– Быстрее! – крикнул маг. – Ритуал уже начался! Мы не успели! Орсинь чувствовала, как плетётся заклятие, своей тканью уходящее к сердцу мироздания, неизъяснимое и невероятное сложное. И поняла, что имел в виду Эристхейл, говоря о нитях, связывающих любое живое существо с Бездной: её собственная, доселе неведомая ей струна теперь тоже звенела против воли. Реальность сдвинулась, подёрнулась рябью, хотя внешне всё оставалось на своих местах. По мере того, как друзья спускались по обнаружившейся лестнице, сияние не усиливалось, а наоборот, меркло. Испещрённый от пола до потолка сигилами зал переливался багряными всполохами, от вида которых накатывала жуть. Извивающиеся линии рун напоминали пульсирующую кровь. Не слушая окрики друзей, Орсинь схватила копьё и, выбежав на середину помещения, вонзила его в орнамент сигила… Тщетно. Ритуал не прекратился. И затем – никто не понял, как именно это произошло, – всё поглотила Тьма. Или, возможно, это была Пустота, поскольку все продолжали отчётливо видеть друг друга, но ни верха, ни низа, ни каких-либо ориентиров в пространстве больше не существовало. Ноги не ощущали тверди – лишь бездонная, как океан, чернота простиралась под ними, как и в любом направлении, куда бы ни устремился взгляд. – Мы что, в глубинах Бездны? – Орсинь впервые услышала дрожащий голос Геасфель, которая до этого старалась не привлекать к себе внимания. Эристхейл вдруг запел – невероятно прекрасную песню, слов которой никто не мог разобрать. Она шла из глубины его сердца, полнясь силой. В ней звучали весенняя капель и сияние далёких звёзд, тепло любящих сердец и торжество новой жизни. Раскинув руки, маг пытался упорядочить Пустоту музыкой, придать осмысленность. Вернуть ей память и форму. Перед безмолвными зрителями поднялись тусклые тени, показывая картинку прошлого. Друзья узнали тот же павильон, только поздней весною, когда на земле ещё лежит редкий снег. Двое золотоволосых мужчин, удивительным образом похожие на Аурелия, стояли неподалёку от строения. Один был одет в богатые светлые одежды, другой – закутан в лохмотья. Лица их перекосила ненависть. Мужчины что-то яростно кричали друг другу, а затем тот, что был в светлых одеждах, выступил вперёд и вытянул руку, точно желая удушить противника. В тот же миг обоих Табриессов охватили столбы пламени, в которых они сгорели без следа. – Отец! – со слезами на глазах воскликнул Аурелий, бросаясь к исчезающему миражу. – Я понимаю… я вижу… – прошептала вдруг Геасфель, шагая куда-то в темноту, и император потянулся за ней. – Сестрёнка?! Вы что, вы куда?! – испуганно позвала Орсинь, устремляясь следом. – Умоляю, не надо! Однако Пьерше железной хваткой сжал эльфийку, которая готова была последовать за сестрой и супругом. – Не смей! Твоё тело не выдержит хаоса Бездны. Ты умрёшь. * * * Как только Аурелий и Геасфель ступили за невидимую границу, все звуки исчезли и вокруг сгустилась темнота. Плотная, почти осязаемая, как густой кисель, в которой не было видно даже собственной руки, если поднести её к глазам. Почва под ногами будто бы прощупывалась, однако с тем же успехом это могла быть очередная иллюзия. Всё пространство здесь пронизывала непознанная никем сила, совершенно отличная от знакомой им магии. «Пойдём?» – подумали Аурелий и Геасфель одновременно. Взявшись за руки, они продолжили путь, но поскольку ни шагов, ни собственного дыхания не было слышно, не удавалось понять, двигаются ли они куда-то или нет. От первозданного ужаса, когда умолкают все органы чувств, когда тьма пожирает тебя, лишая оболочки и идентичности, спасало только присутствие друг друга. Аурелий и Геасфель делились воспоминаниями и эмоциями, отвлекаясь от зияющего небытия, неподвластного смертному разуму. В какой-то момент они разомкнули ладони, но, как бы ни меняли темп, всё равно не отдалялись друг от друга ни на миллиметр, словно Бездна была всего лишь узким тесным коридором, хотя разведи в стороны руки – и ощутишь лишь бесконечную пустоту. В таком состоянии они пребывали часть путешествия, пока не почувствовали, что к ним возвращаются их нормальные, как до слияния, облики. Связь от этого не утратилась – просто Аурелий и Геасфель знали: их тела разделяются, занимая прежние формы. И в тот миг, когда они полностью возвратились к себе, на пороге тьмы возник город. Он начался незаметно, из ниоткуда, и затем в миг окружил их, смыкаясь, вырастая, простираясь во всех направлениях. Темнота по-прежнему была осязаемой, но по крайней мере Аурелий с Геасфель теперь могли выбирать, в какую сторону идти. Впрочем, довольно скоро они поняли, что и это совершенно бессмысленно: город был неподвижен, точно уснул навеки. Тусклый свет фонарей, придающий улицам и дворам одинаковый вид; безветренные, пустые тротуары, по которым никогда не ступала нога живого существа; густые, свинцовые тени – и те казались высеченными из камня, навсегда застывшие в приданной им форме. Город выглядел ухоженным и в занавешенных окнах как будто горел тёплый, приятный свет, но от пейзажа не веяло жизнью. Это тоже был мираж, догадались Аурелий и Геасфель, – скрывающий нечто, что нависало над ними в темноте, нечто, что оказалось неподвластно живому разуму, а потому не могло быть открыто ему, но неизбежно находилось рядом. Это было дыхание Смерти. В какой-то момент Геасфель остановилась, улыбнувшись. – Аурелий, ты ведь понимаешь, что дальше нет смысла идти? Я должна остаться, чтобы разрушить Проклятье. Прав был ты или нет в своих предположениях, но мы пришли в то место, где ты можешь загадать любое желание. – Я благодарен тебе. Однажды ты помогла мне вспомнить, зачем мы живём на этом свете. – Император взял двойника за руки, стараясь запомнить её лицо на всю оставшуюся жизнь. – И всё, что ты мне подарила – эмоции, воспоминания, незнакомый опыт, – останется со мной. Не сговариваясь, они сели на бордюр, глядя в пустоту над головами, в которой не отражался фальшивый свет фонарей. – Одна душа на два тела… спуститься в Бездну и в то же время уйти невредимым, будто тебя там не было. Наверное, мы и правда способны менять мир, – прошептала Геасфель. – Невероятно. Интересно, что чувствовал Первородный, когда пришёл сюда со своим двойником? Торжество? Надежду или отчаяние? В конце концов, мы собираемся отказаться от их великой жертвы. – Как бы то ни было, их жертва принесла свои плоды. Белая империя уже никогда не исчезнет с карты мира, – тихо проговорил Аурелий. – А я буду делать то, что считаю правильным сам. В чём-то Дженвелья права. Дар слишком коварная сила, полная многих соблазнов. Тебе страшно? – Немного. – Голос Геасфель стал сдавленным. – Страшно, что будет, когда ты уйдёшь. Может быть, всё просто схлопнется в одну точку, и я… исчезну. Я надеюсь, больно не будет. Сказки любят преувеличивать, ты же знаешь. – Прости. – Он сжал её запястье. Сердце кричало, рвалось наружу, как если бы Аурелий сам оставался здесь умирать. Ведь так и было: он собирался отказаться от части себя. Словно отсечь себе заживо руку и ногу. Даже больше. И одновременно, точно так же, Геасфель ощущала мучающие его оковы, а потому стремилась разрушить их. Его освобождение будет в равной мере освобождением и для неё. – Я ни о чём не жалею. Я прожила отличную жизнь… И думаю, что теперь пришло твоё время. – Геасфель вновь безмятежно вздохнула, соединившись с его мыслями. – Ты – это я, а я – это ты. Будешь помнить всю мою жизнь. Я буду с тобой, просто… остановлюсь во времени. Разве нет? – Да. – Аурелий вздохнул. Обоюдная печаль убаюкивала, ласкала их, подобно колыбельной. Он оглядел город: тот с виду нисколько не изменился, но Аурелий чувствовал, как нечто могучее тянется к ним, настигает, грозя смахнуть, как пешки с шахматной доски. Время выбора. – Мне пора. Я должен идти. – Аурелий в последний раз коснулся рукой щеки эльфийки. – Только пообещай мне, что ни за что не будешь оборачиваться, что бы ни услышал, – торопливо попросила Геасфель. – И… наоборот, даже если не будет ни звука, тоже не оглядывайся. Сейчас нас защищает сила двойничества. Принеся жертву, ты по-прежнему будешь в безопасности. Но обернувшись, ты начнёшь своё собственное погружение, и Бездна уже не отпустит. И передай Орсинь, что я люблю её. И Рогеаль. – Обязательно. – Тогда давай… вперёд! Он встал и развернулся, оставляя Геасфель одну. Город простирался перед Аурелием, постепенно растворяясь в темноте. Сделав несколько шагов, он попытался почувствовать двойника, но не смог. – Геасфель? Геасфель, ты меня слышишь? – крикнул император на всякий случай в пустоту, остановившись, но ответа так и не дождался. И продолжил путь. Стоило Аурелию сделать ещё несколько шагов, как в глаза ударил резкий свет, и он потерял сознание. * * * Эристхейл продолжал петь. И хоть Пустота оставалась с виду неизменной, Пьерше, Сепиру и Орсинь казалось, что она движется, точно гигантский дракон. Мелодия оплетала его, превращаясь в цепь. Она сдерживала и умиротворяла его, но одной её было слишком мало. На столь необъятном чешуйчатом теле хлипкие звенья то и дело рвалась, и всё, на что хватало самоотверженности мага, не жалеющего сил, – это латать прорехи, в то время как совсем рядом появлялись новые. Бесконечно повторяющийся, пустопорожний цикл. Пальцы Эристхейла удлинились, как конечности паука, стали полупрозрачными; лицо, наоборот, потемнело, походя на камень. Бездна пожирала мага, трансформируя его оболочку, но тот не отступал, продолжая бросать неподвластной силе вызов. Друзья следили за ним с тревогой и болью и одновременно проникались его могуществом. Казалось бы – человек, столь хрупкий и уязвимый в иных обстоятельствах! Магия всегда давалась людям нелегко, но здесь, в вихре бушующей Бездны, именно род человеческий имел право вести с ней диалог. Сила и немощность, величие и неприметность – не были ли эти понятия всегда относительными? Лишь глупцы во все времена пытались дать им точные определения, примеряя на себя и в итоге оставаясь ни с чем. Каждого сейчас осенила эта простая истина. И тогда во Тьме раздались голоса. Мужские и женские, молодые и старые, они вплетались в песню Эристхейла, укрепляя её, привнося собственные мелодии-звенья, и вот уж стройный, торжественный хор озарил Пустоту, заполняя каждый её уголок. Из темноты выступили маги, такие же, как и Эристхейл, с посохами и в плащах. Стоило их музыке зазвучать в полную силу, как подземелье обрело знакомые черты. Сигилы больше не пульсировали, померкнув, и ставшие серыми каменные стены освещались лишь фонарями и небольшими мерцающими кристаллами на посохах магов. – Хэл! Хэл! – воскликнул среди них тонкий девчоночий голосок, и фигура в плаще бросилась к упавшему с глухим стуком Эристхейлу. Посол больше не двигался. Лицо его, как и остальное тело, оказалось обезображено до неузнаваемости. На месте мага находилась груда бесформенных щупалец и закостеневших обрубков. Пьерше, Сепиру и Орсинь в ужасе вглядывались в то, что осталось от защищавшего их ценой жизни посла. Убедившись, что Эристхейл действительно мёртв, подбежавшая к нему чародейка с ненавистью прошипела: – Это всё из-за вас! – Капюшон упал с её головы, и стало видно, что она чрезвычайно юна: возможно, годится Эристхейлу в сёстры или даже дочери. – Успокойся, Али, – положил руку на её плечо один из магов. – Ты знаешь, что каждый из нас однажды закончит путь подобным образом. Кроме того, не они зачинщики трагедии. Он тоже скинул капюшон, обнажая убелённую сединами голову. Глаза мужчины были янтарно-жёлтого цвета, а левый висок покрывала чешуя. – Я глава совета магов Десятого королевства, Даррет. Теперь, всматриваясь и в остальных магов, по примеру Даррета открывших лица, друзья заметили, что внешность каждого из них искажена: у кого неестественные пятна на коже, у кого наросты на лбу или странной формы пальцы. Наглядная причина, по которой в прошлом магию так долго считали извращённым грехом. Пьерше прокашлялся, беря себя в руки. – Я граф Круазе, со мною Её Величество императрица Орсинь и баронесса Шертхесс. Я с безмерной признательностью сообщаю, что господин Эристхейл не только проявил героическое мужество, но и успешно выполнил свою посольскую миссию. Прошу, примите наши соболезнования, и пусть новый союз между нашими государствами будет заключён в его честь! Даррет уважительно склонил голову, однако не успел ничего сказать: подземелье наполнил туман и, столь же стремительно рассеявшись, оставил на полу бесчувственного Аурелия. Внешность его поблёкла, утратив золотистое сияние Табриессов, лицо будто бы ввалилось, состарилось. – Сестрёнка! Где сестрёнка?! – тут же кинулась к нему с криком Орсинь. Пьерше и Сепиру устремились за ней, бережно приподнимая друга, пытаясь растормошить его. И это удалось: веки Аурелия дрогнули. Невидящий взгляд скользнул мимо друзей. Тем не менее он расслышал стенания эльфийки, которая с несчастным видом оглядывала каждый уголок ритуальной комнаты, надеясь, что Геасфель появилась где-то неподалёку. Однако той нигде не было. – Она просила передать, что любит тебя… – едва слышно просипел Аурелий. – Простите… это цена, которую мы согласились заплатить. Наша связь и жизнь. Геасфель хотела, чтобы я почувствовал, что значит быть свободным… Не через её воспоминания, а по-настоящему. Это был её собственный выбор. Настолько жутко было видеть своего императора слепым и обездвиженным, что Пьерше и Сепиру едва сдерживали всхлипывания. Но то, что они услышали далее, ошеломило их настолько, что высохли даже слёзы. – Я отказался от Дара… Проклятья больше нет. – Как? Кто же теперь сможет остановить разбушевавшуюся магию какого-нибудь норда? Ведь это умели только Табриессы! – растерянно воскликнула Сепиру. – А теперь… – Почему всё обязательно должно быть завязано на императоре? – слабо возразил Аурелий. – Уверен, наши маги способны разработать аналогичный механизм. И он будет более универсальным, потому что его смогут использовать и другие, не только я. Давай вернёмся к этому разговору дома… Пронзительный вопль, полный отчаяния, прорезал толщу катакомб. Орсинь в исступлении рухнула на пол, ударяя его кулаками. Брызнула кровь. Сотрясаемая рыданиями, эльфийка безутешно звала старшую сестру. Даже маги, до этого бесстрастно наблюдавшие за незнакомцами, смотрели на неё с жалостью. Пьерше сориентировался первым: он быстро подскочил к императрице, оглушая её коротким ударом и подхватывая на руки. – Нельзя допустить, чтобы у неё произошёл выкидыш. Сепиру, скорее, беги наверх и зови на помощь. – Мы позовём. Что случилось? – С лестницы в подземелье заглядывали бледные Арэйсу и Кэрел. Очевидно, они тоже побывали в Пустоте и, как только вернулись в прежний мир, поспешили на помощь друзьям. Княгиня была всё ещё очень слаба, но, видимо, чувство долга не позволило ей лежать в бездействии. Заметив неподвижного императора, Арэйсу вскрикнула. Затем начала ощупывать себя с ног до головы и горько расплакалась. – Что с тобою? Тебе больно? – Кэрел встревоженно обхватил её, опасаясь, как бы любимая снова не лишилась чувств. Но Арэйсу только помотала головой, выдавив: – Заклятие, сковывающее мою волю… оно исчезло! Его нет! Его больше нет!! Милостивые Близнецы, я не верила, что это когда-либо произойдёт. * * * Орсинь поднималась к свету сквозь наслаивающиеся мыслеобразы Геасфель: озабоченной, смеющейся, мирящей их с Рогеаль, ухаживающей за цветами… Воспоминания не хотели отпускать императрицу наверх, туда, где ждали боль и раскаяние, убаюкивали, навевая красочные, безмятежные сны. Она не сразу поняла, где находится: взгляд фокусировался медленно, выхватывая световые пятна. Тепло и тихо… кто-то сидит рядом. Напрягшись, Орсинь поняла, что это Пьерше. Граф Круазе дежурил у кровати и что-то записывал в блокноте. Стоило эльфийке пошевелиться, как он встрепенулся, откладывая занятие, и бережно взял её за руку. – Надо же, повезло! Мы по очереди у тебя сидим. Сепиру тоже. Ты проспала целый день. Как себя чувствуешь? Орсинь подумала, прислушиваясь к себе. На душе будто бы тоскливо и заунывно выл ветер, какой бывает тусклой, ненастной осенью, когда кажется, что солнце никогда больше не засияет так же ярко, как летом. Она ощущала это глухое отчаянье, и в то же время оно будто бы жило за прозрачной стеной, надёжно скрытое от посторонних. – Нормально. Как Аурелий?