Спустя час Гектор позвонил снова. Она не ответила ему. Утром его «Гелендваген» появился на набережной у ее дома в половине десятого. Катя, хотя она давно уже встала и собралась, медлила. Наблюдала из окна – Гектор вышел из машины, глядел на ее окна. Ждал. Она не знала, что в первый раз он приехал к ее дому в семь утра. Долго сидел в машине, затем решился – вышел и направился в подъезд, однако, уже взявшись за ручку двери, остановился и вернулся в «Гелендваген». Он уехал на Ленинский проспект, забрал обе свои беспроводные камеры, а потом загнал машину в парк, в чащу, вышел, снял пиджак. Смотрел, запрокинув голову, на утреннее солнце, сиявшее среди ветвей и листвы. Пытался представить себе гору Аннапурну. Пики Гималаев, которые созерцал когда-то с крыши тибетского монастыря… Но образ Кати властно заслонял теперь все. Он видел Катю, как ночью в ее постели: ее лицо, ее глаза, ее волосы, разметавшиеся по подушке… Он достал из армейского баула три листа бумаги, что всегда возил с собой. Сложил вместе, пробил пальцем и зацепил за ветку дерева. Белые бумажные флаги Маг Цзал… Ветер полоскал легкие листы. Он глубоко вздохнул и… удар его кулака был молниеносным, мощным – сила удара порвала свободно висящие листы вертикально пополам. Ветер колыхал полосы бумаги… Самое трудное испытание тибетской воинской ветви – подчинить себе то, что не из камня, не из стали… То, что хрупко на вид и одновременно недоступно обычным приемам… Удар кулака, и полоска бумаги снова порвалась… Удар… Узкие белые ленты, трепещущие на ветру… Он бы вплел белые ленты в ее густые волосы… украсил бы их цветами… свадебной фатой… Однако белые ленты имеют разное обличье. Он достал из баула новую пачку бинтов и медицинский пластырь – дома утром был в таком взвинченном состоянии, что даже забыл о перевязке. Сменил пластырь, туго-натуго затянулся эластичными бинтами. Выпил свои таблетки. Катя с набитым шопером вышла из дома без пяти десять. – Привет. – Он смотрел на нее, закусив губу. Она кивнула и села в машину. – Что-то случилось? – спросил он. – Нет, поехали, Гек. Однако он медлил. – Катя, простите меня. – В следующий раз, когда снова будете под градусом, пожалуйста, не будите меня среди ночи, Гек. – Я не пил. Я… сгорал. Он глядел на нее так, что она – ну ведь дала же себе слово держаться бесстрастно и вида не подавать! – вспыхнула и покраснела как рак. – Гек! – Что? Катя молчала. – Простите. Забылся. Виноват. Отставить, да? – Гек, поехали, нас ждут дела. – Так отставить? Все отставить? – Нет, не все. – Она гневно повернулась. – Мы вместе расследуем убийство. Если вы, конечно, не отступитесь, не бросите наше общее дело. – Я привычки не имею отступать. Бросать кого-то. – Он наливался, как ядом, черной мрачной меланхолией. – Это меня можно оттолкнуть… Я с открытой грудью. Любой удар, любую рану наносите – не отклонюсь. И защищаться от вас не буду, Катя. Ей хотелось крикнуть ему: «Да ты сам все это начал! Это же ты, ты, не я…» Однако она опять промолчала. Когда пошла такая мрачная, чисто мужская бравада, то… Батюшки-светы… Шлемоблещущий Гектор, мужей сокрушитель… Гектор Троянский… а в серых глазах тайные слезы сверкают. Он еще и обиделся на нее! Он завел мотор и рванул с места. Час дороги прошел в гробовом молчании. Катя думала про себя – ты пытаешься защитить его от телесной боли, ты готова драться за него, но как быть с его израненной душой, с его травмированной психикой? «Но того, что было ночью, нельзя поощрять! Я не могу, не должна… Тот подводный камень… та преграда, о которую мы споткнулись, пока еще непреодолима…» «А ты сама-то хочешь ее преодолеть, эту преграду? – спросил печально внутренний голос. – Решать тебе, он давно все решил…» «Всему свое время… Он сам заявил – милостыни он не принимает. И жалость ему не нужна. Не этого он добивается и жаждет». «Пустые отговорки, – заявил внутренний голос. – Тебе бы лучше с самой собой разобраться. А то такая ледышка рассудочная, что аж противно… И здесь все по полочкам раскладываешь. А Гектор… Гек… он в прокрустово ложе чисто женских представлений и объяснений не укладывается. Не тот характер. Не та судьба». – Гек… – Что? – Он вел машину на большой скорости. – А куда мы едем? – Как и хотели вчера – к родне Гришиной. К Резиновым в Звенигород. – Блистанов нас там встретит? – Нет. Я его разбудил в шесть утра, велел сидеть в Полосатове, провести эксгумацию домашних животных и экспертизу, к нему от меня один спец подъедет, химик в помощь его криминалисту. Я его попросил помочь, он мне должен. «Кто бы сомневался, что сейчас Полосатик-Блистанов здесь тебе совсем не нужен. Третий лишний», – подумала Катя. Так и добрались до Звенигорода – он, снедаемый черной меланхолией и печалью, она, замученная вконец самоанализом и спором с внутренним голосом, вставшим на сторону «ночного гостя». А потом перед ними замаячил серый деревенский домишко в частном секторе на окраине, куда из Гатчины перебралась родня Регины Гришиной. Глава 22. Родня – Я служила старшим инспектором комендатуры Управления ФСИН, – ответила Вера Алексеевна Резинова на вопрос Кати по поводу ее деятельности до переезда в Звенигород из Гатчины. – А сейчас в частной охранной фирме на пульте сменами. Муж мой пока не работает. Присматривается. А я отпуск отгуливаю. И Катя сразу поняла, что родня Регины Гришиной – тертые калачи. Когда они с Гектором стучали в калитку ветхого деревянного дома на окраине Звенигорода, она предположила, что Резиновых – по крайней мере главы семейства – может не оказаться на месте, рабочий день в разгаре. – Пусть только попробует не оказаться. – Гектор втянул воздух сквозь зубы. – В какую бы щель ни забился, шкурник, выдерну, башку отшибу. Эй, вы! Открыть немедленно! Государственные органы! Катя совсем притихла, она видела: к черной меланхолии в душе ее спутника присоседился воинственный гонор. Гектор все больше напоминал ей того, каким они с Вилли Ригелем впервые узрели его в Староказарменске в образе агента 66-го спецотдела. И сейчас она решила, что лучше ей самой начать беседу с родней жертвы, а то такой Гектор Троянский Буйный наломает вагон дров. Однако уже в начале допроса Резиновых ее энтузиазм быстро угас – муж и жена сразу грубо потребовали у них удостоверения. Катина полицейская «корочка» их не впечатлила, однако бейдж «консультанта Совбеза» Гектора заставил их держаться хотя бы вежливо. И всю беседу оба делали вид, что разговаривают именно с ним, спецагентом, игнорируя Катины вопросы, хотя формально и отвечая ей. Супруги Резиновы даже внешне походили друг на друга – оба квадратные, широкие, коротконогие, короткошеие. Она крепко сбитая, широкобедрая кубышка – «комендатурщица» с мощными руками и тяжелой грудью, обтянутой спортивной толстовкой. Ее муж Захар Резинов в своем спецполку по разгону митингов и массовых беспорядков когда-то, видно, был в хорошей физической форме, но после увольнения из органов раздался вширь, отрастил пивной живот, опух. Его гладкая бритая макушка лоснилась от жира – он был лыс и черноглаз. Хранил молчание, делегировав обязанность вести разговор с полицейским и спецагентом супружнице. – Мне звонила сестра Алла, – так Вера Резинова прокомментировала слова Кати о том, что они приехали по поводу смерти их родственницы. – Плела насчет суицида что-то. Наивная она у меня. Думаю, полиция и люди с такими ксивами не станут беспокоиться из-за самоубийцы… Мы с сестрой связались с секретарем Регины – Гасановой. Похороны ведь на носу, а мы родственники единственные… Надо вещи, одежду из дома взять для покойницы. Так Гасанова ответила – сначала у полиции обязаны спросить, дом ведь опечатан. Но это от посторонних. А мы-то не чужие Регине. И потом, там все равно все наше со временем будет. – Регина Гришина оставила завещание о своем имуществе в вашу пользу? Она вам сама объявила об этом? – уточнила Катя. – Нет, но… – Да бог с ним, с завещанием, – подал голос Захар Резинов. – Я так жене и свояченице и сказал. По закону-то все равно мы… то есть они наследницы, потому как единственная родня. За домом в Полосатове и за другим ее особняком пригляд нужен. А то опечатали… ишь ты… Глазом не успеешь моргнуть, как все добро разворуют, и ищи-свищи. – Вы в этом плане своим коллегам не особо доверяете, подполковник? Вас ведь в таком чине на должности замкомандира спецполка держали и уволили за два года до пенсии? – хмыкнул Гектор. – Кто спорит – наследство никогда не помешает. Тем более если жизнь сущей задницей повернулась. А чего в такую халупу-то въехали здесь? Лучше не нашли? – А мы нарочно, полковник. Вы ведь в таком чине небось сами-то? – в тон ему с кривой усмешкой ответил Захар Резинов. – Сокола по полету, как говорится… Микрорайон новый строится, через два года все хибары счистят. А у нас формально это единственное жилье, прописка-регистрация оформлена, собственность. Так что дадут нам квартиру новую здесь, в Подмосковье, которая в разы дороже халупы, что мы за бесценок приобрели с женой. – Зачем вы звонили Гришиной утром в четверг? – прямо спросила Катя Веру Резинову. – По-родственному о здоровье справиться ее. А что… все же это насильственная смерть, да? Не сердце ее доконало? – Убийство. Вашу двоюродную сестру отравили. – Катя смотрела на собеседницу. – Вам, как бывшему сотруднику правоохранительных органов, я могу открыть правду. Вы звонили. Она вам перезванивала потом. – Да, не ответила на мой звонок сначала. – Почему? У нее кто-то находился в тот момент? – Нет. Сказала, прости, Вера, на толчке сидела. Она в выражениях порой не стеснялась. – Вы общались? Дружили? – Мы долго не общались с ней. Годы… Мы сначала жили в Выборге, туда муж перевелся по службе, потом в Гатчине много лет. Она жила всегда в Москве. Квартира на нее с неба свалилась царская еще в юности. У нее своя жизнь, у нас своя. И только через много лет она сама позвонила. Вспомнили мы прошлое: я детство, она юность – она же меня на восемь лет старше. – О причинах самоубийства сына она вам что-то говорила? – спросила Катя осторожно. – Об отношениях с его невестой Ириной Лифарь? – Особо не распространялась. Как раз в том нашем разговоре пожаловалась – сын сошелся с какой-то лярвой-наркоманкой. Спрашивала у меня – как у «тюремщицы», нельзя ли что-то сделать… ну, припугнуть ее, подставить… наркоманка ведь. Я ей ответила: сын узнает – тебе такое не простит. Они ее оба до белого каления доводили. Она по телефону мне жаловалась, ругалась. Но о прочем молчала. – А дома вы у нее бывали в Полосатове? – Пару раз всего, когда она из больницы вернулась после инфаркта. – А в особняке на Арбате?