдруг схватил её сильнее за коченеющие конечности, пронзил ледяными обезболивающими иглами. Она уже не замечала сквозь сломанную крышу беседки посветлевшее небо, да и боль порядком поутихла, уступая место невесомости. «Вот как, значит, приходит смерть». Последняя едва заметная слезинка скатилась по щеке Юйсинь. Мысли начинали путаться, и императрица закрыла глаза, позволяя отчаянию затопить её, увлекая на дно темноты… – Матушка… Не оставляй меня! Прошу, очнись! Крики Аурелия, пробившиеся сквозь плотную завесу, в которую она успела закутаться, немного рассеяли сгустившийся мрак. Расплывающимся зрением Юйсинь различила несчастное, плачущее лицо сына. В это трудно было поверить. Его прощения она заслуживала меньше всего… И всё же он проливал над ней слёзы. Это преисполнило Юйсинь величайшей благодарности, и одновременно ей было так жаль, что у неё уже нет сил ничего ему сказать. Она молча смотрела на его меркнущее лицо, которое быстро заволакивала пелена. Даже регенерация исчерпала себя. Скользнув в бесчувственную темноту, где не было ни пространства, ни времени, ни её самой, и догадываясь, что скоро пропадёт даже это, императрица в отчаянии выкрикнула – как последний манифест её воли, как смысл её жизни, как то последнее, что осталось в её разуме: «Я счастлива, что ты жив». Глава 8. Освобождение Едва вернувшись из темницы во дворец, Орсинь быстро проскользнула на свою половину и, взяв розовую бумагу для корреспонденции и автоматическое перо, на мгновение задумалась. Затем она составила записку следующего содержания, которую тут же отправила с гонцом: «Дорогая Фелинь, к сожалению, мы с вами незнакомы. Однако считаю своим долгом известить вас, как ту, которой небезразлична судьба Аурелия. Если вы желаете ещё раз увидеть его, я прошу прибыть во дворец как можно скорее, ведь в текущих обстоятельствах нам неведомо, что произойдёт в ближайшую минуту. Более того, я уверена, Аурелий остро нуждается в вас. Не переживайте, вас пропустят; я предупрежу стражу, что жду мастерицу Фелинь для индивидуального заказа. С сестринской нежностью и уважением, Орсинь». Покончив с письмом, эльфийка пришла в морскую гостиную, где Аурелий пересказывал друзьям допрос Дженвельи. Тревожно и сумрачно было всеобщее настроение перед лицом нависшей опасности, которая, точно позабытая детская страшилка, вдруг облеклась в плоть и кровь. Побледневшие Пьерше, Сепиру и Кэрел словно осунулись; им явно было не по себе. Арэйсу выглядела гораздо спокойнее: в отличие от них, она привыкла к жестокости. И тем не менее печальный, сосредоточенный взгляд княгини выдавал, что она переживает вскрывшуюся трагедию по-своему. – Значит, Иволь Ир-Цесс погибла от рук этих преступников? – только и произнесла она. – Бедная девочка… – Какой у вас теперь план действий? – поинтересовался Кэрел. – Я отправляюсь вместе с Аурелием, – выступила Орсинь. – В ближайшие два часа прибудет эскадрон гвардейцев. Я при помощи копья открою портал в поместье императрицы Юйсинь и постараюсь переправить на ту сторону столько всадников, на скольких у меня хватит сил. Ваш долг – оставаться здесь и обеспечивать в столице спокойствие, пока мы не вернёмся. Ответом ей послужили тяжёлые вздохи. Неизвестность страшила фаворитов. Впервые жизнь их друга и императора находилась под угрозой, и осознавать это было непривычно и страшно. – Но как же… как же так… – растерянно начал Пьерше, разводя руками, словно и сам ещё не понимая, что именно хочет сказать, как вдруг раздался голос слуги: – Посол Десятого королевства людей Эристхейл прибыл, Ваше Величество. – Пусть войдёт, – велел Аурелий. – Что ж, друзья мои, теперь я хотел бы поведать вам некоторые соображения, которые касаются существования рода Табриессов в том виде, в котором вы все его знаете. Пусть уважаемый Эристхейл тоже послушает меня. Потому что, после того я озвучу ему свою просьбу, считаю справедливым, чтобы он принимал решение полностью осведомлённым. С этими словами император учтиво кивнул послу, который как раз переступил порог гостиной, опираясь на посох. Тот заинтересованно вскинул брови, но ничего не ответил, тоже ограничившись почтительным поклоном, и приготовился слушать. – Все вы знаете, – начал Аурелий, – что Табриессы по понятным причинам всегда довольствовались рождением одного-единственного наследника. Однако вот незадача: моя бабушка принесла двойню. Это были близнецы, схожие не только внешностью, но и темпераментом. Однако они кардинально разнились магическими способностями. Мой отец, Келсий, появился на свет первым, и у него в нужный срок раскрылись все чары, положенные Табриессу. Мой дядя Терпций оказался магическим инвалидом, получив лишь высокую регенерацию. Его способности будто бы остановились в развитии на стадии эмбриона. Не напоминает ли это чем-то двойничество? Одна душа – единые умения. Только вот дядя Терпций в данном случае оказался подобен пустой болванке. Запасной замене моего отца, которая никогда ему не понадобится. Аурелий перевёл дух, поспешно утерев со лба выступивший от волнения пот. Однако его слушали с напряжённым вниманием, даже не собираясь прерывать. – А что мы знаем о Первородном до того, как он стал императором? Да практически ничего. То ли эти сведения намеренно предали забвению, то ли его род в те времена был совершенно незначительным. Жрецы утверждают, что власть, которую Первородный получил над всеми нордами, – промысел Бездны. Однако я считаю иначе. Я считаю, что у Первородного был двойник, и они вместе каким-то образом повлияли на законы мироздания. Но силы Бездны слишком велики, чтобы кто-либо мог их обуздать, а потому они привнесли в реальность свои искажения. Или, быть может, эти искажения – всего лишь стремление Бездны восстановить баланс в окружающем нас мире? Вспомните истоки нашей расы: люди возжелали могущества, подобного эльфийскому, но те, кто обрёл невероятную магию, оказались зависимы от внешнего источника энергии. Это разумное ограничение, которое лишает нордов бескрайней силы. Точно так же и Табриессы несут сквозь поколения бремя Проклятия за Дар, который обрели неестественным путём. Но в этот раз чаши весов оказались перекошены гораздо сильнее! Поэтому Табриессы единственные, у кого ребёнок становится отсроченной причиной смерти родителя. Мы единственные, чья внешность и магия остаются неизменны от императора к императору, точно мы застыли во времени. И близнецы, один из которых пустышка, тоже как будто отголосок той платы, что пришлось принести Первородному за исполнение желания. – Эта версия звучит очень любопытно, Ваше Величество, – мягко прервал Эристхейл лихорадочную речь Аурелия. – Однако она с тем же успехом может оказаться ошибочной. Почему же вы уверены, что дело именно в двойниках? – Я… – Император запнулся на полуслове и сник. Затем добавил тихо, но твёрдо: – Доказательств нет и никогда не будет. Но я почему-то так чувствую. Мой гувернёр рассказывал, что дядя Терпций не был мечтателем. Что, если в какой-то момент он пришёл к тем же выводам, что и я? Ведь, следуя этому ходу мысли, если лишить Табриессов их Дара, всё вернётся на круги своя. Если бы у Терпция появилась реальная надежда вернуть свои способности, он бы решился на многое. Но отец догадался, что задумал близнец. И… вероятно, он убил брата ценой собственной жизни. Ведь если они своего рода анти-двойники, то, скорее всего, способны не созидать, а наоборот разрушить друг друга. И вот тут я перехожу к сути того, зачем вас сюда позвал, господин посол. Эристхейл кивнул, показывая, что слушает. – Дело вот в чём: мы только что узнали о готовящемся с минуты на минуту Ритуале, цель которого – всё то, о чём я только что рассказывал. Заговорщики рассчитывают лишить род Табриессов Дара, воззвав к Бездне. Я сейчас переживаю даже не за себя. Я хочу лишь узнать, действительно ли это осуществимо? Вы единственный из присутствующих, кто посвящён в тайны Бездны, и я прошу вашей помощи в обмен на ту откровенность, с которой только что раскрыл величайший секрет моей семьи… По мере того, как Аурелий говорил, Эристхейл хмурился всё сильнее. Потом поднял ладонь, показывая, что всё понял. – Вы правы, какой бы ритуал ни изобрели эти глупцы, Бездна – не механизм, который можно настроить по собственному усмотрению. Бездна есть ткань мироздания, которая пронизывает каждого из нас, каждую травинку, моря, горы. Вам, быть может, странно это слышать. Вы привыкли думать, что Бездна находится глубоко внизу и вы надёжно отделены от неё толщей земли. Но это не так, Бездна – лишь место, куда сходятся все нити. Невозможно обуздать то, частью чего ты являешься. Она поглотит этих безумцев, и последствия этой катастрофы неизвестны. Возможно, возникнет ещё одна Трещина, но тогда всё живое на многие километры, и столица в том числе, погибнет. Я буду содействовать вам, Ваше Величество, поскольку мне это велит мой долг мага. Наше призвание – хранить хрупкий баланс мира после того, как мы сами однажды посмели его нарушить. – Мы выступаем менее, чем через два часа. Вам нужно как-то подготовиться? – без лишних излияний благодарности спросил Аурелий: её можно будет выразить потом, когда всё благополучно закончится. – Нет, всё необходимое уже при мне, – с улыбкой покачал головой Эристхейл. – Маг говорит с Бездной при помощи собственной нити, которой связан с ней, а не каких-нибудь там побрякушек. Даже посох мой в этом деле не столь значим. Единственное, я хотел бы отправить сообщение своим коллегам. Разумеется, тайну вашей семьи я сохраню, но предупредить о предстоящей катастрофе их нужно. Боюсь, только моих сил не хватит на то, чтобы закрыть Трещину. – Но у нас нет времени ждать их прибытия. – Если худшее произойдёт – они прибудут, – туманно ответил маг. – Мне нужен лишь телепорт для писем. – Хорошо, он будет вам предоставлен. Тогда позвольте нам с императрицей на некоторое время удалиться. Слуги в вашем распоряжении, чувствуйте себя как дома. С этими словами Аурелий и Орсинь покинули гостиную, направляясь каждый в свои покои, чтобы одеться более подходящим для опасного путешествия образом. Арэйсу вдруг тоже встрепенулась и, сделав знак Кэрелу, увлекла его за собой. – Что такое? – спросил её князь, когда она завела его в первую попавшуюся комнату. – Кэрел, я не могу её оставить, – сдержанно, прерывающимся голосом прошептала княгиня. – Да, я ненавижу убивать, думала, что никогда больше не возьму в руки меч, но я должна идти. Не прощу себе, если с Орсинь что-то случится. И, кроме того, я должна отомстить Женвилю за Иволь Ир-Цесс. Для меня в этом есть нечто личное. Но… ты простишь меня, если у меня не получится вернуться? Маленькие, едва заметные слезинки замерли на ресницах Арэйсу, в то время как она мелко-мелко дрожала. Обретя позабытый вкус к жизни, княгиня впервые страшилась смерти и отправлялась в бой, преодолевая малодушие. Однако любовь к той, кто когда-то подарил ей первую искру света, оказалась сильнее тихого и беззаботного счастья с Кэрелом. – Ну что ты, любимая моя. – Князь привлёк Арэйсу к себе, согревая в объятиях. – Если идёшь ты, то и я отправлюсь. Ты же знаешь: я ни за что тебя не оставлю. Арэйсу бросилась ему на грудь, страстно целуя. * * * В то время, как в одной части дворца происходили трогательные объяснения, другую тоже не миновала сцена воссоединения. Переодеваясь при помощи служанок в походную одежду – первая снимала с эльфийки украшения, вторая расстёгивала платье, третья расплетала косы, чтобы убрать волосы в удобную причёску, – Орсинь размышляла о подземелье на территории поместья Юйсинь: информация казалась смутно знакомой, но где она прежде её слышала, эльфийка не могла вспомнить. Чувство дежавю зудело и зудело на границе сознания, когда Орсинь доложили о приезде мастерицы Фелинь. – Пусть проходит прямо сюда, – велела императрица, перешагивая через упавшее к ногам верхнее платье. И вскоре она увидела молодую женщину, чьи русые локоны, отливающие рыжиной, чем-то напоминали медные волосы княгини Силевирт. Одета мастерица была просто, но со вкусом: серебристый жакет, глубокого малахитового оттенка блуза и юбка, нарядная декоративная шляпка с фарфоровыми цветами. Было видно, что для визита во дворец она постаралась надеть лучшее, однако всё равно сильно робела. – Ваше Величество. – Фелинь низко поклонилась, почти опускаясь на колени. – Вы простите меня, что я перед вами не в лучшем виде, – ответила Орсинь. И добавила, махнув рукой служанкам: – Оставьте нас. И передайте Аурелию, чтобы зашёл ко мне, как только будет готов. – Ну, что же вы? – вновь спросила эльфийка, когда мастерица продолжила молчать, не поднимая головы. – Неужели я настолько грозная? – Я… я просто очень смущаюсь, – неуверенно проговорила Фелинь. – Я совсем обычная и ничего из себя не представляю. Поэтому, если это насчёт моих встреч с императором… – Оставьте, мне нет до них никакого дела, – отмахнулась Орсинь, скидывая с себя нижнюю юбку и оставаясь в одних панталонах. Подхватив со стула кожаные штаны, она принялась быстро их натягивать. – Что до простоты, то уверяю вас: именно к самому простому Аурелия всегда и тянет. Вернее, к тому, что лежит вне орбиты его повседневной жизни. Мастерица изумлённо подняла глаза. – Как, разве вы не… ох, простите, Ваше Величество. – Она резко прикрыла рот рукой, опасаясь наговорить лишнего. – Уже давно прошла та пора, когда я была от него без ума, – сухо пояснила эльфийка. – Честно говоря, я рада, что Аурелий заново влюбился: мне кажется, ему нужно испытывать к кому-то привязанность. Я более свободолюбивая. Да не бойтесь, не съем же я вас! – воскликнула она, когда Фелинь снова невольно отшатнулась, стоило Орсинь сделать шаг в её сторону. – Мне всего лишь хочется немного поболтать. Я, знаете ли, сама выросла в семье мастерового. Не зажимайтесь, вы хорошо выглядите. – И императрица весело подмигнула. – Да… признаться, молва о том, что вы способны превращаться в волка, и правда внушает страх, – нервно рассмеялась мастерица. Она впервые оглянулась, рассматривая роскошный будуар. – Я… я думала, вы захотите говорить со мной об императоре. Я переволновалась, и ещё эта странная записка… Может, вам чем-то помочь? – предложила она, увидев, как одевшаяся Орсинь принимается сама приводить в порядок волосы. – Без надобности, я справлюсь. Что до Аурелия… вы всё равно узнаете его со своей стороны. Какой толк делиться своими ощущениями? Тем более, быть может, я хочу сохранить их лично для себя. Но вот в чём дело, – обернулась эльфийка, приближаясь к растерянной Фелинь. – Прямо сейчас мы… Двери комнаты распахнулись, впуская императора. Он замер, поражённо уставившись на неожиданную гостью. Фелинь дёрнулась в его сторону, но тут же осеклась, опасаясь проявлять пылкие чувства в присутствии законной супруги. – Я подумала, что тебе будет важно поговорить с той, кого любишь, перед тем как отправиться навстречу неизвестности, – объяснила Орсинь. – Надеюсь, ты не разозлишься на меня за эту вольность. – Орсинь, ты… ты мой лучший друг! – воскликнул в избытке чувств император. – Да будет тебе, – фыркнула эльфийка и вновь перешла на деловитый тон: – Так, у вас около двадцати минут, не затягивайте. Я пока что пойду надену доспехи, если они на меня налезут. – Возьмите с него слово, что он вернётся живым. Он слишком любит жертвовать собой, – шепнула Орсинь напоследок мастерице, прежде чем покинуть будуар. Выходя из комнаты, она краем уха услышала, как Фелинь начинает что-то сбивчиво и пылко говорить Аурелию, – с тех пор, как мастерица сама прогнала его из своей жизни, она наверняка успела многое обдумать. Двери захлопнулись, оставляя Орсинь наедине с собой. Вздохнув, она прошла в свой кабинет, задумчиво окидывая взглядом не разобранную с утра деловую переписку. Будничный вид незавершённых дел напоминал о том, сколь многому в своей жизни эльфийка не успела уделить внимание – и вот уже события набирают новый виток… Немым укором кольнула мысль о том, что Орсинь давно не интересовалась судьбой сестёр. Как там Рогеаль? Осталась ли во время войны в Белой империи, когда отторгалось всё эльфийское, или предпочла вернуться на родной остров? Орсинь даже не попробовала поддержать её финансово, полностью погрузившись в собственное горе… И теперь, обретя популярность, она, разумеется, могла бы позволить себе уединённую встречу с сёстрами: пригласить их во дворец, вновь смеяться и дурачиться, как прежде. Почему она ни разу о них не вспомнила? С той же силой, с которой она прежде радовалась возможности стать частью нового мира, она теперь скучала по кусочку детства, который, оказывается, всегда жил где-то в глубине неё. Хотелось насладиться им ещё раз, вдохнуть в себя эту радость, сказать близким что-то очень важное… «Я вернусь. Я вернусь и обязательно позову их», – сказала себе Орсинь, отгоняя засевшую в сердце вину. Взгляд скользнул по кабинету в последний раз, останавливаясь на стене, которую украшал план древней крепости Табриессов. Точно, вот же оно! Эльфийка ощутила ликование, подобно гончей, напавшей на верный след. Быстро вынув лист из рамы, она направилась в сторону оружейной, чтобы наконец-то одеться. Вернувшись в морскую гостиную уже в полной экипировке, она застала всех в полном сборе. Аурелий, судя по всему, тоже распрощался с Фелинь и сидел несколько в стороне от друзей и Эристхейла. Лицо его было печально, но печаль эта была преисполнена решимости, как если бы он обрёл новый смысл жизни.