Он родился в горной деревеньке Скрино, окруженной лесом; неподалеку протекала река Струма. Родители рано умерли. Остался старший брат. Остался лес, его тишина. Осталась церковь, куда можно было уйти, помолиться и подумать. Ваню отдали в пастухи. Однажды, задумавшись, он не заметил, как от стада отбились корова и теленок. Пропажа обнаружилась на вечерней заре, когда стадо, мыча, входило в село. – Где? – кричал хозяин. – Где они?! Ваня стоял сжавшись. «Найду их, господине… – губы его едва шевелились. – Найду…» – Найдет! – Лицо хозяина налилось кровью и стало похожим на дикую свеклу. – Он их найдет! Где ты их найдешь, глупак? Посыпались удары. Ваня упал, лежал с закрытыми глазами и молился. Удары и крики прекратились, он слышал шаги хозяина, мычание и топот стада; потом все стихло. Он лежал, обхватив голову. Лежал и молился. На следующий день он отправился на поиски. Неподалеку ходил хозяин: тоже искал. Только где найдешь их, корову с теленком, в этом лесу? Верно, уже волки ими повечеряли. Нашел их Ваня. Они оказались за Струмой. Ночью прошел дождь, воды в реке прибыло; беглецы бродили вдоль берега и мычали. Коровка еще могла бы переплыть, но теленок – теленок был совсем мал. Ваня скинул с себя войлочный плащик и рубаху и собрался лезть в студеные воды… Но остановился. Тем временем его заметил хозяин, шедший по лесу. И тоже остановился, выглядывая из-за стволов. А Ваня положил на воду одежонку, осенил ее крестом. И переправился по ней, как посуху, на другой берег. Взвалив на спину теленка, тем же чудным способом вернулся; следом, протяжно мыча, переправилась вплавь коровка… Хозяин видел все это; кровь сошла с его лица, и оно стало похоже уже не на свеклу, а на желтую репу… Ваня отжал рубашку, потрепал по спине теленка. И заметил хозяина, спускавшегося к реке. Подпрыгнув, замахал мокрыми руками: – Господине! Я нашел их, господине! Хозяин отпустил Ваню («Иди от нас с Богом, иди…») и щедро расплатился с ним. Только Ваня все это сельской голытьбе раздал, будто сам богач. И то скудное наследство, какое ему полагалось, тоже, едва вошел в мужеский возраст, раздал. Брат старший только головой покачал. Ушел Иван из села в Димитриевский монастырь, что неподалеку. Обучался там богословию, углублялся в Писание. Полвека не прошло, как при князе Борисе болгары крестились, а уже по всей стране шумели и стучали строительные орудия: строились церкви, открывались монастыри и школы. В 886 году, когда Ваня пас на скринских горах своих коровок, князь Борис принял ученых монахов Климента, Наума и Ангелария, ставших первыми болгарскими просветителями. Повсеместно гремела слава об Охридской и Преславской книжных школах, основанных ими. Иван был пострижен в монахи. Пред ним открывалась дорога в Охрид или Преслав, изощрять книжную ученость, или же другой путь – оставаться в Димитровском монастыре, исполняя разные послушания. Иван выбрал третье. Взяв благословение, простился с братией и ушел в лес, молиться. Приглядел себе место на склоне горы, натаскал хворост. Сложил шалашик, на пол травы набросал. Вскоре начались искушения. То ли люди в образе бесов, то ли бесы в образе людей – явилась вдруг разбойничья шайка. «Наша вся эта местность! – говорят. – Не можно тут без нашего разбойничьего разрешения жилище себе ставить!» Разорили Иванов шалаш, сложили из него костер, долго и муторно вокруг него плясали. А Ивана, побив, еле живым отпустили. Отлежался Иван, помолился и пошел искать другое место, пустыннее и неприметнее. Долго шел вдоль Струмы-реки. Наконец, приглядел себе дупло и вселился в него. Снова начались искушения. То ли звери в образе бесов, то ли бесы в образе зверей – являлись разные дикие существа и нарушали Иванову молитву; дерево, где дупло было, клыками подрыли, быть в нем стало опасно. Вылез Иван из дупла, огляделся, пошел дальше приют себе искать. Шел-шел, увидел пещеру. «Вот доброе жилище, – сказал себе. – Ни разбойники не растащат, ни звери не подроют». И стал проживать в той пещере. Но бесы и тут святого отыскали. Начали ему в разных неудобомыслимых образах являться. Только Иван, их увидя, еще горячее молился. И те, полетав и поскакав вокруг него, исчезали. Как-то вечером слышит Иван шаги у пещеры. Выглянул сторожко, смотрит, отрок на пригорке стоит. Решил Иван, что это новое бесовское привидение ему явилось. Поспешил Иван назад в пещеру, усугубил молитву. Снова шаги, еще ближе; вот за самой спиной уже… Обернулся Иван: – Уйди, наваждение, именем Христа Бога! Отрок же поклонился до земли и пал на колени: – Не наваждение я, отче, а племянник ваш Лука! Оглядел Иван отрока, осенил его крестом. Не исчез отрок, не рассыпался, не вылетел из пещеры вороном. Сам сотворил крестное знаменье и снова поклонился Ивану. Человек, стало быть. Не привидение, и то спасибо. Задумался Иван. Имелся у брата его сынок, Лука; совсем мальцом был, когда Иван уходил из села; только на ножках выучился стоять. А теперь вон какой… Снова прихмурился Иван: – И чего ж ты, племянник Лука, явился? Али не сытно в дому родительском было? Али хлеб горчив? Так здесь ты и такого не встретишь; одна трава-мурава да плодове дикие. – Сытно питали, дядюшка Иван, и хлеб сладок был… Да только не впрок мне брашна те, и хлеба другого желал я. Ради того и ушел из дома, вас разыскать, что молва в селе была, только вы святым хлебом напитать можете! Так и сяк отваживал Иван отрока, а тот все не отваживался. Что делать? Стали пустынничать вместе: вместе молиться, вместе душу спасать. Бесы на это еще больше обиделись. Стали держать совет. Потом отправили одного из своего сонмища в Скрино, к брату Ивана, отцу Луки. «Приходит он к брату святого в образе некого знакомого, – сообщается в житии, – и находит того пораженным горем и ранами стрел родительского своего естества, и речет ему: „Знай, кто лишил твою старость опоры, твой дом – наследника, твое семя – плода! Это Иван, брат твой! Он приходил сюда ночью, увел отрока и держит его при себе. Коли тотчас не пойдешь за отроком, сделается он сладкой трапезой для диких зверей. А ты, коли не заберешь его тотчас, станешь чадоубийцей! Идем же, друг мой! Я покажу тебе то место, и обретешь ты плод семени своего“. И лукавый, схватив его за руку, влечет в пустыню, распаляя злобой на Ивана. А когда они подошли туда, тотчас же исчез… Брат же, придя в указанное место, находит святого. И что он только тогда ни сделал против него!» Пытался Иван усовестить брата и поведать, как все было, но брат его и слушать не пожелал. «Осыпая его хулами и укорами, кричал, что тот обманщик и лучше бы ему вообще не родиться; даже метал в него поленья и камни, посягая убить его». Схватил, наконец, Луку и повлек его обратно в село; Лука же горько плакал. Вскоре их голоса стихли; Иван прибрал сотворенное братом разоренье и, потирая ушибленные места, присел у входа в пещеру… Сквозь кроны протягивались солнечные лучи; пересвистывались синицы. Отер Иван слезу и углубился в молитву. Солнце успело чуть склониться и порыжеть, когда снова услышал шум. «Ваня! Ваня!.. – узнал он голос брата. – Лука! Змея!» Брат бежал к нему, размахивая руками, как безумный. …Лука лежал на траве, чуть в стороне от тропы, побледневший и холодный. Иван наклонился над ним: пощупал запястье, приоткрыл веко. Рядом валялась раздавленная братом змея. Иван поднялся, подошел к брату; тот стоял, медленно мотая головой: «Прости, Иван… Не бери на меня зла…» Вырыли братья могилу поглубже, чтобы не раскопали звери, и схоронили Луку. Постояли над ней и разошлись, каждый в свою сторону. Тоскливо стало Ивану в пещере, все племянника напоминало, везде голос его чудился. Оставил Иван пещеру и пошел дальше, еще выше в горы. Так добрался до Рилы. «Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле, когда пришел в эту Рильскую пустыню, не нашел человека в ней, но только диких зверей и непроходимые дебри». Дикие это были места, скалистые и скудные пропитанием. Но Господь, видя усердие Ивана, произрастил подле шалаша его множество дикой фасоли. Как-то заблудилось в горах стадо, бегали-бегали овцы и встали пред жилищем Ивана. Явились, запыхавшись, и пастухи. Увидев в таком диком месте шалаш, чудились и спрашивали друг друга, что бы это значило. Еще больше поразились, когда предстал пред ними Иван в ветхих кожаных ризах. – Кто ты, диво лесное, и откуда родом? – Отечество мое – Небесный Иерусалим, – отвечал им Иван, – а кто я – того вам знать не нужно… Но раз уж явились, прошу отобедать со мною яствами пустыни. И, нарвав дикой фасоли, угостил их. И такой оказалась она сытной и сладкой, что ели пастухи и только нахваливали. Поклонились Ивану, поблагодарили за трапезу и погнали стадо прочь. А один пастух нарвал тайком Ивановой фасоли. Показал ее потом своим товарищам: вот, мол, та самая! Только сколько ни отворяли стручки, ни одной фасолинки не обрели. Испугались пастухи. Вернулись к Ивану, прослезились и просили прощения. Благословил их Иван и с собой еще пригоршню стручков отсыпал: поешьте, дорогие. Пошла с той поры слава о рильском отшельнике. Стали ему больных приносить на излечение, стали мужи и юноши приходить, искавшие исцеления духовного. Возникло монашеское селение, избрали Ивана себе игуменом. Только тяготили Ивана игуменские заботы и растекавшаяся по всей стране о нем слава. Так что сам царь Петр своих воинов с золотом и прочими дарами послал к Ивану. Иван от всего этого отказался, а царю передал, чтобы золото свое не тревожил: царям оно потребно, а инокам – не полезно. Вскоре собрал Иван всех братьев, живших в Рильской обители, дал им наставления и поставил вместо себя нового игумена, Григория. – Я же желаю отныне пребывать в тишине и безмолвии, – сказал Иван, глядя на опечаленную братию, – дабы покаяться в своих прегрешениях и испросить милости от Бога. А вы всегда поминайте в ваших молитвах меня, ибо ничего доброго не совершил я на земле.