Требовалось освоиться в новой жизни, но Антуан не чувствовал сил на это. Он закончил пить транквилизаторы и перешел на спиртное в попытках присмирить боль, которая стучала в его теле изнутри, как заключенный по стенам своей тюрьмы. Зачем он будет жить дальше, чем займется – Антуан не знал. Он не делал попытки втиснуться во внешний мир: не знакомился с соседями, булочниками и парикмахерами. И даже сейчас, спустя полгода, вряд ли бы вспомнил лица кого-то из них. Разве что двух пожилых женщин, которые неспешно прогуливались по улице, непременно здоровались с ним и встречались по пути чаще других. У одной из них, кажется, была собака. Да, точно. Рыжий песик, похожий на спаниеля. Попытки написать музыку заканчивались свежей порцией головной боли. В голове царила беззвучная пустота, в теле жила боль, которая не находила выхода. Музыка не приходила. Музыка оставила его. Такого долгого перерыва у Антуана не было с пятнадцати лет. Новые произведения создавались не каждый день, но обычно промежутки между сочинениями не продолжались более двух месяцев. До этого срока и даже месяц после, учитывая обстоятельства, Антуан не волновался. Но после трех месяцев простоя его охватила паника. Дождь, нескончаемый дождь разбивался о крышу, дребезжал по окнам, стучался в двери. Осень продолжалась вечно. Однозвучные дни полынного цвета и горечи сменялись тяжелыми ночами, бессонными или наполненными кошмарами. Зима обернулась ветрами, которые холодили шею, пронизывали до костей. Антуан спасался алкоголем. Виски и абсент, текила и ром – все было на один вкус. И вино «Шас-Сплин» не прогоняло тоску5. Волосы отросли и падали на лицо. Антуан с трудом находил силы бриться по утрам. Но щетина в зеркале на усталом и отекшем лице вызывала чувство презрительной гадливости по отношению к себе. Небритость для Антуана определялась как низшая точка падения, из которой не последует возврата. Надеялся ли он на возвращение к нормальной жизни? В самом сокровенном уголке души теплилась вера в то, что боль имеет конечную точку. И она не совпадет с конечной точкой его жизни. Но чаще к нему приходили тревожные мысли о будущем, которое представлялось исключительно в черных красках. Ему почти сорок лет. А кажется, что все сто. Никогда до того он не жил один так долго. Из дома родителей переселился в студенческое общежитие, где делил комнату с Пьером, веселым и благодушным парнем из Нормандии. После университета они еще какое-то время вместе снимали квартиру, пока Антуан не сделал предложение Селин. Теперь же никто не таскал продукты из холодильника, не стремился получить лучший кусочек. Как следствие, у него почти пропал аппетит. Приготовление пищи вызывало отвращение, тело поддерживалось только консервами или полуфабрикатами. И возвращения домой не радовали, потому что вечером никто не зажигал свет. Никто его не ждал. Особенно часто он вспоминал ночник в виде собаки в комнате сына. Когда дочитывалась очередная сказка и гасла лампа, а Матье уже спал, заложив ручку под голову, ночник источал мягкий приглушенный свет. И Антуан мог еще час сидеть так, любуясь спящим ребенком. А иногда и сам засыпал в кресле. Одиночество никогда не настигало Антуана, не разъедало его, как сейчас. Парадоксально, что в это время из его жизни исчезли почти все люди. Друзья звонили в первые пару недель после трагедии, выражая соболезнования, говоря дежурные слова утешения. Несколько человек приехали на похороны, но он смутно помнил тот день, все слилось в одно бесконечное черное пятно, и два гроба рядом. Спустя месяц ему позвонили два друга из тех, кого он считал наиболее близкими, узнать, как он себя чувствует. И однажды звонил его агент, спрашивая, когда он планирует вернуться к работе. Он ответил, что нуждается в отдыхе. Через пару месяцев звонить перестали. *** Бланш с тяжелым бумажным пакетом из «Карфура6» уже подняла руку, чтобы постучаться в синюю дверь Антуана, но заметила крошечную щелку. Под нажимом дверь отворилась. Она проскользнула в гостиную. Почти идеальный порядок нарушался только открытой деревянной шкатулкой на журнальном столике, из которой выглядывали чуть пожелтевшие листы сложенной вчетверо бумаги. – Антуан! – громче крикнула Бланш. За ее спиной послышались быстрые шаги. Бланш неловко повернулась, пакет дернулся и вылетел из ее рук, с глухим стуком ударившись о стол и шкатулку. Стеклянная бутылка с яблочным соком разбилась, и сквозь обрывки пакета на содержимое шкатулки потек золотистый сок. В один прыжок Антуан преодолел расстояние, отделявшее его от стола, и вцепился в шкатулку. Он схватил верхние наиболее поврежденные бумажки и стал вытирать их о свою футболку. – Дерьмо! Чертова девчонка! – слова, вырывающиеся из его горла, более походили на гортанный рык. Антуан раскинул на бумаге несколько поврежденных листов, на которых просвечивали чернила, и обернулся к Бланш. Он двинулся в ее сторону, широко расставив ноги и угрожающе выставив руку. Под кожей соседа надулись мышцы и жилы. В одно движение он схватил журнальный столик и швырнул его в сторону. С тяжелым стуком стол ударился о паркет. На полу неопрятными кусками валялись смятые продукты. Бланш задрожала. Сейчас он ее убьет! Но вспышка ярости подходила к концу. Хозяин рявкнул: «Убирайтесь и не показывайтесь мне больше на глаза!». Бланш сочла за благо поспешно ретироваться. До самой двери спина холодела, ожидая того, что он и в нее запустит чем-нибудь тяжелым. Но обошлось. Антуан вернулся к желтоватым прямоугольникам, брошенным на диване и к остальным, которые остались в шкатулке, любовно их разглаживая. Американские марки и штемпели, немного вытянутый вверх, но такой милый почерк. «Боже, я чуть не потерял все это навсегда! Как меня достала эта девчонка!» «Он больной! Совершенно больной! Чуть меня не убил из-за каких-то бумажек! Если бы я испортила его телефон – другое дело, за телефон многие способны убить. Но бумажки? Что в них такого?» – Бланш трясло. Она думала, что больше никогда и на километр не приблизится к этому психу. Глава 3 Месяц спустя Пребывая в романтических мыслях о Тома и грядущем лете, Бланш подходила к дому. Активно жестикулируя, отец беседовал с каким-то мужчиной. Со спины она его не узнавала. Широкие плечи, упакованные в дорогой костюм, переходили в коротко стриженный затылок, который к макушке превращался в каштановую гриву. – А вот и моя дочь, Бланш, – отец ласково улыбался приближающейся девушке. Незнакомец обернулся. Это был сосед справа, о котором Бланш почти успела забыть. Сегодня сосед выглядел свежее, чем во время их последней встречи. Более короткая стрижка ему шла, хотя добавляла возраста. – Антуан Делилль, – представился тот, приветливо склонив голову. – Очень приятно, Бланш Готье, – напряженно выговорила Бланш, скрестив руки на груди. Ни один из них ни словом, ни жестом не выдал того, что они уже были знакомы. Из дома послышалась мелодия звонка, отец поспешил к телефону. – Я должен извиниться за свое грубое поведение в ваш последний визит. Бумаги, которые пострадали, это письма моей жены… Понимаю, что это меня не оправдывает… То, что произошло, это трагическая случайность. Никакого умысла с вашей стороны не было. И с моей стороны очень глупо вас винить в произошедшем. – И вы меня извините… Мое желание помочь иногда переходит границы… Бланш намазывала тосты конфитюром и маслом, но внутри нее пузырилось любопытство. – И о чем вы с ним говорили? – Представляешь, ребенок, этот Антуан – композитор. Пишет музыку для фильмов и известных исполнителей. Это объясняет фортепиано в гостиной. Значит, композитор… – А еще что-то он тебе рассказывал? – Да, сказал, что раньше жил в Ницце, а сюда переехал после гибели жены и сына на пожаре. – Что он хотел от тебя? – Сказал, что вел себя недружелюбно после переезда, потому что был разбит горем, но сейчас хочет познакомиться с соседями. – Наверное, так и есть, – задумчиво проговорила Бланш. – Ты спрашиваешь, потому что он показался интересным или подозрительным? – Ни то, ни другое, – рассмеялась Бланш. – Я видела его несколько раз, и он мне всегда казался недружелюбным и погруженным в себя. Она немного погрешила против истины, но не рассказывать же в самом деле отцу о том, что она провела ночь в компании незнакомого пьяного мужчины, еще и у него дома. А во вторую встречу сосед швырялся предметами и чуть ее не убил. Тогда отец решил бы, что она не в своем уме. *** Когда в субботу Бланш спустилась к завтраку, напевая на ходу веселый мотив, то по поникшим лицам родителей поняла, что что-то случилось. Вопрос повис в воздухе. – Сегодня ночью умерла мадам Лабиш…Ее сын уже приехал и сейчас распоряжается насчет похорон. – Он заберет Барни себе? – в голосе Бланш явственно звучала тревога. – Ребенок, ты всегда в первую очередь думаешь о собаках, – насупленное лицо отца выражало неодобрение. – Папа, мадам Лабиш уже нельзя помочь. А Барни надо спасать! – Послушай, ты еще не знаешь, нуждается ли он в твоей или чьей-нибудь помощи. Может, Анри Лабиш его заберет. – Он и к матери приезжал раз в несколько месяцев. Старушка всегда говорила, как много дел у ее мальчика, что он даже минутки свободной не может найти. Похож он на того человека, который захочет забрать пса? – Ты можешь у него спросить об этом. – Я так и сделаю, Бланш решительно вскочила со стула и уже через полминуты хлопнула входной дверью. – Анри, – тихонько позвала Бланш, приоткрывая дверь соседского дома. – Кто там? – Меня зовут Бланш, я из дома номер двадцать восемь. – Что вам нужно? Непримечательный мужчина в черной одежде с бегающими глазами вызывал неприязнь. Пожалеть его никак не получалось. – Я хотела выразить вам соболезнования по поводу смерти вашей мамы. Она добрый… была добрым человеком. – И? – И я хотела спросить, вы заберете Барни к себе?