— Ну, так вот, — начал Тиг. — Взял он нашего осла, чтобы привезти торф из-за горы. Да перестаньте вы! Слушай, Пиджин, я тебя предупреждаю: вот возьму сейчас нож и выпотрошу тебя. Ну, ты ведь знаешь это топкое место у реки, где торфяная делянка Портного? Приходит он туда, и вдруг не успел он оглянуться, как осел увяз в болоте по самое брюхо. «Ну, пропали мы теперь», — говорит Комин. Как бы не так! Знаешь, что потом случилось-то? Ты, верно, ни одному слову моему не поверишь, а? — Да уж как-нибудь постараюсь, — сказал Мико. — Ну так вот: Комин как начал тянуть осла за хвост! Потом бросил, за морду взялся. Да, думаешь, его сдвинешь? Черта с два! Он так увяз, что его до второго пришествия не вытащить. Ну а Комин, конечно, до смерти боится домой идти, мне рассказать, что случилось. Знает, что со мной шутки плохи, что отлуплю я его так, что он света Божьего не взвидит. — Хотел бы я посмотреть, — буркнул себе под нос Мико. — Ну вот, — сказал Тиг, с очевидным наслаждением обдумывая дальнейшие подробности. Но ему не суждено было кончить свой рассказ, и Мико так и не узнал, что случилось с Комином и с ослом, потому что сам Комин, загнав наконец свинью, появился в дверях, споткнулся о барахтавшихся на полу мальчишек и упал на них, засмеялся, стукнул их лбами и сказал: — Пошли, Мико, а то не успеем мы туда прийти, как уже надо будет возвращаться. И после долгих обещаний непременно зайти до отъезда попрощаться, и передать поклон матери от семьи Коннолли, и не забыть сказать, что все они ею очень интересуются, Мико поднялся, и вот после небольшой суматохи они наконец выбрались на дорогу, и желтый, разбухший диск всходящей луны подмигнул им огромным глазом. Комин был очень высокий. Уж Мико был рослый, а оказалось, что он ему только чуть повыше плеча. Ходил Комин в кепке, кожа у него была чистая, а зубы очень белые, крупные и ровные. Мико нравился Комин. Что-то было между ними общего. Он мало говорил («Я это старику своему предоставляю, он за двоих наболтает»), но много думал, и мысли его, как и сам он, были неторопливы и обстоятельны. «Опять-таки вроде меня», — подумал Мико. Комин всегда сдвигал кепку на глаза, и это придавало ему залихватский вид — надо сказать, совершенно незаслуженно. Они вооружились ведром и лопатой. Кроме этого, Комин захватил еще странного вида нож с загнутым концом. — Это чтобы их выковыривать, — пояснил он. — Вот погоди, увидишь. Ночь была чудесная. Сейчас, при лунном свете, дорога уже не выделялась резко, а на торфяники, расстилавшиеся по обе стороны дороги, легла сплошная пелена и смягчила суровость окружавшего пейзажа. Они прошли торфяники и озерко и свернули мимо церкви к морю. Чужому морю. Разницу можно было сразу определить, если вы умели разбираться в запахах. Мико втянул в себя воздух и закрыл глаза. Перед ним было море, набегавшее на бескрайные просторы золотистого песка. Даже если бы он не знал этого раньше, он понял бы это, как только до него донесся запах только что промытого морской водой песка и того, что оставило позади отступившее море. Пахло медузами, выкинутыми на берег, моллюсками, еще не успевшими зарыться в песок, и этими таинственными пескороями. Пахло совсем не так, как пахнут большие, покрытые водорослями скалы, в расщелинах которых постоянно что-то гниет. — А на что пескорои похожи, Комин? — спросил он. — Как бы тебе сказать… Да ты сам увидишь, — сказал Комин. — Ага, теперь я уж их себе точно представляю, — засмеялся Мико. — Но они как раз такие, что трудно объяснить, — сказал Комин, — их нужно видеть. — Расскажи-ка, — сказал Мико, — что у тебя случилось с ослом на болоте Портного. — Ты о чем это? — спросил Комин. Голос у него был низкий и приятный. — Отец твой только начал мне рассказывать, как осел у тебя провалился в болото. А тут ты пришел, так он и не кончил. — А, да просто его вечные россказни, — сказал Комин. — Не обращай ты на него внимания. Сраму не оберешься от его выдумок, больше ничего. Теперь он заладил рассказывать о моей непомерной силе. Ходит и спрашивает всех: «А знаете, что Комин сегодня выкинул?» Ему говорят, нет, мол, не знаем. А что? «Ну, так, — говорит, — слушайте. Решили мы привезти стог сена, ну и надо же было, чтобы у телеги колесо отлетело. Тут Комин и говорит: „А, чего там! Я сам управлюсь“, и, — говорит, — хоть вы, наверно, ни одному слову моему не поверите, только слез мой Комин, обвязал стог веревкой, взвалил себе на спину и в два счета притащил домой, мы еще даже за чай сесть не успели. И хоть бы травиночку по дороге обронил!» Мико рассмеялся. — По крайней мере, вам с ним не скучно, — сказал он. — Хотелось бы мне, чтоб он меня в покое оставил, — сказал Комин, — а то я прямо настоящим посмешищем стал по его милости. — Молодец он, — сказал Мико. — Ты посмотри, как все его любят. — Да, он ничего, — сказал Комин. — Ну, вот мы и пришли. Она сказала, что будет ждать нас у Мэри Каванаг. Сердце у Мико глухо застучало. Как раз об этом он мечтал весь вечер. Это была одна из причин, почему ему не хотелось уезжать домой. Несколько дней тому назад они с Комином встретили ее вечером по дороге из церкви. Мико с восхищением наблюдал, как свободно обращается с ней Комин, разговаривает и шутит спокойно, точно с сестрой. — Значит, покидаешь нас, Мико? — сказала она. — Да, уезжаю домой. — Доволен небось? Ведь тебе как раз этого хотелось, уехать в свой любимый Кладдах. Эх ты! — Видишь ли, если я не уеду сейчас, то, пожалуй, больше уже никогда не вернусь домой. — Неужели мы так тебе полюбились? — спросила она. — Еще бы! — вырвалось у Мико от всего сердца, и, уже сказав, он покраснел в темноте и только надеялся, что они ничего не заметили. — Ой! — сказала она тогда. — Ой, Комин, нельзя же, чтобы он уехал домой, не дождавшись осеннего полнолуния и пескороев. Нужно сводить его за пескороями. — А это что еще такое? — спросил Мико. — О Господи! Он не знает, что такое пескорои! А еще рыбак называется. Уж чего-чего, а пескороев у вас в Голуэе наверняка нет. Мы их песчаными угрями зовем, — пояснила она. — Может, и есть, почем я знаю? — возразил Мико. — Я раз был на озере, когда ловили угрей. Их сваливают прямо в большой деревянный садок и держат там живыми. Я видел раз такой плавучий ящик, в нем их было невесть сколько. — А они что, большие? — спросила она. — Большие. Черные и коричневые. Их отправляют англичанам. Мне они не нравятся. Поешь, а потом кажется, что у тебя внутри что-то живое ползает. — Вот ужас, прости Господи. Да ведь это же простые угри. Пескорои совсем не то. Пескороев ловят только на отмели Ома во время осеннего полнолуния. Это очень даже романтично, правда, Комин? Мико почувствовал, что стоявший рядом Комин вдруг забеспокоился. — Романтично! Скажешь тоже. Опять, наверно, книжек начиталась. Она засмеялась. Смех ее разлился в ночной темноте серебряным колокольчиком, и от этого Мико лишился окончательно дара речи. — Комин — просто чурбан, — сказала она. — Если он пойдет с какой-нибудь девушкой ловить при луне пескороев, так и то, наверно, не догадается, что с ней делать. — Ну, нам пора домой, — сказал Комин и пошел прочь, к большому неудовольствию Мико. Это все потому, что Комин был застенчивый и тихий. Бывает, правда, что в тихом омуте черти водятся, но Комин был действительно застенчивый и действительно тихий. Некоторые тихие бывают себе на уме, но Комин был не из таких. — Так приведи Мико, — крикнула она ему вдогонку, — приведи его к Мэри в полнолуние! Я буду вас ждать. Вот как это вышло. Они прошли ряд домиков, потом постояли немного и посмотрели. А посмотреть было на что. Море только что ушло с отмели. Прилив здесь был какой-то чудной! Он подкрадывался к отмели сразу с обеих сторон острова и встречался в центре ее. Подкрадывался осторожно, а потом с виноватым видом исчезал, как будто хотел сказать: «Вы уж извините, что побеспокоил. Рассматривайте меня как неизбежное гигиеническое мероприятие, так вам будет спокойнее». Море никогда по-настоящему не заливало необъятные пространства песка. Даже во время прилива расстояние до острова можно было перейти вброд — вода доходила только до пояса. Луна поднялась уже высоко, и в ее сиянии поблескивал еще мокрый песок, а вдали виднелась узкая полоска острова, словно повисшего в воздухе. Под ногами у них была мягкая трава, словно они шли по толстому ковру, а издалека слышно было, как булькают и журчат отдельные лужи, которые оставило за собой изгнанное море. — Ой, как здорово! — сказал Мико. — Ага, — медленно ответил Комин. — Здорово. А тихо-то как, и кругом ни души. — Ага, — со вздохом отозвался Мико. — Ну, пошли к Мэри, — сказал Комин. Он оставил лопату и ведро у ограды крайнего домика, потом они с Мико, перескакивая через поросшие высокой травой кочки, перепрыгивая через лужицы и вспугивая каких-то устроившихся на ночлег птичек, добрались до незаметного поворота в маленький проулок, который, извиваясь, уходил вдаль. Они шли по нему, пока наконец за холмом не показался беленький домик со светящимся окошком. В дверях стояла девушка. Свет падал на нее сзади, и платье ее казалось почти прозрачным. Она сразу же на них накинулась: — Однако вы не торопитесь! Я чуть было уж не отчаялась и не ушла домой. — Это она! — прошептал Мико. — Заняты были, — сказал Комин. — А потом, кто тебя просил ждать? И шла бы домой. Сама затеяла идти за пескороями, не мы. — Только послушайте, какой грубиян! — весело сказала она. — Чему тебя учили в школе? Если хорошим манерам, ты бы не разговаривал так с приличной женщиной. — Еще неизвестно, как бы я стал разговаривать с приличной женщиной, доведись мне ее встретить, — отозвался Комин. — Ого! — сказала она со смехом. — Во всяком случае, входите и поздоровайтесь с Мэри. Потом она отступила немного в сторону, и они прошли в освещенную кухню. — Привет хозяйке, хозяину и человечку в колыбельке! — сказал Камин, направляясь к стоявшей возле очага деревянной люльке, в которой спал маленький ребенок. Люлька была самодельная, сколоченная из досок и поставленная на два загибающихся вверх полоза, так что, если наступить на один конец, люлька начинала раскачиваться, и можно было тихонько петь песенку, если вы хотели укачать ребенка. Комин подошел, нагнулся над малюткой, протянул ручищу и погладил ее по лицу, а молодой человек, сидевший на койке, тихонько напевая, выпрямился и закричал: — О, чтоб тебя, Комин Коннолли, только я ее укачал! — Вот это дело! Чтобы взрослый человек додумался качать бедняжку, когда у самого голос, как у неоперившегося птенца. Да она и не думает спать, просто закачал ты ее до бесчувствия. Ну, как поживает моя маленькая Нуала? — поинтересовался Комин, и ребенок поднял пухлую ручку, вцепился в его палец, загугукал и окончательно проснулся. — Здравствуй, Мико, — сказал отец семейства, рыжеволосый молодой человек с веселыми глазами, чем-то напоминавший Мико Питера. Был он хоть и худой, но, по-видимому, крепкий и ловкий. — Мэри испекла тут к вашему приходу пирог, так что, когда вы вернетесь с пескороями, мы сможем немного подзакусить. — Вот хорошо-то, — сказал Мико, глядя на Мэйв, которая стояла посреди кухни и смотрела каким-то, как показалось Мико, странным взглядом на громоздкую фигуру Комина, склонившегося над ребенком. Сегодня она не такая, как всегда. На ней была красная вязаная кофточка и легкая развевающаяся юбка, а на ногах красовались туфельки на высоких каблуках. От этого да еще от того, что она перехватила сзади красной лентой волосы, убрав их от лица, она выглядела совсем по-новому. «Она вся прямо так и сияет, точно на свиданье с королем собралась», — решил Мико. И она была ужасно хорошенькая. — Надо ж! Казалось бы, каждый человек в своем уме решил бы, что Комину давно уж дети понадоели, у них своих полон дом, — сказала Мэри.