– Как дедушку твоего звали? – вспомнил я. – Здесь это, по всему видно, очень важно. А я припомнить не мог. Сказал только, что важный вельможа. – Урук-Тимур. А сына его звали Мохаммед-ходжа. Когда Мисаила увели, наиб осторожно пояснил: – Мохаммед-ходжа был здесь эмиром. Как теперь Хаджи-Черкес. А Урук-Тимур был начальником ханской охоты. Третий человек после беклярибека и визиря. Про нынешних родственников Мисаила он почему-то не обмолвился. Нетрудно было заметить, что он чего-то опасается. – У меня к тебе просьба, – вымолвил он наконец. – Не выходи пока с постоялого двора. Не нравится мне вся эта история. – А уж как мне она не нравится! – не удержался я. Наиб не принял шутливого тона. Он остался серьезным и даже посуровел: – Мне донесли, что к нам прибыл подозрительный чужеземец. Франк, родом из Арагона. Вполне возможно, что венецианский соглядатай. Дело житейское. Проследить за таким не мешает. А прямо следом за тем ко мне пришли и рассказали, что в его вещах видели драгоценный перстень, по виду огромной цены. Зачем соглядатаю таскать с собой такую вещь? По всему выходит, здесь замешано что-то важное, – он усмехнулся, – или кто-то важный. Послал я людей за ним присмотреть. И вдруг меня среди ночи будят. Оказалось, в город приехал сын одного здешнего важного эмира. У них здесь двор, ничего вроде особенного. Только почему так поздно? После полуночи. Стража сказала, приезжие неслись во весь опор, издалека топот было слышно. Значит, полночи скакали. Что за спешка? И то сказать – никогда такого не было. Вот и решили на всякий случай мне доложить. Мало ли… Собрался, поехал к нему на двор, спросил, не случилось ли чего? Нет, говорит, все хорошо. Смотрю: лошадей не расседлали, тетива на луках натянута. Значит, еще куда-то собираются, а пока чего-то ждут. Поехал я обратно, и тут мои стражники на улице нос к носу столкнулись с несколькими здешними лихими парнями. Из тех, что не упускают, если что плохо лежит. По всему видать, ехали они на эмирский двор. Значит, позвали их. Этих ребят на хорошее дело не позовут. Вот тут мне и вспомнился твой спутник с его перстнем. Уж не по его ли душу? – Почему сразу он? – Потому что каталонец. А этот эмир с генуэзцами дружбу водит. Ты купец, тебе все эти чужие дрязги непонятны, только генуэзцы с венецианцами здесь издавна враждуют. В Тане у них даже кварталы разные были. Война ведь не только на море идет. По разным темным углам не меньше битв происходит, про которые никому не ведомо. И крови там льется ненамного меньше. Кого только в эти тайные распри не втягивают. Наши тоже в стороне не остаются. У всех франков есть свои сторонники. Он махнул рукой: – Разбираться с этим долго. Здесь столько узлов напутано, что резать замучишься, не то что развязывать. Да и не нашего это ума дело. Только пусть они своими грязными делами занимаются где-нибудь в другом месте. Вот я и решил твоего друга под стражу взять. Пусть до приезда эмира у меня под охраной посидит. А уж эмир, как прибудет, сможет охладить слишком горячие головы. Не ошибся я. Дело-то оно видишь куда повернуло. Как он мне сказал, что его дедом был Урук-Тимур, я среди ночи начальника почты поднял, чтобы он ни свет ни заря отправил весточку. Об этом пока ни одна живая душа не знает, кроме меня да вас обоих. Потому как нет в наших краях человека могущественнее, чем родной дядя твоего товарища. XVIII. Старый меняла Прав оказался мой каирский наставник в диалектике. Противоречия есть главная причина перемен, а вражда – неизменный двигатель действия. Идущая за морями война Венеции и Генуи докатывалась и сюда. Во всяком случае, помощник здешнего эмира относился к ней очень серьезно. Он даже лично проводил меня до постоялого двора. Внешне это выглядело вполне благопристойно – он посетил Патриарших посланников, поинтересовавшись, хорошо ли они устроились и не терпят ли в чем нужды. Заверил, что эмир будет уже совсем скоро. Пообещал прислать баранов и лучшей муки. А едва он выехал со двора, в воротах появились новые постояльцы. Два рослых и угрюмых черкесских купца, похожих больше на разбойников с большой дороги. С ними была дюжина слуг такого же грозного вида, вооруженных словно в военный поход. Они заселились в большой амбар во дворе, причем двое сразу уселись на скамью возле ворот и принялись молча грызть каленые орехи. Прошло совсем немного времени, и все вокруг погрузилось в сладкую весеннюю дремоту. Греки отправились в церковь, заселившиеся черкесы ничем не выдавали своего присутствия, улица за воротами была пустынна. Отдаленный шум доносился сюда, на окраину, откуда-то с реки, от пристаней, вся остальная здешняя жизнь попряталась по дворам. Даже повар, хлопотавший за амбарами у печи под навесом, выдавал свое присутствие только запахом лепешек и жареного мяса. В бескрайнем небе парил коршун. Если тебе нечем заняться в такую пору, то ты неизменно попадаешь в сладкие объятия лени. Лучшего места для этого, чем прохладный полумрак амбара, через щели которого прорезаются солнечные лучи, просто трудно придумать. Я расположился на толстом войлочном ковре, куда расторопный Баркук притащил горячих лепешек и кувшин простокваши. Спешить было некуда, и мы с Симбой неторопливо обсуждали произошедшее. – Доносчики были, скорее всего, из бани, – сделал вывод мой искушенный во всяких тайных хитростях слуга. – Где еще можно было увидеть перстень? Только покопавшись в вещах. Да еще ты говоришь, что Мисаил беседовал там с хозяином по-своему. Кто еще мог догадаться, что он каталонец? – Подслушать могли, – встрял неугомонный Баркук. – Когда ты с этим помощником эмира говорил, вас тоже подслушивал человек из соседней каморки. Там специальное отверстие для этого. Воистину пронырливости этого юнца нельзя было не удивляться. – Какой он был из себя? – Немолодой такой. Благообразный. В чалме. – Думаю, вряд ли он мог очутиться там без ведома наиба, – почесал нос Симба. В полумраке амбара он отвернул платок, закрывавший лицо. – Наверняка это был толмач, знающий арабский язык. Ты же ведь не просил свидания с Мисаилом? Наиб сам велел его привести. И человека на всякий случай посадил, чтобы тот подслушал разговор, если бы вы вдруг перешли на арабский, понадеявшись, что наиб его не понимает. Если кто сейчас подслушивал этот наш разговор, то он ум себе сломал. Я говорил по-арабски, Симба отвечал мне по-кипчакски, а Баркук, из уважения ко мне, изо всех сил коверкал греческий. Наверное, мне тоже нужно стараться больше говорить на кипчакском. Чувствуется, в этих краях я надолго. – Для всякого рода соглядатаев баня – самое лучшее место, – продолжал между тем Симба, – даже лучше, чем постоялые дворы. Редко кто не посетит ее хотя бы разок. А там и цирюльники-болтуны, и веселые девицы. Человек как раз расслабляется, от забот отрешается. Опасность перестает чувствовать и осторожность теряет. Кроме того, одежду и вещи можно перетрясти. – Но ведь весточку наибу и тому самому эмиру из степи подали разные люди. – Думаю, он знает, кто это сделал. Скорее всего, доносчик из бани торгует сплетнями и горячими новостями направо и налево. Эта весть была интересна тем, кто хочет знать, что в Тану прибыл венецианский лазутчик. А ты сам говорил, мол, хозяин нашего двора особо отметил, что некий эмир Алибек водит дружбу с генуэзцами. Грозный голос снаружи прервал нашу беседу: – Ты не меня, случаем, ищешь? Прямо посередине двора один из приехавших черкесских купцов невежливо преградил путь какому-то крепкому мужчине в сером кипчакском кафтане. Рука вопрошавшего угрожающе лежала на рукояти сабли. – Я ищу каирского купца из дома Тарик, – как можно почтительнее отозвался пришедший, – который приехал вчера с посольством из Царьграда. Его хочет видеть мой хозяин, почтенный Касриэль бен Хаим. Кивком головы он указал на ворота, за которыми виднелись красивые крытые носилки, возле которых стояли еще трое таких же крепких парней, как он, в точно таких же кафтанах. Я разглядел плотные занавески, скрывавшие сидевшего внутри. Они тоже были серого цвета. Наиб просил никуда не отлучаться со двора и никого не принимать. Однако прозвучавшее только что имя показалось мне знакомым. Где я мог его слышать? Симба решительно отстранил меня рукой от входа в амбар и шагнул наружу. Платок уже снова надежно укрывал его лицо. – Твой хозяин ищет моего господина? Он отдыхает после визита к помощнику эмира. Эти слова достигли слуха сидевшего в носилках. Занавески раздвинулись, и наружу медленно вылез невысокий плотный старик в длинном просторном кафтане. Что это старик, было видно сразу. Едва он коснулся земли, один из сопровождающих поддержал его под локоть. Другой подал небольшой легкий посох. Однако, размяв затекшие ноги, старик довольно бодро зашагал навстречу Симбе, дружелюбно улыбаясь: – Думаю, твой хозяин слышал мое имя. Он легко его вспомнит, если перенесется мыслями в Каир на пару месяцев назад. В тот момент, когда беседовал со своим дедом. Гром, ударивший прямо сейчас с ясного неба, не ошеломил бы меня сильнее, чем эти слова. Кто здесь, в двух месяцах пути от Каира, мог знать о нашей беседе? Джинн? Но передо мной стоял насмешливо улыбающийся старичок в серой забавной шапочке, покрывавшей совершенно лысую голову. Таким же серым был его кафтан. Только коротко постриженная борода была ослепительно белой. Старик подал знак сопровождающим ожидать его за воротами и уверенно направился ко мне. – Принеси какую-нибудь скамью, – не терпящим возражения тоном обратился он к Симбе, – мне тяжело сидеть на земле. Пребывание в царстве Джанибека уже приучило меня обращать внимание, на каком языке говорит человек. Старик говорил на кипчакском. Однако, усевшись на скамью посреди амбара, он сразу перешел на арабский. – Это язык моего детства и юности, – словно оправдываясь, произнес старик, – язык моей родины. Сам я из Багдада. Безусым юнцом, намного моложе тебя, я сменил его беспокойную роскошь на правосудие и процветание улуса Джучи. Скоро уже шестьдесят пять лет, как моя жизнь проходит под сенью могущества Золотой Орды. Хотя в те времена и слов таких не знали. Сколько же лет этому старцу? По всему выходит, никак не меньше восьмидесяти. – У тебя нет какой-нибудь весточки для меня? Я приехал сам, подумав, что помощник эмира запретит тебе покидать постоялый двор. Вижу, он всерьез обеспокоен твоей безопасностью. Думаю, у него для этого есть серьезные основания. Только теперь я вспомнил, где слышал его имя. Это был тот самый меняла, который переслал заемное письмо Омара в Каир! Для него у меня действительно имелось послание. – Мне следовало навестить тебя еще вчера, – вдруг засмеялся старик, указывая рукой на Симбу и Баркука. – Меня попутали эти двое. Я ждал трех путников, один из которых чернокожий. Поэтому мои люди не обратили внимания на четверых, один из которых замотал лицо платком. Только сегодня, когда мне рассказали о ночном переполохе, я понял, кто вы. В Каире еврея всегда легко узнать по желтой чалме или колпаку. Говорят, раньше и штаны требовали носить этого цвета, но сейчас строгости стало меньше. Больше всего от таких порядков страдали христиане. Им полагалась синяя чалма или шляпа. А синяя краска самая дорогая. – Пока твой слуга ходит за письмом, – продолжал улыбаться старик, – раскрою тебе секрет моей проницательности. Хотя, если честно, даже не хочется тебя разочаровывать. Так приятно порой ощущать себя таинственным волшебником, для которого нет преград и которому ведомо скрытое и отделенное целыми странами и месяцами пути. Помню, как я расстроился, когда узнал, что маг, достававший на багдадском базаре деньги из пустой шапки, просто прятал их предварительно в потайном мешке. Мне этот старик сразу напомнил деда. Прежде всего манерой разговаривать. Всегда казалось, что он шутит и говорит о чем-то несущественном. Однако я давно усвоил, что подобное легкомыслие обманчиво. – Разгадка в весточке, которую я получил до твоего приезда. Твой дед не на шутку перепугал каирского менялу, купившего заемное письмо Омара. Попасть под суд в качестве соучастника мошенничества, да еще и с возможным убийством – не самая большая удача. Когда стало известно, что в наши края отправляешься ты, чтобы выяснить истину, бедный еврей заподозрил худшее и задумался, как отвести от своей горемычной задницы грядущие неприятности. Прежде всего он решил предупредить меня. – Дед всеми силами старался, чтобы весть о поездке не опередила меня. – Думаю, он принял все необходимые меры предосторожности. Это понимал и меняла. Только, когда твоя голова висит на волоске, начинаешь искать самые необычные пути. Главное, найти калитку, которая открывает к ним доступ. Ты же слыхал про почтовую службу султана? Еще бы. Слухов об этой службе, подчас весьма зловещих, много ходило по каирским базарам и харчевням. В ее таинственные дела были посвящены многие преподаватели моего медресе. Под пристальный взгляд султанской почты неизменно попадали шакирды, прибывшие для обучения издалека, путешественники, побывавшие в чужих краях. И, конечно, купцы, ведущие дела с иноземцами. Доброжелательные писцы, умевшие много говорить, при этом ничего не сказав, старательно выспрашивали сведения о путях, обычаях, происшествиях, тщательно записывали каждую мелочь, вычисляя и безжалостно отметая всякие сказки и выдумки. Желанными гостями там были ученые мужи, искавшие разгадки тайнописи, любившие головоломки и умение скрывать очевидное. Этот мир голубятен и прекрасных птиц, круживших каждый день в голубом каирском небе, хранил за своими невзрачными глиняными стенами самые заветные тайны государства, доступ к которым имели лишь избранные. Нередкими гостями там были визири, эмиры, а порой и султаны. Видимо, менялы тоже проделали туда свою укромную калиточку. – Знатоки утверждают, что египетской почте нет равных, – осторожно подтвердил я. – Это они еще не все знают, – добродушно рассмеялся старик, – хотя любого спроси, скажет: лучшие почтовые голуби – египетские. Сам понимаешь, правителю всегда важно знать, что делают и замышляют враги. Надежные соглядатаи сидят везде, и голубки́ для них самое верное подспорье. Дело это, само собой, тайное, и даже имена этих людей известны немногим. Главное, что они есть. Есть в Персии, есть в Трапезунде. В случае нужды письмо из Каира может быть доставлено туда всего за неделю. Если хорошо заплатишь. А от Трапезунда искусный лодочник за несколько дней доберется до Матреги. Выходит, весть обо мне достигла Таны, когда я еще плыл в Константинополь. Там было сказано, что прибудут трое, среди которых один чернокожий. Предусмотрительный Симба многих запутал своим платком на лице. Да и Баркук очень кстати появился, поменяв счет. Таиться теперь не было никакого смысла: – Здесь я всем чужой. Не знаю ни людей, ни обычаев. Мне не у кого попросить совета и помощи. Дед велел только подать прошение властям и больше ничего не предпринимать. Даже запретил совать куда-либо нос. Но мне уже говорят, что придется ехать куда-то в Мохшу. – Твой дед умный человек, ибо учит тебя осторожности. Можешь положиться на меня. Если мои слова и седины не внушают тебе доверия, то корысть не может обманывать. Кому, как не мне, выгодно, чтобы ты вернулся к своему деду живым и здоровым? Только это отведет от меня подозрение в мошенничестве. Он весело рассмеялся. Его слова показались мне очень здравыми. Тем временем Симба принес письмо от менялы из Каира и копии, сделанные по приказанию деда. Больше всего старику понравился рисунок дедовой подписи: – Я бы поручился, что это написано моей собственной рукой, – восхитился он, – даже сомнения не возникло бы. Такой искусный резчик – большая редкость. В наших краях за всю свою жизнь я встречал лишь одного, кто мог бы поспорить с ним в искусстве. – После чего решительно заявил: – Зови меня дядюшка Касриэль. Прежде чем я расскажу тебе начало всей этой истории, удовлетвори мое любопытство. За что схватили твоего товарища? Я знаю, это вызвало большой переполох, но даже не могу выдумать причину, по которой наиб решил задержать человека, имеющего церковную охранную грамоту. У меня не было иного выбора, кроме как полностью довериться этому человеку. В конце концов, мой дед дал письмо с просьбой о помощи именно к нему. Значит, мысль о корысти пришла не только в голову старого еврея. Утаивать я ничего не стал и подробно описал все свое путешествие. Как дед опасался почему-то генуэзцев, как я встретил на Кипре Савву, а потом познакомился с Киприаном, который помог получить патриаршую грамоту. Подробно описал посещение бани и беседу с помощником эмира. Дядюшка Касриэль остался доволен. Похоже, он оценил мою искренность. – Хан Джанибек, да продлится его царствование, очень мудро поступил, когда поставил сюда эмиром Хаджи-Черкеса. В этом городишке, где всегда всем заправляли торговцы, нужен именно такой правитель. Суровый и больше всего ценящий справедливость. У него нет родни ни в одном из правящих родов, он опирается исключительно на своих земляков с гор. Ты сам видишь, как они ревностно относятся к службе, – кивнул он во двор, где два черкеса у ворот лениво грызли орехи. – Будь уверен, в обиду тебя не дадут. – А Мисаил? – Думаю, с ним действительно произошло недоразумение. Его приняли за венецианского лазутчика. Просто всех взбудоражил его перстень. Наверное, он действительно очень ценный? – Когда-то королевский сын подарил его своей невесте, которая была наследницей императорской короны. – Тогда понятно, почему Алибек так переполошился. Такая драгоценность могла предназначаться только одному человеку. Самой Тайдуле. Слышал, кто такая Тайдула? Я осторожно кивнул.