Она положила перчатку на то, что смахивало на большой радиоприемник, в дальнем конце помещения. Потом слегка возвысила голос: – Белла, Сибил. Мы готовы. Сибил вошла первой. Поверх своего павлиньего платья она накинула длинный черный плащ, который отбросила в сторону театральным жестом. Плащ соскользнул на пол, напоминая лужу чернил. Сибил выступила вперед. – Я очень надеюсь, что на сей раз все пройдет хорошо, – сказала она. – Никогда не знаешь заранее. Пожалуйста, мистер Истербрук, не настраивайтесь на скептический лад. Это очень все усложняет. – Мистер Истербрук здесь не для того, чтобы потешаться, – сказала Тирза довольно жестко. Сибил легла на пурпурную тахту. Тирза склонилась над ней, поправила ее одежду. – Тебе вполне удобно? – заботливо спросила она. – Да, спасибо, дорогая. Тирза выключила несколько ламп. После вкатила какой-то балдахин на колесиках и разместила его так, чтобы он прикрывал тахту, оставив Сибил в глубокой тени посреди рассеянного полусвета-полумрака. – Слишком яркий свет губителен для глубокого транса, – сказала она. – Теперь, думаю, мы готовы. Белла! Белла вышла из тени. Они с Тирзой подошли ко мне. Тирза взяла меня правой рукой за левую, Беллу – левой за правую. Левая рука Беллы нашла мою правую руку. Ладонь Тирзы была сухой и твердой; ладонь Беллы – холодной и вялой: я как будто держал слизня и содрогнулся от отвращения. Тирза, должно быть, нажала какой-то выключатель, потому что сверху раздалась тихая музыка. Я узнал траурный марш Мендельсона. «Мизансцена, – пренебрежительно подумал я. – Фальшивая мишура!» Но, несмотря на мой спокойный критический настрой, я чувствовал, как в глубине моей души зарождается непрошеное мрачное предчувствие. Музыка смолкла. На смену ей пришло долгое ожидание. Слышно было только дыхание: с легким присвистом – Беллы и глубокое и размеренное – Сибил. А потом Сибил вдруг заговорила. Но не своим голосом. То был голос мужчины, без ее жеманных интонаций, но с гортанным иностранным акцентом. – Я здесь, – сказал голос. Женщины выпустили мои руки. Белла скользнула во тьму. Тирза сказала: – Добрый вечер. Это ты, Макандаль? – Я – Макандаль. Тирза подошла к тахте и отдернула защищающий ее балдахин. На лицо Сибил упал мягкий свет. Похоже, она спала глубоким сном, и ее лицо сейчас казалось совершенно другим. Морщины разгладились. Она выглядела на много лет моложе. Ее почти можно было назвать красивой. – Готов ли ты, Макандаль, подчиниться моим желаниям и моей воле? – спросила Тирза. Этот новый глубокий голос ответил: – Готов. – Готов ли ты защитить тело Доссы[56], лежащее здесь, в которое ты вселился, от любого физического ранения и вреда? Посвятишь ли ты его жизненные силы моей цели, дабы достигнуть сей цели с его помощью? – Я сделаю это. – Находясь в этом теле, сделаешь ли ты так, чтобы смерть смогла передаться через него, повинуясь законам природы, которые могут иметься в теле реципиента? – Смерть должна породить смерть. Да будет так! Тирза отступила на шаг. Подошла Белла и протянула ей какой-то предмет – я разглядел, что это распятие. Тирза положила его на грудь Сибил вверх ногами. Потом Белла принесла маленький зеленый пузырек. Тирза капнула из него немного на лоб Сибил и начертала что-то пальцем. Мне снова показалось, что это был перевернутый крест. – Святая вода из католического храма в Карсингтоне, – коротко бросила мне Тирза. Ее голос звучал совершенно обыденно, что должно было разогнать морок, но этого не произошло. Наоборот, все происходящее стало казаться еще более зловещим. Наконец она принесла ту кошмарную погремушку, которую мы уже видели раньше. Тирза трижды тряхнула ею и сомкнула на ней пальцы Сибил. – Все готово, – сказала она, отступив. – Все готово, – повторила Белла. Тирза негромко обратилась ко мне: – Вряд ли весь этот ритуал произвел на вас большое впечатление, не так ли? Как и на некоторых других наших гостей. Полагаю, для вас во всем этом слишком много «мумбо-юмбо»[57]… Но не будьте слишком самоуверенным. Ритуалы – шаблонные слова и фразы, освященные временем и многократным употреблением, – производят должный эффект на человеческий дух. Что вызывает массовую истерию толпы? Точно неизвестно. Но такой феномен существует. Эти старинные обряды играют свою роль – думаю, они просто необходимы. Белла вышла из комнаты и вернулась с белым петухом; тот был живой и старался вырваться. Потом она опустилась на колени и принялась мелом чертить на полу знаки вокруг жаровни и медного таза. Когда женщина положила петуха на пол, спиной на белую линию, нарисованную вокруг таза, петух так и остался лежать без движения. Белла намалевала еще несколько знаков, при этом выговаривая что-то нараспев тихим гортанным голосом. Слов я не разбирал, но, стоя вот так на коленях и покачиваясь, она явно старалась привести себя в состояние некоего отвратительного экстаза. Наблюдая за мной, Тирза сказала: – Вам это не слишком-то нравится? Это старый, знаете ли, очень старый обряд. Смертные чары по старинным рецептам, передающимся от матери к дочери. Я не мог раскусить Тирзу. Она не старалась усугубить то ужасное впечатление, которое могло произвести на меня кошмарное представление Беллы. Она как будто намеренно взяла на себя роль комментатора. Белла протянула руки к жаровне, и мерцающее пламя взметнулось вверх. Она посыпала что-то на огонь, и густой аромат наполнил воздух. – Мы готовы, – сказала Тирза. «Хирург берется за скальпель», – подумал я… Она подошла к тому, что я принял за радиоприемник. Подняла крышку, и я увидел, что это какой-то сложный электрический прибор. Его тоже можно было катить на колесиках, и Тирза медленно и осторожно подкатила аппарат к тахте. Склонившись над ним, она поправила регуляторы, бормоча про себя: – Направление северо-северо-восток… Градусы… Так, все верно. Тирза взяла перчатку и пристроила в нужном положении, включив рядом с ней маленькую фиолетовую лампочку. Потом обратилась к неподвижной женщине на тахте: – Сибил Диана Хелен, ты свободна от своей бренной оболочки, которую дух Макандаль вернет тебе в полной сохранности. Ты свободна и можешь стать единым целым с владелицей этой перчатки. Как и у всех человеческих существ, ее цель – умереть. Нет никакого последнего удовлетворения, кроме смерти. Только смерть решает все проблемы. Только смерть дает истинный покой. Все великие знали это. Вспомни Макбета. «Прошел горячечный припадок жизни»[58]. Вспомни экстаз Тристана и Изольды. Любовь и смерть. Любовь и смерть. Но величайшее из этого – смерть… Слова звенели, порождали эхо, повторялись… Большая, похожая на ящик машина начала тихо гудеть, лампочки на ней засияли – и у меня закружилась голова, меня как будто уносило куда-то. Да, чувствовал я, здесь больше нет ничего, над чем я бы смог посмеяться. Тирза, спустив с привязи свою внутреннюю силу, полностью поработила распростертое на тахте тело. Она использовала Сибил. Использовала, стремясь к точно поставленной цели. Я вдруг смутно осознал, почему миссис Оливер боялась не Тирзу, а с виду безобидную, глупую Сибил. Сибил обладала силой, врожденным даром, не имевшим никакого отношения к ее уму или интеллекту; то была физическая способность отделять свой дух от тела. И когда это происходило, ее дух принадлежал уже не ей, а Тирзе. И Тирза использовала то, что временно становилось ее собственностью. Да, но как же ящик? Он-то здесь при чем? И внезапно все мои страхи сосредоточились на ящике. Какие дьявольские секреты задействуются с его помощью? Может, в нем есть источник, испускающий физические лучи, которые каким-то образом влияют на клетки мозга? Мозга определенного человека? Голос Тирзы не умолкал: – Слабое место… Всегда есть слабое место… глубоко в тканях тела… Через слабость идет сила – сила и покой смерти… К смерти… Медленно, естественно, к смерти… Вот верный путь, природный путь. Ткани тела повинуются разуму… Прикажи им… Прикажи им… К смерти… Смерть-Завоеватель… Смерть… скоро… очень скоро… Смерть… Смерть… СМЕРТЬ! Ее голос взметнулся в оглушительном нарастающем крике… И другой, ужасный, звериный вопль испустила Белла. Она вскочила, блеснул нож… Петух издал жуткий сдавленный крик… Кровь закапала в медный таз. Белла побежала, держа таз перед собой. – Кровь… кровь… КРОВЬ! – завизжала она. Тирза выхватила перчатку из аппарата. Белла взяла ее, обмакнула в кровь и возвратила Тирзе. Та положила перчатку обратно. Белла снова издала высокий исступленный вопль: – Кровь… кровь… кровь! Она принялась бегать вокруг жаровни, а потом, дергаясь, рухнула на пол. Пламя в жаровне замерцало и угасло. Меня ужасно тошнило. Ничего не видя, я сжал ручки кресла, голова моя буквально шла кругом… Раздался щелчок, гул машины смолк. И прозвучал голос Тирзы, ясный и трезвый: – Старая магия и новая. Древние познания веры, новые познания науки. Вместе они победят.