Я убираю руку и смотрю на плачущую маму. Но у меня все еще нет слез. – Мне было страшно и сейчас страшно. Если бы я только его не знала, если бы только ты его не любила…. – … твоя бы совесть была в порядке, верно? – заканчиваю я. – Как и всегда. Как и до этого, когда ты защищала всех тех богатых ублюдков, которые не хотели платить за содеянное своей свободой. Мои слова грубые. Но это правда. Мама кивает, с трудом сглотнув. – Да. На дрожащих ногах я ступаю по ковру, сомкнув пальцы в кулаки. Остановившись, я смотрю ей в глаза: – Он попросил меня не ненавидеть тебя. Потому что знает, каково это – остаться одному. Он всегда просил меня быть мягче, не говорить грубых слов о вас, не тратить время на глупые обиды. Потому что знает, – повторяю я, – что значит, пожалеть и не иметь возможности все исправить. В дверях появляется папа. Он с изумлением смотрит на плачущую маму и меня, стоящую напротив нее. Ему не нужно объяснять. По его лицу легко прочитать, что он понимает, о чем идет речь. – Ты никого не убивала, – говорю я. – Просто перестань из чувства вины разрушать папу. Он страдает. Мама всхлипывает, и папа бросается к ней. Видеть их вместе, обнимающих друг друга – это как ощутить прикосновение утреннего луча к коже или почувствовать где-то внутри себя тепло. Оставив их, я не оглядываюсь и не отзываюсь на свое имя, которое произносит папа. Сейчас мне нужно видеть только Кайдена. Какое-то внутреннее чутье подсказывает где он может быть. Я надеюсь, что оно меня не обманывает. Цепляясь за ветки, ломая их и спотыкаясь, я бегу по лесу в сторону города. Из-за близости шоссе номер семь мой путь сопровождается не только звуками собственного дыхания, щебетанием птиц и хруста, ломающихся веток под подошвами, но и звуками проезжающих машин. У меня темнеет в глазах от того, как быстро я бегу. Но меня ничто не может остановить сейчас. Я слишком напряжена, взволнована, напугана. Выскочив на выложенную серым камнем тропинку, я захожу за каменное ограждение и привожу в порядок свое дыхание. Теперь меня окружает абсолютная тишина. Я помню, куда идти. Когда я нахожу это место, то вижу его. Мое сердце разрывает грудную клетку. Ветви плакучей ивы очень низко висят над двумя надгробиями, напротив которых сидит Кайден. Пока я медленно подхожу к нему сзади, стараюсь понять по позе в каком он сейчас состоянии. Его ноги согнуты, одна рука лежит на колене, пальцами второй руки он играет с травинкой. Его плечи расслаблены, и голова не опущена. Он смотрит прямо перед собой. Коснувшись ладонями его спины, я словно получаю разряд тока. Кайден даже не вздрагивает. Он будто ждал меня. Я сажусь рядом, он смотрит на меня и все понимает. Понимает, что я узнала. Он прижимает меня к себе, я утыкаюсь в его футболку и больше не могу сдерживать слез. – Т-ш. – Он гладит меня по волосам, по спине, покачивая и баюкая. Мне больно. Мне страшно. Сейчас важно сделать этот шаг и понять, насколько жизнь может быть запутанной и сложной. Как могут сплетаться человеческие судьбы, совершаться ужасные поступки. Важно сознавать не справедливость и гордо поднимать голову. Что ж, если все это нужно принять так скоро, я справлюсь. По крайней мере, должна это сделать. Глава 20 Кайден У побережья провинции Британская Колумбия затонул пассажирский паром «Королева океана». Судно получило пробоину, столкнувшись с крупным камнем, и пошло ко дну. Из воды удалось извлечь более ста пассажиров и членов экипажа. Однако, в списках значились еще два человека, отыскать которых среди выживших не удалось. Местные власти надеялись, что это были туристы, которые просто отказались от путешествия и не явились на судно. Но это оказалось не так. После того, как обнаружили два тела в океане, их личности были почти сразу установлены. Судно совершало путешествие из небольшого городка Сиднея, того что рядом с Викторией, до Принс-Руперта. Течь началась днем, людей удалось эвакуировать на спасательные шлюпки, но в ходе расследования было установлено, что один из членов экипажа был в пьян. Также на судне не хватало спасательных жилетов, что грубо нарушало все правила безопасности. Так же установилось, что двое погибших, которым не удалось попасть на спасательную шлюпку, упали в воду во время начавшейся паники. Суд был закрытым. Морская компания, владеющая судном, не хотела огласки. Обвиняемый Кирк Кремпшоу был оправдан. Нашлись лазейки, благодаря которым он отделался большим штрафом и общественными работами. Он и не был убийцей. Возможно, его халатное отношение изменило мою жизнь, но он не убивал моих родителей. Это был несчастный случай. И миссис Данэм, которая защищала его и компанию в суде, тоже ни в чем не виновата. Она выполняла свою работу. Я не знаю должен ли я ненавидеть этих людей. Но не могу найти ответа. Я пытался обвинять. Честно, пытался. Но это ничего мне не дало. Мои родители все равно мертвы. После того, как Алекс и Джиллиан рассказали мне о том, что защитником на суде была миссис Данэм, я не почувствовал ничего. Да, что-то неприятно шевельнулось внутри, но странным образом, это ничего не изменило. Пазлы сложились, все стало ясным. То, как она смотрела на меня, как плакала в театре. Она винила себя и винит до сих. Так случилось, что ее дочь встретила меня, и она не знала, что с этим делать. А если бы я знал? Если бы был на суде и был в курсе всех подробностей, а не тонул в собственном горе, что бы было тогда? Смог бы я полюбить Трейси? Думаю, смог бы. Я не могу ненавидеть всех людей, кто был причастен к делу. Это невозможно. Нет во мне столько ненависти. Я пытался ненавидеть выживших. Всех, кроме моих родителей, но не смог. * * * Трейси спит, свернувшись клубочком у меня на груди. Я обнимаю ее одной рукой, а второй держу кожаный ежедневник и читаю стихи при свете догорающей свечи. Я никогда не увлекался чем-то подобным. Мне всегда нравилось играть в хоккей, плавать, соревноваться. Спорт для меня много значит. Но книги, тем более стихи – все это казалось таким далеким и навязанным школьной программой. Сейчас, читая стихи Трейси, я осознаю, насколько был далек от нее самой. В ее строках я читаю о себе и вижу себя таким, каким видит меня она. Это странное и в тоже время удивительное чувство. Я понимаю, почему она мне их не показывала, но все равно этим задет, словно я не знаю, на какой именно факультет она хотела попасть в Виктории и попала, в конце концов. Некоторые из стихов мне знакомы. Я их читал и догадывался, кто их автор. Это получилось случайно. Я искал статью о нашем новом тренере Бушаре в блоге школы на Tumblr. Там я прокручивал электронную версию журнала «Искры пламени» и наткнулся на красиво оформленную страницу с готической каллиграфией. Строки стихотворения по какой-то причине привлекли мое внимание. Оно было о парне, который закопал свои чувства в шести футах под землей. Он посадил на могиле цветы и знал, что однажды придет то время, когда он сможет их возродить. Под текстом была прикреплена гиф-картинка с яркими синими цветами на черно-белом фоне. Это было мрачно. Но меня зацепило. Таким образом я начал пролистывать каждый свежий номер школьного журнала или находить его на Tumblr и искать раздел со стихами. Фразы и слова въедались мне в память, и в какой-то момент я начал замечать их на руках и ладонях Трейси. Это не было ее секретом, но мы об этом не говорили. Мне даже нравилось, что все происходило именно так. Происходило. Потому что все подходит к концу. Все заканчивается. И с этим ничего не поделаешь. Иногда нужно просто поддаться и следовать течению. Глава 21 Трейси Войдя в женскую уборную, я оглядываю розовый кафель, на котором как обычно что-то написано. Поставив рядом биту и сумку, я включаю воду в раковине и смываю с рук пару слов, которые я написала на уроке. Больше не буду писать на руках. Никогда. Это глупо. К тому же чернила портят кожу, и я вычитала в одной статье в интернете, что если постоянно писать на коже, то может развиться рак. Я лучше куплю кучу блокнотов или буду писать на учебниках, да где угодно, но избавлюсь от этой вредной привычки. Выключив воду, я смотрю в зеркало на свое отражение. Быть собой – это здорово. Любить себя – это похвально. Но обрести уверенность и что-то в себе поменять совершенно другая работа. И я хочу проделать ее. Для этого мне предстоит сделать очень многое. Мое сердце цело, оно любит, но мой разум сейчас главнее.