*** Нравилось ему петь. В этот раз человеческая жизнь преподнесла ему сюрприз: он превратился в певицу! Ну и ладно, что пожилую и не особо популярную. Ему было все равно! «Нам песня строить и жить помогает!» — распевала тихонько Серова-Неземная, шагая по аллеям кладбища после похорон композитора Регоды. — Не особо ты расстраиваешься, — догнал ее Лесняк. — Ты вообще какая-то странная в последнее время. — А чего печалиться? Вся жизнь впереди — надейся и жди! А Регоду все равно никто не любил. Только Эльку жалко. — Ей это на пользу пошло. Теперь она известная певица. Скандалы подогревают интерес публики, — проворчал Лисняк. — Пошли что ли помянем? У меня коньячок дома. — А пошли! — и Ольга Владленовна схватила Руслана под руку. — Вперед, мой друг, вперед! В кустах ей померещилась скелетица с арфой, но такие глюки не мешали наслаждаться жизнью в теле и возможностью петь! В рассказе использованы арии из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама», а также отрывки из недописанных песен автора. В поисках золотой рыбки Погода стояла ужасная. С моря дул сильнейший ветер так, что уши закладывало от его завываний, а рекламные щиты норовили сорваться и, в лучшем случае, расплющить припаркованную машину, а в худшем — придавить случайного прохожего, который вышел, несмотря на предупреждения МЧС, прогуляться. Гигантские волны обрушивались на берег. Иногда брызги долетали до тротуара, обдавая неприятной, соленой, холодной водой. Герман шел вперед, в прямом смысле слова, наперекор погоде. Машину ему не дали из-за отсутствия таковой — уехала еще днем, увозя начальство на совещание. Пришлось добраться до последней остановки на автобусе, а дальше общественный транспорт не ходил: эллинги располагались на отшибе и, несмотря на построенные вокруг маленькие гостиницы, туристам приходилось либо топать до места проживания пешком, либо брать такси. Впрочем, в основном они приезжали в эти края на своих машинах, зная о своеобразии выбранного места для отдыха. Летом до эллингов Герман часто гулял в охотку: красивое побережье, не изгаженное массовым туризмом, ласкало взгляд; крикливые чайки нагло прогуливались по дикому пляжу, прикрикивая друг на друга, как на рынке; бездомные собаки с чипом на болтающемся ухе трусили по своим делам, не удосуживаясь даже гавкнуть на проходившего мимо человека. Однако, когда лето заканчивалось и начинались дожди, дорогу размывало — становилось ужасно грязно, и не каждая машина могла пробраться в те края. Гостинички пустовали, кафе стояли закрытые, а вот в эллингах кто-то всегда жил, несмотря на осенне-зимние холода. Были постройки, обитаемые на постоянной основе и практически легально. Но многие сдавались только на лето. И после туда заселялись бомжующие элементы или путешествующие хиппари, не обращавшие внимание на удобства, а точнее, на их отсутствие… Размышления Германа, топавшего по лужам к эллингам, прервал звонок мобильника. — Да, Оль, — отозвался он, увидев номер судмедэксперта. — Дела? Хреново дела. Иду в ад… Да, блин, сигнал отсюда поступил от какой-то хипперши. Говорит, мужик лежит мертвый в одном из эллингов. Тут еще и адресов нет. Сейчас дойду, буду ей звонить — она обещала встретить у гостиницы «Морское раздолье» и провести… Тебе ехать? По-хорошему, если мужик, действительно, мертв, а не пьян в дупель или обкурен до бессознательного состояния, ты нужна. Я сейчас дойду и наберу тебе. Придется ехать — бери такси. Тут все развезло, и погода — дрянь. Вскоре показалась искомая гостиница. Ярко-розовый фасад плохо гармонировал с темным от туч небом, зато несколько десятков метров до и после «Раздолья» были заасфальтированы. Спрятавшись под козырьком возле входа в гостиничку, Герман набрал номер хипперши. — Здравствуйте. Я по вашему сигналу. Стою возле входа. Женщина пришла минут через пять, точнее, приехала на велосипеде. Велосипед мотыляло из стороны в сторону, но управлялась она с ним ловко, лавируя между колдобинами и объезжая особо большие лужи. По асфальту хипперша пронеслась, будто рвалась к финишу на велогонках, и чуть ни на ходу спрыгнула на землю, остановившись возле клацавшего зубами от холода Германа. Таким образом, перед ним материализовалась женщина неопределенного, но точно немолодого, возраста, с фиолетовыми дредами на голове. Она была очень худощава. На ногах красовались высокие грубые ботинки на толстой подошве, на теле — несколько разноцветных хламид разной длины и толщины. — Привет! — гаркнула она. — Пошли, тут недалеко. Продолжать ехать на велосипеде хипперше, видимо, не позволила совесть: стало неудобно перед представителем власти, шедшем пешим ходом. Герман решил времени не терять и, несмотря на завывания ветра и сумасшедшие крики чаек, попробовал пораспросить попутчицу. — Так, расскажите подробнее, что произошло? — прокричал он. — Тело! Тело лежит в соседнем эллинге! — С чего вы взяли, что это труп? Может, выпил человек лишнего или еще чего? И как вас зовут, простите? В журнале не записано, — Герман уже пожалел о том, что не дотерпел с разговором до помещения: в горло залетал ледяной ветер, прерывая речь на полуслове, и слышно было плоховато, несмотря на попытки говорить громче. Хипперше тоже беседа давалась с трудом. — Давайте дойдем до меня! Я расскажу! Потом к нему пройдем! — мудро предложила она. — Сначала к нему! Мне необходимо удостовериться, труп это или не труп, вызывать ли бригаду. Пока будем их ждать, вы и доложите. Если не труп, то и докладывать нечего! Минут через десять они дошли до нужного места. Эллинги там стояли совсем близко к воде. Дощатые помосты постоянно накрывали волны и для прохода оставалась лишь узкая полоска дорожки, засыпанная местными асфальтовой крошкой. Несмотря на бушующую непогоду, возле некоторых эллингов сидели за пластиковыми, летними столиками жители, кутаясь в пледы и попивая горячее красное вино, а то и чего покрепче. Хипперша помахала им рукой и остановилась возле деревянной халупы. — Здесь! Вот, смотрите! — Она толкнула дверь. — Было открыто, дверь мотало туда-сюда. Я и заглянула. На полу мужик лежит. Всё в крови. И в самом деле, Герман сразу увидел крупное тело, распластавшееся по деревянному полу, успевшему пропитаться кровью. Он прошел внутрь и пощупал пульс. Сомнений не оставалось: мертвее не бывает. И отчего бы мужик ни умер, следовало вызывать подмогу. — Пойдемте к вам. Вызову народ, а вы мне пока все и расскажете, — предложил Герман. Хипповская халупа выглядела куда солиднее: в два этажа, утепленная, и даже неплохо обставленная. — Оформляли? — кивнул на окружающую обстановку Герман. — Жаль ведь будет расставаться с таким помещением. — Да, тут некоторым оформили. Это у нас «гараж для постройки, ремонта и хранения лодочных средств» в документах называется, — женщина рассмеялась. — Меня Барбара зовут, — неожиданно решила представиться она. — Живу здесь лет пять примерно. Квартиру в Питере сдала и шикую, — она опять расхохоталась. — Да вы садитесь. Сейчас чаю горячего вам вскипячу. И коньячку плесну. — Коньячку не надо, я на службе, — отказался от горячительного Герман, присаживаясь на тахту и вынимая мобильник. — Выезжайте, здесь труп, — сказал он в трубку. — Ольгу захватите, тут не пройти… ну и не проехать, почти. Готовьтесь. Да, от остановки пилить полчаса. Машина не вернулась еще? Нет? Тогда своим ходом. «Наша служба и опасна, и трудна», — попытался напомнить он коллегам и снова обратился к хипперше. — Сейчас поедут как-нибудь. А Барбара — это ваше настоящее имя? — Нет, конечно! Елена Витальевна я, не поверите, Петрова. До боли банально. — «Барбара» поставила перед Германом складной столик, поставила на него две чашки и рюмку. — Я не на службе, коньячку шарахну. Герману стало немного завидно: хотелось погреться не только чаем. — А, давайте и мне! Пока коллеги доберутся сюда, могу себе позволить. Потом кофейку, если есть… Вы раньше соседа своего видели? Знакомы? Барбара поставила на стол вторую коньячницу. — Да. Нет, — и опять засмеялась. — Видела на днях. Думаю, пару дней назад он приехал. Но не знакомы. Соседний эллинг только на лето сдают. Задешево. Хозяином там мужик… в самом расцвете сил, лет сорока, — она улыбнулась собственной шутке. — Я с ним тоже незнакома, потому что он сюда приходит редко: приводит отдыхающих и потом заходит, когда они съезжают. Прибирать женщина ходит. Тоже дважды — перед приездом гостей и после их отъезда. Пока те живут, они прибирают сами. У нас здесь так: дружим, выпиваем, тусуемся одной, своей компанией тех, кто живет постоянно. Ходим друг к другу в гости, ездим за продуктами… А эти — сдающие или временно проживающие — сами по себе. Хотят — потусуются с нами маленько, не хотят — мы не навязываемся. Но вот этот мертвый — он приблудный. Его хозяин не заселял. Говорю ж, он только летом сдает. — Почему вы не заявили, не забеспокоились, что чужой человек заселился? — Герман знал ответ наперед, но ради проформы все-таки спросил. Сняв пару верхних кофт, Барбара уселась в кресло и со смешком ответила: — Мы на бомжей и путешествующих нищебродов не капаем. Пусть хозяин сам за своей халупой смотрит. А им чего — пожили несколько дней и дальше в путь. Этот, правда, на бомжа или нищего не был похож совсем: одет хорошо и лощеный такой… Но, опять же, наше дело — сторона. Мало ли, зачем заселился. Мы сигнализируем, если чего нарушается уж совсем не по закону, — последняя фраза прозвучала несколько нелогично, но Барбару легкое несоответствие не смутило. — К тому же, кто его разберет — заселял его хозяин, не заселял. Мы ж не следим круглые сутки за чужими домами. Через некоторое время у Германа снова зазвонил телефон. — После «Морского раздолья» идите дальше, никуда не сворачивая, — начал объяснять он дорогу. — Пройдете минут десять, не доходя до пирса. Эллинг вам нужен двухэтажный, с надписью во всю стену «Нет пути к миру, мир есть путь». Я в нем сижу. Тело — в соседнем. Вскоре возле двери материализовались Оля и Серега. Они отказались пить чай, предложенный радушной хозяйкой, и отправились осматривать труп. Соседний эллинг освещала тусклая лампочка под потолком, обрамленная выцветшим желтым абажуром. Уже темнело, поэтому Серега включил на телефоне фонарик — иначе особо ничего толком не разглядишь. — Я вам сейчас нормальный фонарь принесу. — Барбара пошла в свой домик и вышла оттуда с большим, мощным фонарем. — У нас без такого не проживешь: темень кругом. Сколько жаловались, а фонарей не ставят. Только вокруг гостиниц сами хозяева свет проведут и все. При свете фонаря Оля осмотрела труп, а Серега начал писать протокол, усевшись на колченогий стул за накрытый старой клеенкой кухонный стол. — Забили чем-то тяжелым, — констатировала Ольга. — Несколько ударов сзади по голове и спине. — Веслом, — добавил Герман. — Вот, нашел. На нем надо поискать отпечаточки. А кровь особо и не смывали — видна отчетливо. Когда умер, Оль? — Думаю, не больше пяти-шести часов прошло. — Получается, посреди бела дня? Зашел, веслом помахал и ушел… — оторвался от протокола Серега. — Никто ни криков не слыхал, ни ссоры… — Смотри, думаю, тут два варианта. Либо убитый знал убийцу, впустил его и спокойно повернулся к нему спиной. Тот взял весло и нанес несколько ударов. Либо дверь была открыта, убийца вошел и ударил. Но так как тело лежало посреди помещения, убитый не полз, не перемещался, то, значит, убийца подошел к нему близко. — Герман прошелся по эллингу. — Слышите? Тут бесшумно не прокрадешься. Берем за основу вариант первый — убийца и убитый были знакомы… Так, вызываем труповозку, такси к гостинице, здесь все опечатываем. Завтра вернемся допрашивать местных. Кстати, документов при убитом нет. Предстоит еще выяснить, кто это. И, да, в первую очередь надо связаться с хозяином эллинга. *** Порой казалось — вечность никогда не принесет ему облегчения. В отсутствующей голове крутились обрывки человеческих слов, слышались вздохи и даже машины иногда сигналили откуда-то издалека. Несуществующее тело пыталось присесть, да нечем и не на что. Люди бы не поняли: сядь на песок, как на пляже, и посиди — подумай о бренности бытия. Однако на песок в пустыне сесть было невозможно, обладай ты пятой точкой или не обладай. Дело заключалось в том, что песок обладал зыбучестью… Хотя, он же не мог проверить и сесть, а людей или кого бы то ни было с пятой точкой здесь не наблюдалось. Да, там вдали стерегли выход из пустыни Волк и Львица, обладавшие телами. Так у них был оазис: никакой тебе пустыни, море и, скорее всего, песок, на который вполне можно присесть. «Бренность» — это смертность, а думать о бренности в пустыне — еще одна нелепица. А вот «бытие» — вещь как раз весьма лепая. Это ведь вечная и бесконечная субстанция, начало и основа существования мира, его сущность, то есть, бытие — это и есть пустыня. Именно поэтому невозможна «бренность бытия». Бренность в принципе является придумкой людской, потому что они верят в смерть. Но даже если смерть есть, то бытие не смертно… Он сам удивился логичности своих размышлений. Не всегда так ладно выходило. Удалось чуть отвлечься и забыть про вечное солнце и про желание выйти к людям. Но потом, как обычно, нахлынуло — нестерпимо захотелось найти портал. Выход официальный охранялся Волком и Львицей. Не смотри, что балдеют в своем оазисе: чуть чего — уши востро, тут же учуют его небренное, бестелесное тело! Еще хуже случается, когда он выходит через портал в мираже, а их за ним в мир людской отправляют. Так бывало раз в сто лет, но ведь бывало же и оттого не легче делается. А потом люди начинают плести свои легенды о говорящих животных, оборотнях, вампирах и прочей, как они выражаются, нечисти… Впереди что-то начало вырисовываться. Странное. Сущности оставалось одно — продвигаться навстречу неизвестному и надеяться на лучшее. Лучшим в его случае являлся мираж и обнаружение в нем портала. Настоящего портала, не ложного. В ложный сунешься — всю охоту отобьют в ближайшие миллионы условных лет искать выход. Помнится, как-то ломился в шкаф: был точно уверен, что через шкаф пройдет. Нет, насмехались над ним, причем, злобно! Ага, теперь нечто стало похоже на рыбацкую хижину. Обычно дома побольше в миражах используют, а тут — развалина какая-то старая. Он подошел ближе. Сидит старуха перед разбитым корытом, на Бабу Ягу похожа. Впрочем, неудивительно. Хорошо, избенка нормальная, хоть и старая, — не на курьих ногах. Ох, насмотрелся он!.. — Чего встал, старый! — из воспоминаний его выдернул громкий окрик старухи. — Рыбу принес? С чем на рынок идти? А, старая калоша! — И она замахнулась на него клюкой. «Та-ак, уже в теле!» — пронеслось в голове. Он огляделся: в руке у него сеть дырявая, на ногах сапоги, штаны старые, латанные-перелатанные в них заправлены… От лицезрения собственной наружности и новоявленного миража его снова отвлек крик: — Иди обратно к морю! И без улова не возвращайся! Лентяй! Лишь бы на печи лежать! Кота покормить нечем! Ступай, старая развалина! Ни на что не способен! Как подруги удачно замуж повыходили: у одной муж до генерала дослужился, у другой — помещик земского чукотского округа, у третьей — просто олигарх, владелец судов-пароходов… Да что говорить с тобой, дурень! Ступай, лови рыбу, инженер проклятый! Почему «инженер» он не понял, но пришлось «ступать». Он покрутился на месте, определяясь, куда направиться удить. Мгновенно нарисовался берег моря. Вот и славно. Удить рыбу — не худший вариант. Глядишь, и портал рядышком образуется. Потянув за собой тяжелую сеть, побрел он к морю. Погода стояла ясная — ни облачка. У берега пришлось напрячь мозговые извилины: как забрасывать невод ему было неведомо. Потоптался, покрутил-повертел сеть в руках и начал запихивать ее в воду. Вскоре стал весь мокрый — несмотря на отсутствие волн, вода заливалась в сапоги, замочила рукава рубахи. Драный, тяжелый невод нехотя сползал с песка в море. — Угу, — пробормотал он. — Теперь еще обратно его тащи. Хорошо бы рыба попалась, а то старуха со свету сживет. Чтобы вытащить сеть, пришлось войти в воду — иначе никак не получалось. Вдруг в неводе что-то засверкало, аж глазам больно стало. Большая золотая рыбина трепыхалось в сети, не имея никакой возможности выскочить из нее обратно в морские глубины. — Чего таращишься?! — неожиданно гаркнула она человеческим голосом. — Правил что ли не знаешь? — Каких правил? — пробормотал он.