Как всегда то, что на словах является чем-то срочным, на деле оказывается очередным бестолковым совещанием для отвода глаз. Мол, вот, видите, мы перед принятием решения вас выслушали. На этот раз совещание посвящено снижению ключевой ставки. Когда слово предоставляется собравшимся, я немного напрягаюсь. Мало ли. Вдруг дойдёт и до Горозии, тогда как он не в форме… – Сергей Зурабович, ну а вы что молчите? У меня сковывает затылок. Я отрываюсь от спинки кресла, ещё не до конца понимая, мне самой на амбразуру бросаться, или же суфлировать Горозии, словно он двоечник у доски. – А что тут скажешь? При текущем кризисе на мой взгляд гораздо важнее, чтобы в стране оставались сами производства, а не их стабильные ценники. Снижение ставки – хороший способ удержать ситуацию под контролем. Если мы восстановим и адаптируем экономику за счёт доступных кредитов для бизнеса, появится шанс сохранить производство, потекут доходы, соберутся налоги и выплатятся зарплаты. Сейчас ставка кусается, как ни крути. – Ваши бы слова да богу в уши. Поднимается галдёж. Все начинают говорить одновременно. И у меня появляется несколько секунд на то, чтобы перевести дух. Он ведь вполне себе справился. Я зажмуриваюсь и шумно выдыхаю, когда моей спины кто-то касается. Перевожу удивлённый взгляд на Сергея Зурабовича. – Расслабься. Не надо так нервничать, – усмехается Горозия, прикрыв микрофон рукой. – И уж тем более – списывать меня со счетов. Тут не теорему Ферма разгадывают. Я киваю, но… Как тут расслабишься, когда его мимолётное касание на коже горит клеймом? Глава 10 Серго В который раз ловлю себя… даже не на мысли, а на странном, горчащем на языке предчувствии, что все мои представления о Воскресенской – ложные. Начиная с первого впечатления, которое она произвела, заканчивая слишком самоуверенным выводом, что в целом мне всё про неё понятно. А ведь ни черта. Дьявол в деталях кроется. В тонких нюансах, в которые я то ли не захотел вникать, опасаясь, что попытки сделать это не принесут успеха, то ли из-за банального нежелания вывихивать себе мозги ещё и тут, ведь бог свидетель – кроме неё мне было о чём подумать. Теперь же я смотрю на Евгению, будто, наконец, наведя резкость. И с каждым таким взглядом замечаю всё больше. Какого чёрта я вообще решил, что она некрасивая? Что она дикая, нелюдимая, абсолютно эмоционально неразвитая? Это же совершенно не так. Ну или я вообще ни черта в этой жизни не понимаю! Что же чудится мне в этом безжалостном фокусе? Ну… Она напряжена. Она взволнованна, хотя очень, о-о-очень хорошо это скрывает. А ещё мне почему-то кажется, что Воскресенская сидит на лютом стрёме. И ведь я даже не сразу понимаю причину, а когда, наконец, доходит… Что сказать? Когда ее готовность меня прикрыть до самых костей пробирает. – Сергей Зурабович, ну а вы что молчите? Стряхиваю с себя тонкую паутину нежности и что-то там на автомате говорю. И ведь получается. Зря она волновалась. Это как езда на велосипеде. Да и адресованный мне вопрос совсем уж пустяковый. Экспертизу по нему может дать любой мало-мальски натасканный студент-третьекурсник. – Расслабься. Не надо так нервничать, – усмехаюсь, когда внимание с нас переключается на других. – И уж тем более – списывать меня со счетов. Тут не теорему Ферма разгадывают. Евгения Александровна равнодушно кивает. Но хрен ты меня, Евгения Александровна, теперь собьёшь с толку. Я волны исходящей от тебя энергии считываю на раз-два. Под тобой, вон, едва ли не пол вибрирует. Скажешь, похрен тебе? Ага, как же… Ещё скажи, что ты так сильно о нашей многострадальной экономике печёшься. На секунду залипаю взглядом на её профиле. Сидит деревянная, только грудь в наглухо застёгнутом пиджаке вздымается. Гипнотизируя, затягивая меня в прошлое… После корпоратива мы ещё пару раз трахались. А однажды я велел мне отсосать, и она это сделала. Неумело, и тоже как будто бы отстранённо. Села на колени между моих широко расставленных ног, щёлкнула пряжкой ремня… Я ни тогда не понимал, ни сейчас – тем более, зачем она это делала. Одно ясно: чем больше Женька мне уступала, тем сильней мне хотелось… чего-то эдакого, изощрённого, что бы позволило мне понять, где пролегают её границы и есть ли они вообще. На тот же момент мне казалось, что прикажи я ей вместо себя умереть – она бы и на это запросто согласилась, разве что уточнив для порядка «прямо сейчас?» или же «каким способом?» И знаете, я бы даже, может, понял такую отчаянную бабскую жертвенность, будь у нас с ней какой-нибудь фейерверк. Но фейерверка не было и близко. Она, кажется, ни разу за всё время не кончила. Вот почему я однажды, застёгивая ширинку, спросил: – Ты чё, фригидная, что ли? Воскресенская одёрнула юбку, заправила за уши выбившиеся из причёски пряди и, сложив по швам руки, как школьница у доски, ответила коротким «нет». – В смысле – «нет»? Ты ж не кончаешь, – всё сильней заводился я. – А вы, Сергей Зурабович, не делаете ничего для того, чтобы я кончила. Каким образом ей уже тогда удавалось ставить меня на место – не знаю. Но факт налицо. Воскресенской оказалось не трудно вогнать меня в краску, а ведь я всерьез полагал, что давным-давно разучился краснеть. Тут же для достойного ответа даже слов не нашлось. Ну а что бы я сказал, когда на руках у Женьки имелись все козыри? Я ж и правда ни черта не делал. Драл её как сидорову козу и даже мысли не возникало постараться сделать этот процесс приятным и для неё. Можно ведь было приласкать, поцеловать, поиграть с клитором… Можно. Но зачем напрягаться, если Женьку и так всё устраивало? – Сергей Зурабович… Сергей Зурабович! Серго! Вскидываюсь. Трясу головой и снова возвращаюсь к экрану, но тот уже погас. Давно? – Что такое? – У вас приём через двадцать минут. Хорошо бы поторопиться. Мы не рассчитывали на это совещание, когда записывали вас к врачу. – Да, конечно. Иван в курсе, куда ехать? – Думаю, Анна Витальевна всё ему разъяснила. Я морщусь. Стоматологический кабинет на зоне больше походил на пыточную, не удивительно, что я от него предпочитал держаться подальше. Теперь даже страшно, какой будет вердикт. Может, мне половину рта придётся перепломбировать. Кому такое понравится? …К счастью, природа-матушка наделила меня хорошим здоровьем. Пломбы нужны, но всего две. Могло быть значительно хуже. Доктор – настоящая лапочка. Соглашается сделать всё одним махом. На это уходит час. И пусть клиника оборудована по последнему слову техники, у меня один чёрт начинается мигрень после всех необходимых сверлёжек, какими бы деликатными те не были. Набираю в телефоне: «Поработаю из дома» и отправляю Воскресенской. Хотя, конечно, могу этого не делать. Начальник здесь я. Мне не нужно ни перед кем отчитываться. Но то ли отвык я от этой свободы, то ли просто ещё не готов на сегодня проститься с Евгенией Александровной – беру и отправляю своё первое ей сообщение. «Выздоравливайте». Ну вот. Она всё верно поняла. Ответила одновременно вежливо и отстранённо, так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Понятным образом ответила, да… А мне мало. А мне какого-то хрена отказывает здравый смысл. «Будь завтра в восемь. Пройдёмся по последним графикам». Пауза… Полминуты. Минута… Три. «А вы не могли бы приехать к открытию офиса в девять?» «Нет» – зачем-то упрямлюсь я. «Это важно. Иначе вы испортите весь сюрприз». «Какой ещё сюрприз?» «На ваш день рождения. Ну вот… Уже испортили. Ладно, в восемь – так в восемь». Я как будто наяву слышу её тяжёлый вздох. У меня день рождения? Чёрт. Я совсем забыл. Это сколько мне? Сорок четыре! Сорок четыре… мне. Озвереть. «Ну уж нет. Давай сюрприз». «Тогда в девять?» «Именно». «Раз уж об этом зашёл разговор, может, у вас есть какие-то пожелания по подарку? Мы скинулись, а что купить – не знаем».