– Забей. Разок можно. Потом непонятно ведь, когда ещё появится такая возможность. Женька затихает. Я веду пальцами по её животу вверх, очерчиваю грудь. Она манит меня страшным образом. Кто бы мог подумать. Но что ещё более интересно, так это тяжесть, охотно наполняющая низ живота. Я даже не предполагал, что я ещё на такое способен. Всё ж мне сорок четыре, а не шестнадцать. – Серго… – Да? – Что теперь будет? – Не знаю. Как ты понимаешь, события последних дней несколько скорректировали мой план. – Я не хотела. – Чего? – Менять твои планы. Женька приподнимается и, меняя положение, садится, натянув на грудь простыню. Один сосок непослушно выглядывает из-под её покрова. Мой рот наполняется слюной. Желание ей обладать здорово отвлекает. – Да, ты просто решила их к чертям уничтожить, – растягиваю губы в невесёлой улыбке. – Это не так. К тому же… тебя это ни к чему не обязывает. Я ничего не прошу. – Вся такая дохрена самостоятельная? – Когда самостоятельность стала недостатком? Глупый выходит разговор. Мы оба говорим что-то совершенно не то. – Никогда. Забей. И лучше расскажи, как ты сама видишь ситуацию. Воскресенская закусывает губу. – Никак. Потому что она от меня не зависит. – Серьёзно? А от кого же она зависит тогда? – От тебя. От того, чего ты, Серго Горозия, хочешь. – Мои желания уже давно никого не волнуют. – Ой, да ладно. Можно подумать, тебя это беспокоит. Ты же всё равно всё сделаешь по-своему. И никто тебя не остановит. – Говоря все это, Женя отворачивается к окну. – Твоя вера в меня поражает. – Это не вера. Это знание. Ты забываешь, что это я помогала тебе готовить пути отхода. – О, этого мне не забыть никогда. А вот скажи, Евгения Александровна, в той моей новой жизни есть ли место для тебя и Нино? – В каком смысле? – она оборачивается и смотрит на меня, не мигая, тем самым выедающим мозги взглядом. – В прямом. Ты готова всё бросить, чтобы быть со мной? Семью бросить, страну, дом. Насиженное место. Карьеру, в которой ты, надо сказать, добилась больших успехов. Променять это… я ведь даже не знаю, на что? Жизнь политической беженки без каких-либо понятных на данный момент перспектив. Ну, что молчишь? – Да вот прикидываю, насколько ты сам готов к моему ответу. – Что это означает? – сощуриваюсь. – А то, что ты не можешь не понимать, что этого мне бы хотелось больше всего на свете. – Неправда. – Правда! И это тебе известно. Иначе зачем бы я ждала тебя столько лет? – Женя заправляет влажную прядь за ухо и опускает руки на колени, отчего прикрывающая её простынь падает, обнажая тело. Но это такая мелочь, когда обнажена душа, что она никак на это не реагирует, и продолжает как ни в чём не бывало: – Молчишь… Ну и молчи, всё же и так понятно. Как я уже сказала, вопрос вовсе не во мне. А в том, чего хочешь ты. Одно дело выразить мне разовую благодарность, как там, – Женька кивает в сторону двери, ведущей в ванную, напоминая о том, как я ласкал ее ртом. Это неожиданно сильно злит. От ее слов я чувствую себя каким-то жалким недоделанным жигало. – И совсем другое – принести себя из благодарности в жертву. – Что плохого в благодарности? – Ничего. Опять же, вопрос не в этом. – А в чём? – В том, что мне нужно совсем не это. Я… достойна гораздо большего, понимаешь? Я достойна большего. Она озвучивает то, о чём я сам буквально пять минут назад думал. Способен ли я на достойный ответ? Нужно ли мне всё это? Хочу ли я связать свою жизнь с ней аж до тех пор, пока смерть не разлучит нас? Ведь по-другому не будет. Такая уж она женщина. Максималистка… Я тоже такой, мне ли не знать, как оно. Как же всё сложно! Женька пробуждает во мне столько самых разных, самых противоречивых эмоций, что я не могу разобраться в них сходу. Одно понятно: меня к ней страшно тянет. Невыносимо… И я до дрожи боюсь не справиться. Не соответствовать ей такой. Боюсь оказаться мельче, чем она вообразила. – Женя… – Ничего не говори. Сейчас всё прозвучит ложью. – Я хочу, чтобы ты знала, как я благодарен. Это не обсуждается. И ничего унижающего тебя в этом чувстве нет. Просто… ч-чёрт! Я не мастак говорить… – Никогда бы не подумала. При желании ты можешь быть весьма красноречивым и убедительным. – Это другое. Но… Ладно, если хочешь, давай просто сделаем паузу. – Окей, – она ведёт угловатым плечом и начинает пробираться к краю кровати. – Нет, ты не поняла. Я не сливаюсь, я… – Берёшь паузу. Всё понятно. Я не в обиде. Это нормальное желание для такого перестраховщика, как ты. – И я, тот, кто подлетел к ней практически в панике, схватил за руку, вдруг понимаю, что она в самом деле не злится. Не разыгрывает спектакль, чтобы развести меня на эмоции и уж тем более – чтобы подвести к нужному для себя решению. Женька действительно отступает, давая мне время подумать. – Если тебе что-то от меня нужно – обращайся. И… – Что? – У меня одна просьба. Если ты захочешь уйти внезапно и… без меня… точней, без нас с Нино… найди минутку попрощаться. – Твою мать! – рычу я, сам не зная, на кого злясь. – Я много прошу? – Нет! Я просто не думаю, что это понадобится, Женя… Постой, ты куда? – Почему-то внутри меня рождается суеверный страх, что это и есть прощание. Что никакого другого прощания не будет. Вообще ничего не будет. Всё! – Домой. Не хочу рисковать. – Нет. Погоди. Я же ничего толком не успел разузнать! – О чём? – Да обо всём. О… дочери. Женька светлеет лицом. Отбрасывает туфлю, которую подобрала с пола, и садится на край кровати. – Она совершенно очаровательная, – мягко улыбается. – Да. Я заметил. А ещё очень умная. Как ты планируешь ей объяснять, что её отец на самом деле ей не отец вовсе? – Думаю, это будет проще, чем могло бы. Она Сережу папой не зовет. – И это ни у кого не вызывает вопросов? – удивлённо приподнимаю брови. – Сейчас уже нет. Нино сама решила звать его по имени. Это странно, конечно, но не критично. А в нашей ситуации и вовсе хо-ро-шо. – И все же… Почему ты сразу мне во всём не призналась? Хотя бы после освобождения, я… – В этом разговоре слишком много пауз, но иначе, чёрт его дери, не выходит. Эмоции душат, мешают формулировать и говорить. – Я столько времени потерял… – и дальше отборным матом, в котором столько отчаяния, что мне самому неловко. – Будь оно все проклято! – Я могу скинуть свой дневничок и фото. Там, конечно, всякая ерунда, вроде первого зуба – пятнадцатого июня у Нино вылез первый зуб. И фото её слюня-я-явой. – Женька снова улыбается той особенной, только Нино предназначенной улыбкой, поднимает ресницы и неожиданно тушуется под моим взглядом: – В общем, всякая сентиментальная чушь. Тебе это будет не интересно. – А ты за меня не решай. Её глаза расширяются. – Ладно. Не буду. Хочешь ещё что-нибудь спросить? На самом деле у меня столько вопросов, что я не знаю с чего начать… Выбираю самый, как мне кажется, безопасный. – Да. Как ты… ну, в смысле, как прошла твоя беременность? – Отлично. У меня почти не было токсикоза и, представь себе, живота. – У тебя шрам. – Веду по белёсой, едва заметной полоске чуть выше лобка. Женька сжимается. Шарит взглядом по комнате, вскакивает. Возвращается с сумкой. – Что ты делаешь? – Хочу показать тебе свои беременные фотки. Если хочешь.