Я тебе зачем, м-м-м, Женя? Ты мазохистка? Нимфоманка? Кто ты? Она не успела ответить, потому что прибежала Нино. Такая похожая на мою мать в детстве! Мне потребовалось пару секунд, чтобы понять – мы никогда не виделись прежде. Девчонка родилась, когда я уже сел. А такой знакомой она мне кажется лишь потому, что это же лицо на меня смотрело с детских портретов мамы, развешанных вместе со снимками других членов нашего рода на стенах старого дома. Я это лицо видел миллион раз. Те же медные с рыжим отливом волосы, тот же породистый аккуратный нос, те же глаза, брови вразлёт, губы-бантики. Я тоже похож на мать, но в мужском воплощении схожесть бросается в глаза не так сильно. Тут же… Ч-ч-чёрт. Как она могла? Нахрена? Нет, конечно, я сам хорош, башкой надо было думать. Но она же, мать его так, сказала, что на таблетках! А я поверил. Я ей вообще верил больше других. Да, что-то я повторяюсь. Что теперь? Как Евгения, мать её, Александровна поступит? Я же на лыжи встать хотел. Первым делом, как только это станет возможно. Я для этого подготовил пути отступления. Устранил из-под влияния моих потенциальных недоброжелателей всех, через кого можно было до меня добраться – бывшую, сына. Мать, к счастью, и так им было не достать. А тут… Девочка. Маленькая беззащитная девочка. И ни единого представления о том, что мне с этим делать дальше. Тут хоть бы опять не сесть, придушив Воскресенскую. Делаю несколько глубоких вдохов, встаю и заставляю себя вернуться в офис. Мне кажется, я слышу, как она ходит за стеной, хотя это совершенно невозможно. Неизвестность бесит. Откладывать разговор нет никаких сил, но понимая, что нам нельзя забывать об осторожности, я пишу лишь тогда, когда у меня всё сто раз перепроверено и готово для встречи. Надеюсь, что за это время я успею остыть, но раздражающих факторов столько, что я лишь сильней выхожу из себя. А Воскресенской, похоже, хоть бы хны. Вон уже на целых десять минут опаздывает. Наконец, кто-то скребётся в дверь. – Извини, пришлось попетлять, чтобы убедиться, что нет хвос… – не давая Женьке договорить, затаскиваю её в коридор и зажимаю у стенки. Говорит, попетлять ей пришлось? В целях, мать его, конспирации? А кто мне даст гарантии, что у неё нет микрофончика? Крохотного микрофончика, пристёгнутого к подкладке пиджака? И не думающая стихать ярость высекает снопами искры. – Ч-что ты делаешь? – Раздеваю тебя. А что, тебя что-то смущает? – Очень! – Воскресенская злится и пытается отвести от лацканов своего пиджака мои руки. – Что так? – обдаю злостью. – Помнится, раньше ты при каждом удобном случае норовила подставиться. – Это раньше! Прекрати. Ты вообще ни черта обо мне не знаешь! – Не знаю? – обхватываю её затылок и толкаю на стенку сильней, так, что если бы не моя рука, она бы хорошенько башкой приложилась. – Да. Ты совершенно права. Вот сейчас и начнём знакомство. Пиджак летит в сторону. Следом сдираю топ. Видно, у этой сучки какие-то свои счёты с бельём. Может, она ко всему ещё и эксгибиционистка. Иначе как объяснить отсутствие на ней лифчика? – Ч-что ты делаешь? – Провожу обыск. – Обыск? – она моргает и облизывает пересохшие от волнения губы. Вопрос – чего она так боится? Неужели и правда рыльце в пушку? Кажется, она меня уже ничем не удивит. Хер его знает, что в голове у этой бабы. – Да. На предмет прослушки. Хватит уже тебе делать из меня дурака. Не на того напала. Воскресенская затихает, стоит только словам слететь с моих губ. Послушно опускает руки, позволяя снять с себя юбку. Я шарю в её тряпье, она стоит в одних туфлях и маленьких кружевных трусиках, сжимая кулаки и кусая губы. Никакой прослушки на ней, конечно же, нет. Чувствую себя идиотом. Но за каким-то хреном обыскиваю еще и её сумку. Там ничего интересного не обнаруживается. Духи, бумажные салфетки, и салфетки для снятия макияжа, «Тик-Так», «Киндер»… «Киндер»! Для дочки наверняка… Откладываю сумку на комод и, упёршись ладонью в стену возле её головы, склоняюсь. – Ну? Нашёл что-нибудь? – Нет. Но я ещё не всё осмотрел. Повернись. – Что? – Повернись, – легонько подталкиваю Женю в центр коридора, а сам подпираю спиной стенку, равнодушно сложив на груди руки. Я совру, если скажу, что не понимаю, какого чёрта творю. Я хочу на ней отыграться за все те чувства, что жрут меня изнутри, щедро сдабривая раны ядом. – Ну! Воскресенская переступает с ноги на ногу. Она всё такая же худая как раньше, но в то же время другая. Будто… законченная? Возможно, так на неё повлияла беременность, сделав более плавными её углы, смягчив линии. Хотя сисек всё так же нет. Так, два едва обозначившихся холмика с сосками ярче, чем я запомнил. Как всегда у рожавших. Женька вызывающе вздёргивает подбородок. Медленно поворачивается вокруг оси, не отпуская моего взгляда. – Доволен? – холодно и насмешливо улыбается. Ах ты ж… Мне приходится хорошенько проморгаться – ярость застит глаза. Я-то думал, она оправдываться будет. А она… – Нет, – отталкиваюсь от стены и шагаю к ней. – Иногда, знаешь ли, всякие шпионские штучки в таких местах найти можно… Поддеваю резинку на трусиках и резко дёргаю. Глаза Воскресенской округляются. Я проталкиваю сразу два сложенных вместе пальца внутрь. – А-а-ах. Всё! Хватит! – она упрямо не отводит глаз, сейчас практически чёрных из-за расширившихся зрачков, затопивших синь радужки. Она говорит «стоп», но вовсе не это имеет в виду. Пальцы выскальзывают и тут же возвращаются обратно, уже под другим углом, чтобы большим пальцем можно было без помех ласкать её восхитительно напряжённый клитор. Заигравшись, я упускаю момент, как сам же оборачиваю ситуацию против себя. Меня ведёт от её близости, как пьяного. – Не надо. – Не надо как? Так… – три пальца, резче, – …или так? – нежно размазываю влагу по губам. – Попроси как следует. Я сделаю всё, что ты хочешь, – склоняю голову, прикусываю кожу на шее. Как она пахнет! Веду носом от уха к груди. Сердце Женьки под моих ухом колотится. – Серго… – Да. Это я. А ты кто? Кто ты, Женя? Какого чёрта ты делаешь? Знаешь ли, как я хочу свернуть тебе шею? – За всё хорошее, видно? – смеётся она, откидываясь в моих объятьях и со стоном опускаясь на мои пальцы. Как будто она не хотела этого, но тело не подчинялось воле совсем. И она ненавидела. Себя – за эту слабость. Меня – за эту силу… За эту власть над ней. – Хорошее? Дочь ты от меня скрывала тоже из лучших побуждений? – Да! Да, из лучших! – губы Женьки дрожат, он замирает, вцепляется в меня скрюченными пальцами. – Из лучших… Серго. Из самых лучших… Почему же ещё? Мне почему-то становится страшно. За себя. За неё. За нас… Как будто то, чего я всеми силами избегал, взяло меня и настигло. – Зачем? Ты ж сказала, что на таблетках. – Ты помнишь… Мы расходимся. Я дёргаю створку шкафа, снимаю с плечиков белый гостиничный халат и швыряю Жене. – Такое забудешь. Впрочем, я не услышал ответа на свой вопрос. Ты это спланировала? – Что именно? – Беременность! – рявкаю я. – Нет. Господи, зачем бы я это стала делать? И к-как я могла угадать, что ты не воспользуешься презервативом? По звёздам? – Значит, это был просто обман. – Почему обман? – Ты сказала, что на таблетках!!! – ору. – Я хотела потом принять средства экстренной контрацепции. Это правда. Но, если ты помнишь, случилось кое-что, что помешало мне это сделать… с-своевременно. А потом… – Что – потом? – сощуриваюсь. – Потом это стало слишком опасно. Да и… Господи, ты хоть представляешь, в каком состоянии я была? Я… просто забыла. За-бы-ла. В том-то и дело, что я ни черта не знаю! В каком она была состоянии? Почему? – Почему? – озвучиваю вслух последний вопрос. – Не знаю. Просто вообще вылетело из головы. Если бы меня не стало тошнить, я бы об этом вообще не вспомнила. – Почему ты не сказала мне? – Зачем? – Затем, что отец ребёнка имеет право о нём, мать его, знать!!! Весь мои южный темперамент вырывается наружу и я ору так, что стены трясутся. Тут никакой прослушки не надо. Достаточно встать под окно… Дерьмо. – Не смей на меня орать! – взвизгивает Воскресенская, на глазах превращаясь из снежной бабы в пламя. – Я тебя… я тебя, идиота, пыталась защитить!!! Неужели непонятно? Неужели непонятно? Я всё… Я же… Всё. Я… на всё, что угодно… И под моим же взглядом пламя гаснет. Клацая зубами, будто ей вмиг стало холодно, Женька сильней стягивает на груди полы халата, но её всё равно трясёт. Конкретно так трясет. И меня начинает слегка потряхивать. Вот только я гораздо позже это замечаю. Когда уже подлетев к ней вплотную снова, застываю, так её и не коснувшись, нос к носу. – Что, Женя? – В-всё. Я… Всё. Уйди! Ненавижу тебя! Я тебя ненавижу, Горозия, понял?! Ну зачем я тебя встретила? Ну по-че-му… тебя? Ты ж мне… – Женька! Я правда не знаю, как реагировать. Нет, я ведь это в ней подозревал. Меня именно это к ней и притягивало, но ведь один чёрт не был готов к тому, что под её льдами кроется. – Что бы ты чувствовал, расскажи я тебе правду? Что?! Ты думал? Нет? Так подумай! Было бы тебе лучше? Или, может, твоя жизнь там стала бы абсолютно невыносимой? – Женя… – Можешь меня обвинять в чём угодно, но не в подлости. Не в игре против тебя! Я эт-т-того не заслужила. Я не позволю… Я… – Ты меня ненавидишь, – улыбаюсь, ощущая, как нежность затапливает, кажется, все даже самые потаённые закутки моей души. – Ненавижу. Всю жизнь ты мне испоганил… – Иди сюда… – Зачем? – Покажешь, насколько сильно. Если хочешь, разрешу себя даже пнуть.