XVII. Утро вечера мудренее Сообразительность и находчивость Баркука меня не только поразила, но и пристыдила. Неграмотный пастух, ничего не видевший и не знавший, кроме своих овец на горном лугу, проявил ум и решительность, добившись при этом немалого успеха. Его глаза и сейчас горели желанием действовать. В то же время знаток коварных ухищрений и злодейских приемов, воспитанник грозных исмаилитских фидаев Симба в растерянности сидел на скамье рядом с человеком, не один год изучавшим несущие мудрость науки под руководством величайших ученых подлунного мира, и ощущал, наверное, себя таким же олухом, как я. – Этот парень далеко пойдет, – только и сумел он промолвить. Меня же охватил жгучий стыд. Чему и зачем я учился столько лет, если все мои знания не дают никакого преимущества в этой жизни? Нужно было срочно что-то делать, чтобы спасти авторитет науки и славной школы Аль-Азхар хотя бы в собственных глазах. Но в голову ничего не приходило. Мысль о том, что для действий мне просто недостаточно сведений, показалась вполне разумной. Прежде всего нужно было побольше узнать у нашего хозяина, кто таков этот таинственный эмир Алибек. Кроме того, мне очень пригодится добрый совет такого опытного и умудренного в запутанных делах человека, как патриарший посланник. Он ведь не впервые в здешних краях. Хозяина я отыскал скоро. Как и всякий торговый человек, он не привык спать долго и появился во дворе с первым призывом муэдзина. Про Алибека сказал, что тот в здешних краях важный человек, дед которого при Узбеке был наместником Крыма, но сейчас его родню потеснили природные Чингисиды, принадлежащие к Золотому роду. У них издавна было много дел с купцами Сугдеи, Каффы и Таны. Тану он назвал Азак, на здешний манер. Немного подумав, добавил, что Алибек вроде как водит шашни с генуэзцами. Добавил, думаю, не зря. Это имело какое-то значение, мне пока непонятное. «Ищи противоречия! – вспомнилось поучение моего учителя философии, верного поклонника диалектики. – Именно они являются источником перемен и путем обретения истины». Помощник эмира не велел допускать людей Алибека к Мисаилу. – А Хаджи-Черкес тоже водит шашни с генуэзцами? – Эмир – человек военный и мало интересуется торговыми делами. Поэтому его сюда и поставили. Чтобы не держал ничью сторону. Пробуждения моих греческих спутников пришлось ждать довольно долго. Хоть они и не пили вчера снотворный мед, однако обилие вина имело, видимо, не менее сильные последствия. К моему рассказу ромей отнесся со всей серьезностью: – Для того чтобы взять под стражу иностранца, имеющего грамоту патриарха, должны быть очень серьезные причины. Тот, кто это делает, сильно рискует. – Он с любопытством посмотрел на меня. – Интересно, чем мог привлечь подобное внимание твой спутник? Потом успокоил: – В любом случае, ему ничего не грозит до прибытия эмира. Ты думаешь нанести визит его помощнику? Я кивнул. – Тогда обязательно возьми с собой грамоту патриарха. Если потребуется, можешь послать за мной. Я подтвержу, что ты выполняешь его поручение. – Он вздохнул: – Плохо, что вы не священники и не монахи. Тогда вас вообще не осмелились бы тронуть, не обратившись к местному епископу. При Узбеке иммунитет распространялся и на церковных слуг, но при Джанибеке стало строже. Грек так и сказал «иммунитет». По-латыни. – Думаю, с приездом эмира все разъяснится, – закончил он. Пора было собираться к наибу. Вспомнив слова хитроумного Баркука, я запасся целой корзиной самой свежей провизии, заботливо приготовленной нашим хозяином. Тот даже положил побольше орехов, пояснив, что грызть их – самое лучшее развлечение при бесцельном сидении. Иметь дело со столь знающим и предусмотрительным человеком было приятно. Для самого наиба я прихватил изящный стеклянный флакон с изысканным благовонием, которое мой дед использовал обычно для подарков самым знатным дамам. Надев вышитый серебром драгоценный халат, я отправился на встречу в сопровождении Баркука, которого тоже нарядил в собственный дорогой кафтан, придавший бывшему пастуху совершенно ослепительный вид. Мальчик сразу заважничал и выпятил грудь. Даже корзинку он теперь нес, как будто это были по меньшей мере императорские регалии. Наиб встретил меня с наивысшим почтением. Едва ему доложили о визите, он выбежал навстречу и сам проводил нас в комнату. Выставив писца, помощник эмира предложил мне сесть на низенькую скамью, застеленную разноцветным войлочным ковром, а сам остался стоять. Это был невысокий человек с молодым лицом, седой бородой и хитрыми глазами. Несмотря на всю его выдержку, сразу было заметно, что он чего-то боится. Не зря ромей сказал, что схвативший Мисаила человек сильно рискует. На протянутую мной патриаршую грамоту он даже не взглянул, сделав протестующий жест: – Я прекрасно знаю, кто передо мной. Поверь, меня очень огорчает, что так вышло. – Почему схватили моего клиента? Он достойный человек, который не делал ничего дурного. – Донос, – развел руками наиб, словно оправдываясь. – Разумеется, я не стал бы хватать человека, да еще и находящегося под защитой церкви, среди ночи, если бы не серьезные обстоятельства, заставившие меня это сделать. Я просто принял меры. Что делать, будет решать эмир, которого уже уведомили. – В чем обвиняют моего клиента? – В том, что он прибыл сюда совсем не для того, что сказано в сопровождающей грамоте. Он ведь франк. Сторонник папы. Как он может служить константинопольскому патриарху? Честно говоря, я плохо разбираюсь во всех этих тонкостях и никогда бы не заподозрил неладное. Но от меня потребовали его ареста очень уважаемые люди. Меня так и подмывало спросить про Алибека, но я сдержался. Незачем показывать лишний раз свою осведомленность. Не хватало еще вызвать лишние подозрения. Гораздо лучше оставаться простаком, случайно попавшим в переделку. Я постарался как можно искреннее выразить свое недоумение: – Я ведь тоже не отношусь к пастве константинопольского патриарха. Я даже не христианин. У меня со святейшим торговые дела. Вот он и снабдил меня грамотой, чтобы настоятели храмов и монастырей оказывали мне всяческое содействие. Мои предки издавна торгуют благовониями. Мы подданные султана Египта. – Султан Египта – верный союзник нашего хана. Его подданным нет никакой необходимости тайно проникать в наш улус. Им здесь всегда рады. А вот венецианцев приказано брать под стражу. Испугавшись, что мне сейчас снова начнут рассказывать про злодейский захват татарских купцов на генуэзском корабле, я поспешил возразить: – Мисаил не венецианец. Он каталонец. – Он называет себя Мисаил из Пальмы. Этот город находится во владении короля Арагона. Сейчас идет война. Арагон воюет против Генуи в союзе с Венецией. Вы знаете про это? У меня появилось неприятное ощущение, что я ступаю на подпиленную доску. – У нас в Египте торгуют и генуэзцы, и венецианцы, и множество других купцов со всего света. Сам я вообще по пути сюда посетил Кипр, король которого воюет с нашим султаном. Торговцев царские дела не касаются. И почему ты говоришь «вы», кого имеешь в виду? – Этот человек давно служит у вас? – Еще его отец был компаньоном моего деда. Он родился и вырос в Египте. Мисаилом из Пальмы его называют в наших краях, потому что он учился в этом городе. Уехал оттуда шесть лет назад, после чумы. Его родители умерли, а сам он не захотел наследовать долю своего отца в торговом деле. Наиб долго молчал, словно ожидая, не скажу ли я что-нибудь еще. Потом испытующе вперил в меня взгляд. Было видно, что он колеблется. Даже заговорил с заметным усилием: – А кто была его мать? Только теперь до меня дошло. Ну конечно! Мисаил уже наверняка сказал ему про своих знатных родственников в Золотой Орде. – Его мать была из знатной семьи, родом из ваших краев. Ее звали Райхон. Она тоже умерла в чуму. Дед Мисаила приезжал с посольством в Каир и там скончался. Его похоронили недалеко от усыпальницы любимой жены великого султана Насира. Она ведь тоже была из здешних краев. По лицу наиба пробежала улыбка облегчения. Похоже, он услышал то, что хотел. Это хорошо. Ведь решение эмира, когда тот вернется, будет во многом зависеть от доклада этого человека. Самое время завоевывать его расположение. – Мой дед много лет поставляет благовония женам самого султана. Вот этот аромат особенно любила великая царица Тогай. Думаю, твоя супруга тоже оценит его по достоинству. Я протянул флакон. Однако реакция наиба оказалась неожиданной. Он сразу насторожился, внимательно уставившись на подарок. Осторожно, словно опасную вещь, взял флакон и спросил, поднеся его к лицу: – Наверное, это редкость, которую нельзя просто купить в лавке на базаре? Пришлось изобразить насмешливое негодование: – Такую вещь вообще нельзя купить. В свое время это благовоние покупала лишь царица Тогай. После ее кончины мой дед только дарит его. Избранным. Женщины ревнивы и ценят исключительность. – В прошлом году мне рассказывала про это благовоние моя жена. Им хвасталась в бане жена одного эмира. Мне не было нужды скрывать волнение. Вскочив, я воскликнул: – Значит, его подарил мой брат! Брат, которого я ищу! Наиб, мягко улыбаясь, бережно взял меня за руку. От былой настороженности не осталось и следа: – Теперь все встало на свои места. Что ты собираешься предпринять? – Прежде всего подать эмиру просьбу выяснить судьбу моего брата. Наиб удовлетворенно кивнул: – Можешь рассчитывать на его всемерную поддержку. Но сразу могу сказать, вряд ли он сможет чем-то помочь. Купец Омар из Каира (так ведь звали твоего брата?) уехал из Таны осенью, и больше ничего о его судьбе мы не знаем. Подорожная грамота ему была выписана в город Мохши. Он наклонился ко мне и зачем-то таинственно понизил голос: – Дошли известия, что он пропал. – Пропал? По пути? – Он благополучно добрался до Мохши и пробыл там некоторое время, а потом исчез. Что с ним стало, неизвестно. Я ведь уже говорил, что Хаджи-Черкес вряд ли сможет тебе помочь. И совсем не потому, что мы безучастно относимся к судьбе твоего брата. Исчезновение иноземного купца – очень важное происшествие. Особенно когда у него нет здесь родственников или земляков, которые могут подать жалобу. В таком случае защитником интересов человека, вполне вероятно, ставшего жертвой преступления, становится сам хан. Насколько я знаю, об исчезновении египетского купца Омара эмир Мохши докладывал самому Джанибеку и тот присылал специального посланника с золотой пайцзой расследовать это дело. Знаешь, что такое золотая пайцза? Это доверенность самого хана, перед которой даже эмиры склоняются в знак послушания. – Выходит, мне нет смысла подавать прошение? Коли расследование уже проводилось. – Это решать тебе. О судьбе своего брата ты вряд ли узнаешь больше, чем я сейчас сказал. Но ведь тебя, наверное, интересует и судьба его имущества. Помнится, он привез с собой очень большой груз ладана. Запись есть у Ак-ходжи на таможне. Если мне не изменяет память, этот товар был оценен в пятьсот сумов. Я хорошо это запомнил, потому что тогда возникли проблемы с оценкой. Были разные мнения. Кое-кто говорил, что этот ладан в Царьграде стоит в два раза дороже. В конце концов решили брать пошлину весом. Потом полученную долю мне приказали отправить в Гюлистан. Ко двору. Значит, о том, что Омар занял большую сумму денег, наиб не знал. Как не знал и того, что выручку за ладан он отдал приехавшим с ним купцам. Тем не менее мысль поинтересоваться судьбой его имущества показалась мне здравой. – В любом случае, решать будет хан, – подытожил собеседник, – Хаджи-Черкес просто перешлет ему твое прошение. Скорее всего, Джанибек велит разобрать твое дело эмиру Мохши. – Это далеко? – сразу тоскливо засосало у меня под ложечкой. – Недели две-три пути, как повезет. Сейчас на реке большая вода, идти против течения тяжело. После этого он велел привести Мисаила. Меня это несколько удивило, я ведь даже не просил ни о чем подобном. Тот был бодр, свеж и совсем не выглядел испуганным или подавленным. Наиб не мешал нам общаться, не вмешавшись в разговор ни единым словом. Но из комнаты не вышел. И корзинку с провизией осмотрел. Мисаил сказал, что у него все в порядке. Как только он сказал про свою татарскую родню, с ним стали обращаться с величайшим почтением.