— Неважно, — махнула рукой Оленька, — хоть окультуримся в столице, — улыбнулась она Герману. Как добираться от метро до концертного зала они посмотрели заранее: всего-ничего идти. Однако пришлось не идти, а бежать — их задержали на лекции по толерантности, которую вел какой-то большой профессор из МГУ. У Германа толерантность вызывала раздражение, хотя в своем южном городке он никогда не попирал права негров и сексуальных меньшинств. То есть, неприязнь была чисто лингвистического характера. С другой стороны, жил у них на весь город всего один чернокожий парень. Он окончил в Москве университет имени Патриса Лумумбы, домой ехать не захотел, очень удачно женился на своей однокурснице, которая и увезла его в родные края на юг России. Негр бойко лопотал по-русски, открыл чебуречную, куда в сезон выстраивалась немалая очередь. Проявлять толерантность по отношению к нему не составляло труда: налоги платил исправно, возле чебуречной поддерживал чистоту, сами чебуреки нареканий не вызывали даже у санэпидемстанции. Про сексменьшинства точно Герман ничего не знал, но в угоду начальству решил на финальном зачете говорить, что полностью к ним толерантен и, когда встретит мужика в платье, громко ржать не будет, а толерантно пройдет мимо, конечно, если тот не нарушает законы Российской Федерации… Выбежав из метро, Герман глянул на карту в телефоне и потащил Олю вперед. Очень быстро перед ними возникла надпись: «Пушечная улица», а чуть поодаль на доме красовалось: «Москонцерт». Они влетели в холл и спросили, где искать администратора. Им показали на стол, за которым сидела солидная дама. — Мы от Николаева, — запыхавшимся голосом произнес Герман. — Он нам обещал билеты на концерт. — От кого вы, простите? — поинтересовалась вежливо дама, начав перебирать стопку пригласительных. — От Игоря Юрьевича Николаева. Он обещал… — От Игоряши?! — воскликнула дама. — Ох, я вам сейчас отличные места дам! Проходите, уже второй звонок был! Нате, держите! — Она сунула им бумажки с местами и показала, куда идти. Концерт начался задорно. Некоторых певцов Герман даже помнил по славному советскому прошлому, когда он иногда с родителями еще смотрел телевизор. Оля, понятное дело, их не знала, но Герман ей шептал на ухо имена, а также комментировал, насколько, на его взгляд, изменился внешне тот или иной певец. Минут через двадцать Герман начал подозревать неладное. — Мы не там сидим, — зашептал он Оле. — Почему? — ей нравились старые песни, и она бодро хлопала вместе со всем залом во время наиболее задорных пассажей. — Игорек говорил, что петь будут неизвестные песни. Причем, певцы тоже будут неизвестные. Посмотри, зал полный. Зачем было нас звать «для массовости». — Но нам же дали пригласительные, — зашептала Оля, совсем не желавшая куда-то уходить. — Сейчас гляну еще раз сообщение с адресом. — Герман полез в телефон. — Вот черт! Мы не там сидим! Смотри, написано: «Концертный зал ЦДРИ, Пушечная улица, дом 9/6». А мы с тобой сидим в доме четыре. Я по карте проверил. Придется уходить. А то неудобно получается. Игорек обещал к тому же что-то типа фуршета… Короче, он заметит, что нас нет. Оля со вздохом согласилась уйти. После очередной песни они тихонько выбрались из зала и помчались к дому девять дробь шесть. Телефон показывал путь обратно к метро. Концертный зал обнаружился прямо рядом со входом на станцию. — Мы от Николаева… — начал Герман опять говорить на входе. — Как ваша фамилия? — на сей раз поинтересовался охранник. — Радецкий. Охранник быстро нашел нужное приглашение, выудив его из тонкой стопочки. Зал находился на пятом этаже. Парочка быстро начала взбегать по ступенькам. — Повышаем квалификацию. Бегаем по пересеченной местности, — бросил через плечо Герман чуть отставшей Оленьке, надевшей по такому случаю туфли на каблуке, а потому не имевшей возможности демонстрировать свою физическую подготовку в полную силу. Из зала доносилась песня про березки. У дверей стоял майор Николаев собственной персоной. — Прости, брат, заплутали! Не туда пошли, — начал извиняться Герман, неожидавший увидеть друга у входа в зал. — Ничего страшного. Москвичи тоже могут заблудиться в собственном городе. Проходите тихонько. А я тут с фуршетом организую. Как всегда, все в последний момент. Кстати, в антракт заходите в гримерку. Выпьем по маленькой. Выпить Герман был уже совсем не против. Но пришлось дождаться перерыва. — Где тут у вас гримерки? — спросил он у администраторши. — Правая дверь. Буквально за углом вход. В узеньком коридорчике было не протолкнуться: артисты о чем-то болтали друг с другом, бегали в поисках запропастившейся гримерши, какой-то мужик кричал: «Владислав Регода! Кто видел Регоду?» — И где тут искать гримерку, в которой Николаев наливает? — Герман в отчаянии крутил головой по сторонам. — Давай все подряд двери открывать. Тут их не так уж много, — предложила Оля — Давай, — Герман открыл первую гримерку. — Пусто. Постой-ка, — он сделал шаг внутрь. — А у нас с тобой труп. Оля заглянула через его плечо в маленькое помещение. — Мне кажется, его задушили, — оценила она внешний вид лежавшего на полу человека. — Думаю, орудие убийства мы тоже нашли. Вон валяется рядом со столом. Похоже на гарроту. Надо звонить Игорьку. Пусть вызывает полицию. И врача. Может, откачают. — Вряд ли, — ответила Оля. — По-моему, мертвее не бывает. *** Что привлекало в человеческом мире, так это музыка. В пустыне, по которой он странствовал в поисках выхода, стояла вечная, вовсе не звенящая тишина. Когда он попадал в мираж в надежде наткнуться на портал, всякое бывало. И музыка тоже случалась. Но то совсем другое дело. В мираже следовало быть начеку. А любые песнопения только настораживали. Возьмем для примера сирену: орет оглушающе с недобрыми намерениями. Или соловей-разбойник. Вроде, соловьи поют — заслушаешься. Люди считают, что поутру в самый раз проснуться и, вдыхая одуряющий запах сирени, слушать соловья. В миражах соловьи только прикидывались ангелами, а сами являлись настоящими разбойниками без страха и совести. В человеческом мире из-за музыки беспокоиться не стоило. Всяческие концерты, оперы с опереттами, мюзиклы — размечтался он, вспомнив шелест открывающихся кулис, шорох разворачиваемых программок, какофонию настраиваемых в оркестре инструментов… Опять нестерпимо захотелось к людям. Пусть его приключения в их мире постоянно заканчивались не слишком оптимистично, а порой и просто плохо, его тянуло к ним какой-то неведомой силой. Он оглянулся. Как всегда, в далекой дали маячил официальный выход из пустыни, надежно охраняемый Волком и Львицей. Эти не выпустят, хоть сиреной стенай, хоть соловьем вопи. Говорят, кого-то они иногда выпускают. Мол, кто-то там кому-то выдает пропуска, заверенные честь по чести подписью и печатью САМОГО. Но ему не выдадут пропуск. Тут будь ты сто раз оптимистом, следует смотреть на вещи реально: он столько напортачил за неведомое количество времени, что хорошо просто терпят его присутствие. Ходят слухи, что некоторых выкидывают из пустыни. Куда? В космос. Чего там плохого? Судьба пока миловала — не знал он, чего там такого пугающего, но подозревал, что болтаться в межзвездном пространстве еще хуже, чем бродить бестелесно по пустыне. Мираж возник, как обычно, неожиданно. Люди называют подобное «как из-под земли». На самом деле, не из-под земли, а по воле сильного желания, которое хотят потешить. Будто подмышками пощекотать — опять же, здесь в пустыне ощущение незнакомое, а у людей весьма распространенное. Впрочем, иногда он выбирался из миражей, находил портал и выходил в мир людей поразвлечься. Конечно, что еще ему в ответ на сильное желание предложат — впереди маячил театр. Здоровое здание с колоннами и фонтаном перед входом. Мужчины сновали туда-сюда во фраках с бабочками, женщины — в вечерних платьях с блестками. Небо озарялось салютами, по пруду, посреди которого бил фонтан цветными брызгами, плавали белый и черный лебеди. Вспомнилась увертюра из «Лебединого озера», замелькали ноги балерин, танцевавших танец маленьких лебедей. — Эх! — вздохнул он. — Пойду! Была не была! Авось прорвусь. Он зашагал к входу в театр. В дверях стояла растолстевшая сирена и яростно рвала предъявляемые билеты. — Ваш билет! — пропела она на высочайшей ноте, обращаясь к нему. «О-па, попал я, — мелькнуло, — я же снова телесный! Она меня распрекрасно видит, змеюка подколодная! Выкручивайся теперь». — Я, простите, пою заглавную партию, — поклонился он вежливо сирене. — Шибко опаздываю. А до служебного входа бежать далече — весь театр обежать придется. Да вы ж сами, Сирена Соловьевична, все знаете. — Знаю, а проверить не мешает! — припечатала дородная «певунья». — Кого, говорите, сегодня исполняете? Ничего он такого не говорил, пришлось импровизировать. — Германа же! «Пиковая дама»! — бодро ответил он. — Сирена Соловьевична, пустите. Скоро на сцену. — «Уж полночь близится, а Германа все нет», — заверещала с хохотом сирена и посторонилась, пропуская его вперед. — Не забудь программку и буфет! — проорала она вслед. Внутри царила суматоха. Народец тренькал бокалами с шампанским (вроде, «Вдову Клико» завезли), лопал воздушные безе, эклеры, политые шоколадом, и слоеные Мигелитос де-ла-Рода. Барышни обмахивались веерами и надкусывали острыми зубками конфетки, из которых в их ротики лился коньяк и падала вишенка. — Программки, покупаем программки, — призывал юноша, размахивая разноцветными листками бумаги. Он взял программку — с сиренами лучше не спорить. В списке персонажей и актеров быстро нашел себя: «Герман — многократный лауреат многочисленных музыкальных конкурсов, обладатель звания «Лучший тенор всея всего», призер межгалактического суперкубка Владислав Регода». Стало немного приятно, даже гордость обуяла. Экий молодец этот Регода! Не какой-нибудь там заштатный певичешко! — Пошел в гримерку, чего встал?! — заорали у него над ухом. — Переодеваться надо, звезда ты наша затухшая! Вечно они так. Не дадут душе порадоваться. Злые. Ладно, надо действительно идти. Все-таки слова повторить не мешало бы. «Уж полночь близится…» — не его репертуар. А что там Герману следует глаголить, он подзабыл напрочь. Давно в оперу ходил, да и не упомнишь всего, не угадаешь, чего там в мираже может пригодиться. Схватив на ходу с подноса бокал с шампанским и эклер, он начал пробираться к двери, которая вела в гримерки. *** Два сотрудника местного отделения полиции записывали всех зрителей, которым пришлось вместо второго отделения предъявлять документы и клясться, что не выходили из зала до антракта. — Вот теперь я радуюсь, что на концерт пришло мало народу, — прокомментировал Николаев, увидев выстроившуюся к полицейским очередь. — А нам с тобой, если не возражаешь, придется опросить более капризную публику. «Капризной публике» следовало уделить основное внимание. Администратор, все первое отделения простоявшая у единственного входа в зал, заверяла, что из него никто не выходил. В тот день концерт проходил только в зале пятого этажа, поэтому и внизу на выходе охранники точно помнили: никто не уходил из здания во время концерта. — Предварительное время смерти — восемь пятнадцать. Минут за десять, максимум двадцать до антракта, — продолжил Игорь. — Получается, только кто-то из крутившихся за сценой мог его убить. Полицейским освободили одну из гримерок. Из нее все вышли, но на столе остались початые бутылки и нехитрая закуска. Пахло потом, вином и огурцами. За дверью, в коридоре толпились певцы, ведущая и композитор — те, кто участвовал в концерте. — Так, первую позовем Ирку, — постановил Николаев. — Дочке я доверяю. Пусть рассказывает, что тут происходило. Потом пойдут остальные. Ирка оказалась тоненькой девушкой невысокого роста. Ее блондинистые волосы были убраны в высокую прическу. На ногах ослепительно сияли золотистые туфли на шпильках, платье походило на платья принцесс из мультиков — приталенное с пышной многослойной юбкой в пол. Ира хлопала накладными ресницами и бодро вещала: — Регода тут многим песни написал. За деньги, конечно. Он не особо известный композитор, зато пишет всем подряд. На любые стихотворения. Вообще не вникает. Ему, по-моему, лет сорок пять. Талантливый, но совершенно несостоявшийся. Наверное, потому и пьет. Постоянно пьяный ходит. Иногда мы боимся, что он со сцены в зал свалится или в яму оркестровую, если таковая есть. Но играет на рояле как бог! В любом состоянии! Виртуоз. — Есть у него друзья, враги, любимая женщина? — встрял Герман. — О, у нас легенды ходят о его похождениях. Правда, думаю, половина — вранье, просто сплетни. Жена Регоды вроде живет в Муроме… или Владимире… Короче, где-то, откуда он приехал в Москву. Забыла я — какой-то город на Золотом кольце. Здесь у него есть две любовницы. Одна его содержит. Богатая тетка. Вы ее увидите. Она в певицы подалась из бизнеса, нашла Регоду. Он ей песни пишет, она его содержит. Влюблена в него сильно. А вторая любовница — женщина помоложе. Тоже поет. Но ее уже он содержит. На деньги первой любовницы. Кто молодая — не знаю, это слухи. Герман немного запутался в хитросплетениях финансовых потоков убитого и решил перейти к пункту «друзья и враги». Ира и тут бодро выдала информацию.