Оля медленно обходила комнату, внимательно разглядывая все предметы. Трюмо Ларисы было завалено косметикой, расческами, использованными ватными дисками. Там же валялись две одноразовые маски со следами губной помады. В углу комнаты стояла открытая коробка с игристым — двух бутылок не хватало. Рядом с трюмо Регоды стоял ящик с коньяком — без одной бутылки. Эта бутылка с остатками коньяка валялась на полу, видимо, из нее и пытался наливать убитый своему гостю. На трюмо Регоды лежала «бабочка», стояли лак для волос и одеколон. Стопкой у самого зеркала лежали ноты, на которых были рукой Регоды сделаны пометки красной ручкой. — Лариса сказала, что ему заказали новую песню. Он пытался писать, но не получалось. Это Регоду жутко бесило. Он постоянно подходил к этим листкам с нотами и что-то правил. Не нравились ему стихи, мол, опять «любовь-морковь», банальные рифмы. — Могу его понять, — проворчал Герман. — А тут у нас на столе что? — он подошел ближе. — Это не ноты, это стихотворение. — Наверное, тоже попросили песню написать, — прокомментировала Оля. — Тут текст про отца. «Ты меня оставил в мире одинокой, бросил, словно сломанную куклу. Быстро позабыто прошлое-былое, бросил папа дочку как-то выживать…» И дальше тут в том же духе. Грустное стихотворение. Игорь подошел ближе, посмотреть на листок бумаги. — А писал он, кстати, новую песню именно на эти стихи. Там слова есть на нотах. И что нам это дает? — спросил он скорее самого себя. — Лариса не знала, кто ему заказал эту песню. Регода не говорил, а она особо не расспрашивала, потому что он много кому писал — ее не очень интересовал очередной заказ. — Да, нам ничего не дают эти ноты, — согласился Герман, — но я бы спросил на всякий случай, может, кто знает, чей заказ выполнял Регода прямо перед своей смертью. Такие совпадения для кино, однако, и в жизни часто обнаруживается связь. Мы не можем нащупать причину для убийства. «Все не любили» — это не причина. — Ты прав, — Игорь кивнул. — Причины толком нет. И подозреваемых нет. С таким же успехом можно всех подозревать. Нашли бы причину, сразу бы дело сдвинулось. Пошли сходим в третью гримерку. Обыскивать ее нет причин, но осмотреться не помешает. Они снова вышли в коридор. — Сейчас сходим в дальнюю гримерку, потом здесь опечатаем, — Игорь обратился к полицейскому: — Никого сюда не пускайте, а лучше пусть пока сидят в буфете. Скоро отпустим. В темном углу коридора лежали сложенные один на другой барабаны. Рядом с ними стоял старый пыльный стол. Струны для рояля были завернуты в равную в нескольких местах, пожелтевшую бумагу. — Струну для гарроты аккуратно вынули в перчатках, — прокомментировал Игорь. — Сейчас многие носят перчатки, можно ходить в них постоянно, вообще никого не удивляя. — Точно, сильно облегчили жизнь преступникам, — хмыкнул Герман. — Раньше им про перчатки помнить следовало, в голове держать. А сейчас кругом объявления: «Наденьте перчатки! Не забудьте про перчатки!» В третьей гримерке забыли выключить свет, и она, в отличие от первой, воплощала собой сплошной праздник. На стульях висели платья для второго отделения, на столах стояли склянки с духами, в углу были свалены сумки, а вдоль стены красовались кроссовки, кеды и туфли, которые их хозяйки сменили на обувь для сцены. Посредине, как и в других гримерках, стоял овальный стол. На столе возвышалась початая бутылка с игристым и две нетронутые нарезки с сыром. — Тут не особо гуляли, — заметил Игорь. — Планировали на банкете расслабиться. Так Ирка и говорила. Оля опять пошла осторожно обходить комнату. Возле одного трюмо она споткнулась о выпиравшую из пола паркетину и оперлась рукой о столик, чтобы удержать равновесие. — Ух! — воскликнула она. — Надеюсь, здесь мои отпечатки не помешают! Какое старое здание. Сплошная рухлядь! И тут Герман перебил Олю: — Смотрите, на столе лежал айпад! Ты его сдвинула, и он «проснулся»! Оля посмотрела на столик. Действительно, перед ее глазами светился экран, на котором был четко виден текст. — Вот те нате! — Оля поводила пальцем по экрану. — А тут стихотворение, которое мы видели у Регоды. То, на которое он писал музыку. — Чей это столик? — встрял Игорь. — Надо выяснить. Сейчас попрошу всех, кто здесь располагался, подойти. В буфете царило оживление. Артисты успели выпить, расслабиться и обсуждали происшествие уже довольно спокойно. Правда, Лариса спала на диванчике у стены, и направить «банкет» в более печальное русло не имела возможности. Игорь по очереди тряханул за плечо обитателей третьей гримерки, и они послушно потопали вслед за ним. — Что-то случилось? — заплетающимся языком спросил Лисняк. — Уточняем кое-какие детали, не волнуйтесь, — успокоил Герман композитора и ретировался из буфета. — Чей айпад лежит на трюмо? — сразу перешел к делу Игорь, когда вся компания зашла за кулисы. Женщины и Тима переглянулись. — Мой, — тихо ответила Элла Витальская. — Я всегда ношу его в сумочке. Почитать, сфотографировать, в сети початиться. — Хорошо, тогда, Элла, пойдемте в нашу гримерку, я задам вам пару вопросов, — Игорь открыл дверь, пропуская девушку вперед. — Остальные пока оставайтесь здесь. Послышались недовольные вздохи, но пришлось подчиниться. — Вопрос простой, Элла. Не волнуйтесь. Просто приходится все уточнять. Так уж положено, — Николаев был вежлив и старался зря певицу не пугать. — У Регоды на столе лежало стихотворение. На него он писал музыку. Тоже самое стихотворение случайно мы увидели на «проснувшемся» айпаде. Вы его заказали убитому? Элла грустно покачала головой. — Я. Песни нужны, я и попросила. Ему, правда, текст не нравился. Говорил, ни толком рифмы, ни ритма. Совсем непрофессионал писал. А писала я сама. Но мне важен был именно мой текст. — Почему? Тексты, я так понимаю, тоже могут профессионалы для вас написать, — Игорь из-за увлечения дочери пением был немного знаком со всей этой кухней. — Да, конечно. Но, понимаете, меня папа бросил. Точнее, маму бросил, когда она забеременела. Маме тяжело пришлось. Она тогда училась в институте. Помочь некому — мамины родители умерли к тому моменту. Бабушка старенькая помогала, как могла. Короче говоря, захотелось спеть про таких папаш песню. Слова сами написались. — Понятно, спасибо, — Игорь прошелся по комнате. — Получается, вы своего отца даже не знаете, не видели никогда… Эх, бывают же мужики! — Не видела, не знаю, — Элла помолчала. — Мама не рассказывала о нем. Никогда ни слова. Мне интересно, кто он. Но, с другой стороны, пусть это его мучает. Он же знал о ребенке. Мама ему пробовала писать, звонить. Говорит, он быстро женился, переехал. Так что домашний телефон не отвечал и по адресу старому уже жили другие люди. — Хорошо, Элла, Идите обратно в буфет. Скоро можно будет домой ехать. Сейчас мы все бумаги просмотрим, на всякий пожарный — чтобы все подписи стояли под показаниями, все данные у нас остались… А то потом не оберешься. Элла вышла, а Оля начала просматривать бумаги, передавая их Николаеву. — О-па! — произнесла она. — Опять совпадение! И опять связано с Эллой! — Что тут? — Игорь и Герман вздрогнули и обернулись к Оле. — Элла родилась в Муроме. Я копировала паспорта у администратора, чтобы потом переписывать данные для протоколов, и не терять время. Короче, вот копия. Здесь написано, что Элла родилась в Муроме. А помните, Регода родом откуда-то из тех краев. Точно Муром упоминался! Игорь порылся у себя в бумагах. — Да, Регода и зарегистрирован там. Кто-то говорил, что у него в Муроме жена по-прежнему живет. Что будем делать? Сейчас посреди ночи уже тяжело будет раздобыть точную информацию. — Он посмотрел на часы. — С утра поедем к маме Эллы. Но девушку пугать не следует. Место рождения и стихотворения про папу не являются доказательствами. Следующий день начался с визита к маме певицы. Та удивленно открыла детективам дверь. — Извините, но нам придется вас побеспокоить. Убит композитор Регода. Есть несколько вопросов. — Я тут при чем? — женщина выглядела взволнованной. — Расскажите нам, кто отец вашей дочери. Женщина совсем растерялась. Она попятилась к стене и начала медленно сползать на пол, зарыв руками лицо. Герман и Оля подняли ее и усадили на табуретку. — Таблетку дать? — спросила Оля. — Водички? — Не надо, — женщина оторвала руки от лица. — Отец Эллы — Регода. Я не видела его несколько лет. Когда сообщила ему, что забеременела, он тут же меня бросил. Я пыталась его искать, чтоб он хоть как-то мне помогал… хоть первое время. Он сгинул. Я пришла в музыкальное училище, где он тогда учился. Там мне одна преподавательница сказала, что он женился весьма удачно. Отец жены имел прекрасные связи в Москве и перевел его в Гнесинку. Сама я сюда переехала вскоре после родов — в Муроме особо не заработаешь. А в Москве разве ж кого найдешь. И представьте, когда я повела Эллу заниматься вокалом — ей в музыкалке прочили отличное будущее, видимо, гены папаши, — мы встретили там Регоду. Я ей ничего не сказала. А чего говорить-то? Он сам ничтожество. Особо ничего из себя не представляет. Никак ей бы не помог. Тем более, у него там покровительница. Как коршун — следит за всеми, кто к нему приближается. А меня он не узнал. Я сильно постарела, располнела — мимо посмотрел. Сам он обрюзг, конечно, но узнаваем. Держит себя в форме для сцены… — Элла песню про папу, бросившего дочку, написала, — произнес Игорь. — Ему отдала, песню написать. Думаете, это случайно? Может, она узнала что-то? Уж больно странное совпадение. Женщина совсем обмякла. В ее глазах застыли слезы. — Совпадение. Это совпадение. Она хотела сначала Лисняку отдать. Но Лисняк плохо умеет раскручивать певцов. А Регода на все концерты их пропихивает. Ей посоветовали ему отдать сначала. Если много запросит, то уже тогда искать другие варианты. Причем, он ругал текст ужасно, — она ухмыльнулась. — Но ведь Регода любое вытягивает. Кстати, и денег не запросил! Еще бы! — она сжала кулаки. — Почему «еще бы»? — зацепилась за последнюю фразу Оля. — Этот гад спал с ней! Он сделал ее своей любовницей! Обещал превратить ее в звезду! — Лариса знала? — Не-е-т! Что вы! Зачем терять мешок с деньгами! Эллочке квартиру снял, чтобы спокойно встречаться. Она, дурочка, надеялась, он пить бросит… А я сначала не догадывалась, кто это. Но Элла мне, на всякий случай, сделала дубликат ключей от квартиры. Я решила съездить, посмотреть хоть на новое жилище дочки. Заодно пирожки ее любимые сделала… Открыла дверь. А они там. Меня не увидели, — она вздохнула. — Я и ушла. Женщина встала, выпрямила плечи и, посмотрев прямо в глаза Николаеву, произнесла: — Я его убила. Меня никто не заметил. Я даже не ожидала, что так легко окажется. Внизу не спросили билета — я сказала, что по пригласительному. Мест в зале свободных было полно. Меня и пропустили. Тем более, концерт уже шел. За кулисами я там бывала раньше. Помогала на репетиции Элле переодеваться. Прошла в первую гримерку. Он там сидит. Думала, искать придется — а он тут. Лыка уже не вязал. «Проходи, — кричит, — налью!» И за бутылку. Я гарроту накинула и… задушила. Он не пикнул… Только хрипел и то не долго. Бросила гарроту и ушла. Там у них есть лестница из буфета. Меня никто поэтому и не видел. Я случайно про нее узнала — тоже на репетиции. Заблудилась и вышла на нее. — Простите, а как вы о таком замысловатом способе удушения узнали? — не выдержал Герман. — Я историк по образованию. Очень увлекалась Испанией. Одна курсовая была даже посвящена оружию и методам пыток. На репетиции увидела барабаны и струны. Вспомнила. Забрала домой. Тут уж, при помощи интернета соорудила. *** Элла плакала в кабинете Николаева. — Я знала, что это сделала мама. И я догадалась, почему, — всхлипывая говорила она. — Мне просто сразу вспомнилось, откуда я родом и откуда Владислав. Я его не любила, но мне приятно было его внимание. К тому же, Лариса — противная. Хотелось ей нос утереть… А маму я заметила. Когда она выходила из гримерки Регоды, я еще стояла в коридоре после выступления. Со мной кто-то заговорил, но боковым зрением я ее увидела. Не успела ни догнать, ни набрать ей — спросить, что стряслось. Вы ведь практически сразу его обнаружили. А я-то не предполагала, что мама сделала. Но после того, как выяснилось, что Регода убит, я все поняла. А уж про гарроту, когда сказали… Я вспомнила мамино увлечение Испанским оружием. И мама у меня вполне задушить в силах. Она, когда тесто месит, я всегда удивляюсь, сколько сил у нее в руках… Я старалась выглядеть спокойной. Не показывать, как переживаю — и за маму, и за Славу… — она опять заплакала.