А потом развернулся и ушёл. Глава 39. Отчисление Меня разрывало от внутренних противоречий. Хотелось верить Тиму, я по-прежнему его любила, но рядом с любовью никак не укладывались его жестокость и неконтролируемая ярость. Я боялась его, но одновременно верила в искренность в его словах, и, несмотря на всё, меня дико к нему тянуло. Но, как ни пыталась, не могла найти ни оправдания, ни объяснения его поступкам. Перед сном залезла в горячую ванну и под шум воды рыдала на всю мощь. Подвывала, обнимая в воде колени. Мне было больно, так больно, как никогда, и я отпускала слёзы, рыдания, под шум воды они уплывали, растворялись. Чем сильнее любишь, тем больнее ощущается потеря. И если бы Михаил Захарович сейчас спросил, насколько мне плохо по его любимой шкале эмоций, то это было бы двадцать из десяти. Я надеялась, что после ванна-терапии мне станет легче. Стоя перед зеркалом, я уже не плакала. Смотрела на себя с фингалом под глазом, с чёрно-фиолетовыми гематомами на руках и вдребезги разбитым сердцем. Потянулась к «Троксевазину», чтобы намазать синяк, но, стоило взять мазь в руки, слёзы опять хлынули двойным потоком. Эта мазь была кусочком Тима, его заботы, и от этого было так горько, что успокоиться я никак не могла. Уснула в итоге измученная мыслями и переживаниями, но в пять утра подскочила как ужаленная, села в кровати. Тим! Тим отдал мне шарик! Но у него в выходные важные соревнования, от которых многое зависит. Как Тим будет без шарика? И как он смог от него избавиться? Я ничего не спросила. Что Тиму сказал директор? Его отчислят? Что с ним будет? Почему избавился от шарика, ведь так рассчитывал на новую силу? Даже за последнюю неделю пытался добавить в связку какой-то сложный элемент, чтобы получить дополнительные очки для команды. Вчера я слишком погрузилась в свои обиды, что не хотела его ни видеть, ни слышать. Ничего у него не узнала, ещё и обозвала монстром. Но почему Тим так рьяно отрицал, что сжимал меня до боли, ведь я просила его отпустить, неужели не понимал или не помнил? Я слишком резко проснулась, словно от ведра ледяной воды, или будто вынырнула из кошмара, хоть мне ничего и не снилось. И мой мозг, подстёгнутый резким пробуждением, судорожно искал подсказки, вот-вот за что-то можно зацепиться, но ответы ускользали от меня. Как можно не помнить, что ты делал? Аффект, лунатизм, гипноз, магия... А ведь красные зрачки и свечение не что иное как магия. Ничем другим я это объяснить не могла. Я осторожно прокралась в коридор и достала шарики. Теперь, про себя, называла их магическими. Снова села на кровать и разглядывала их. Красный всё ещё искрился, переливался внутри и почему-то теперь пугал. А вот зелёный, наоборот, обещал успокоение. Чтобы понять Тима, мне нужно попробовать это на себе. Сейчас я не рискнула активировать шарик, чтобы не разбудить Соню, и решила, что завтра после конференции нужно обязательно попробовать. Как хорошо, что материалы и презентация для конференции у меня были готовы ещё с зимних каникул, иначе я бы точно не успела ничего сделать. Ещё раз полирнула речь, отправила все файлы Екатерине Сергеевне и думала отправиться к Инге, но та прислала мне сообщение, что к ней приехала мать на выходные, и они проведут их вместе. Дома я не находила себе места, каждые пять минут заходила на страницу Тима, но он был в сети последний раз вчера. Я не выдержала и написала ему: «Как ты? Надо поговорить, напиши мне». Обида отступила, хоть я и смотрела теперь на «Троксевазин» со слезами на глазах. А когда хотела послушать музыку, вдруг осознала, что моя любимая группа теперь сплошь пропитана эмоциями с концерта. Слушать их я тоже не могла, все песни «Драгонсов» стали нашими с Тимом общими, сердце тут же начинало щемить и на глаза наворачивались слёзы. А с афиши над кроватью «Драгонсы» теперь смотрели на меня с осуждением. Вчера я была уверена в своей правоте на сто процентов, а сегодня закрадывалось ощущение, что предала Тима, предала нас. Не дала ему даже объясниться, сразу же влепила клеймо монстра, отвернулась, как и все в школе. На конференции впервые мне было всё равно. Раньше я так боялась публичных выступлений, что дрожала, словно в эпилептическом припадке. Сегодня выступила с ледяной меланхоличностью, хотя, наверное, нужно было улыбнуться, чтобы понравиться жюри. Но Екатерина Сергеевна меня похвалила, сказала, что я выглядела очень уверенной. Хотя я так не думала, мне просто было всё равно, хотелось побыстрее отделаться от этого всего и вернуться мыслями к Тиму. Я просто варилась в постоянных мыслях о нём, не выпускала из рук телефон, но он в сети так и не появился, и, помимо щемящих чувств тоски и вины, в сердце заползла ещё и тревога. Мне дали в итоге пятое место, но меня это не расстроило и не обрадовало. Прошло и прошло, хотя ещё пару месяцев назад я волновалась и считала эту конференцию чуть ли не судьбоносным событием. Мы ехали с Екатериной Сергеевной на электричке назад. Мне впервые не хотелось слушать музыку, и я просто смотрела в окно на проносящийся однообразный пейзаж под размеренный стук колёс. Екатерина Сергеевна читала какую-то книгу, и я вдруг поняла, что это последний год, когда нас учит наша классная. Потом она наберёт новых детей, пятиклашек, и будет растить их. Стало грустно. Хоть мы и не были сильно близки, но постоянные подготовки к олимпиадам, конференциям и ботаника в кванториуме что-то да значили. Ей уже было за сорок, и она отличалась позитивом и добротой, хоть и могла проявить строгость, но постоянно организовывала для нас движухи, квизы, часто вытаскивала классом куда-нибудь. Я знала, что у неё две дочки, одна училась в меде, а другая ещё в седьмом классе. Всегда считала, что нам повезло с классным руководителем, я по-своему её любила, а то, что она гордилась мною, становилось лучшей наградой. Не знаю, что меня подстегнуло заговорить, я не хотела отвлекать её от книги, да и мы особо никогда не общались на личные темы, но сейчас у меня ныло в груди. — Екатерина Сергеевна, вы же знаете про Тимофея? Что он сделал в пятницу? Она оторвала взгляд от книги и посмотрела на меня, вздохнула. — Знаю, конечно. — И? Его за это могут отчислить? — Могут, — спокойно ответила она. — Неужели ничего нельзя сделать, чтобы ему дали доучиться?! — наверное, вдруг сорвавшийся голос выдал меня. — Во-первых, ничего пока не решили. В понедельник будет ясно. Я позвонила его родителям, отец сказал, что придёт. Во-вторых, зависит от того, что там с Ильёй. Он уехал в травмпункт, если он зафиксирует факт нападения в полиции, будет совсем плохо. Тимофея поставят на учёт, это ударит по репутации гимназии, и тогда его, скорее всего, отчислят. Перспектива совсем не радовала, от Ильи можно было ожидать чего угодно. Неужели он заявит в полицию? — А вы можете как-то повлиять, чтобы Тима... фея не отчислили? — Я сделаю всё, что в моих силах. Конечно, я буду его защищать, — улыбнулась она. — Тимофей — мальчик добрый, спокойный. Хоть и оторванный от коллектива, но у него сплошь положительная характеристика. Единичный случай драки могут и простить, но, опять же, зависит не только от меня, но и от Ильи, и от директора, и от завуча. В понедельник разберёмся, поговорим с отцом Тимофея, с Ильёй, и сразу станет ясно — что к чему. Я вздохнула. Отец Тимофея не будет защищать, а Илья и подавно. Тем более если директриса родственница Ковалёва, то шансов у Тима очень мало. Тим не отвечал на мои сообщения, и это меня нервировало. Когда вернулась с конференции, взяла в руки зелёный шарик, но у меня так и не получилось его активировать, то меня отвлекла мама, потом я не смогла достаточно замахнуться, и он так и остался у меня в руке. В эту ночь я почти не спала: то ворочалась, то проваливалась в короткий сон и тут же с тревогой просыпалась. Тим мне говорил, что должен вернуться с соревнований в ночь на понедельник, и я надеялась, что он прочтёт моё сообщение и ответит, но оно так и висело неоткрытым до утра. Глава 40. Где ты? На первом уроке Тим тоже не появился, и тогда я понемногу начала паниковать, написала ему: «Где ты?» Он молчал и мои сообщения не читал. Литература у нас была в том же крыле, что у физиков история, поэтому мы постоянно сталкивались в коридоре с Ковалёвым. Но сейчас их класс стоял у окон, Инга заметила меня, помахала, но я направилась к Ковалёву: — Илья, можно с тобой поговорить?! Его одноклассники заулыбались, а Ковалёв расплылся в улыбке: — Яночка! Теперь ты за мной охотишься?! Я весь твой! Сзади подошла Инга, я глянула на неё, поджала губы, она чуть нахмурилась, а я попросила Ковалёва: — Можем наедине поговорить? Кто-то из его одноклассников заулюлюкал. — Наконец-то ты предлагаешь уединиться, — ухмылялся Ковалёв, но отошёл со мной в сторону. И тогда я заговорила, совершенно не представляя, к чему это приведёт, но меня уже ломало от какой-то безысходности, и единственный человек, до которого я могла хоть как-то достучаться, был Илья. — Как ты? — Жить буду. Илья смотрел мне прямо в глаза, уже не так широко улыбался, хоть на лице и была небольшая ухмылка. Он прекрасно знал, о ком я хочу с ним поговорить. — Ты же знаешь, что Тима могут отчислить? Илья прищурился. Я заметила на его скуле синяк, едва заметный, но он всё же был. — И отчислят! — уверенно заявил он, даже с какими-то самодовольством, будто это его заслуга. — Ты ведь можешь на это повлиять? — Могу. Но что я получу взамен? К гадалке не ходи, можно сразу понять, что он попросит. Мой план провалился, и подкатила ещё большая волна безысходности: — Блин, Илья! Неужели в тебе нет ни грамма человечности?! У вас же с Тимом отцы дружат, вы же общались в детстве! А ты готов Тиму жизнь испортить? Что тебе это даст?! Всем понятно, что директриса примет твою сторону без всяких аргументов!Я развернулась уходить, мне нечего было ему больше сказать. Но он вдруг схватил меня за руку, повернул к себе: — Ян, погоди! Тише! — Илья стал серьёзным, приблизился и приложил палец к губам. — Это тебе всё Тимофей рассказал про отцов и директрису?! Что он ещё тебе сказал? — Кто бы ни рассказал, об этом многие и так догадываются! — Слушай, — Илья понизил голос. — Давай поговорим, но без свидетелей. На большой перемене, в сквере, идёт? Раз ты в курсе, что мы родственники, то, так уж и быть, поговорим про твоего Тима. На помощь Ильи я уже не рассчитывала, но поговорить согласилась. Сквером мы называли узкую мощёную улицу с лавочками, спрятанными в кустах сирени и черноплодной рябины. Улочка располагалась за воротами на выходе из гимназии, и туда часто бегали курить школьники. На улице сегодня было по-весеннему солнечно. Илья догнал меня в атриуме по дороге в раздевалку. Из гимназии мы вышли вместе, проплыли мимо курящей компании филологинь, которые резко притихли и проводили нас презрительными взглядами. Мы сели на лавку в конце аллеи. Илья завёл руки назад и подставил лицо солнцу, будто собирался загорать, и вытянул ноги. — На самом деле я не планировал, чтобы Тимофея отчислили. Мне в принципе пофиг на него, но, с другой стороны, так будет даже лучше, не станет путаться под ногами, — Илья снова снял свою корону и говорил обычно, без позёрства. Может ведь быть нормальным, не красоваться и не выделываться. Он хмыкнул. — Но я и не думал, что он тебе расскажет о степени нашего родства. — Родства?!