Гулин жестко сказал: — Не знаю. — Почему вы спрашиваете? При чем тут вообще?.. — Я подумал, не имел ли Мухин каких-нибудь оснований мстить вашей семье? — Мстить? Бред какой-то! Кто он, этот Мухин? Чем он занимается? — Работал в частной страховой компании чем-то вроде мальчика на побегушках. Женя покачала головой. — Ни ко мне, ни к моим родителям все это не имеет ни малейшего отношения. Уверяю вас, вы ошибаетесь. — Может быть. Но поговорить с ними мне все же придется… — Как хотите, — нахмурилась Женя. — Есть еще одна вещь, о которой вам, очевидно, следует знать. Вчера я была на телевидении и обратилась к этим людям… к похитителям. — Что?! — Гулин не верил своим ушам. — Что вас так удивляет? Или вы считаете, что я должна сидеть сложа руки и ждать, пока… — Вы должны были посоветоваться со мной. Один раз вы уже наделали глупостей… — Я не делала никаких глупостей, — перебила Женя. — В том, что произошло, виноват мой отец. И сегодня я лишний раз в этом убедилась. — Ваш отец? — удивился Гулин. — При чем здесь ваш отец? — Он вызвал милицию… то есть вас… ваших коллег, хотя я просила его не делать этого — таково было условие… И теперь я понимаю, откуда им это стало известно, раз они следили за подъездом… — Ну, пока это только предположения… А вот то, что ваш отец никого не вызывал, это точно. Оперативники пришли к нему в связи с убийством Сапрыкина. — Какое отношение имеет мой отец к убийству Сапрыкина? — Евгения Васильевна, я не могу посвящать вас во все подробности следствия, но поверьте, это именно так. То, что они появились у вас дома в тот день, — чистое совпадение. Так вот почему вы перебрались к подруге? Обиделись на отца? — Надеюсь, вы не собираетесь читать мне мораль? — Не собираюсь. Но ваш отец не виноват. — Лучше скажите, что теперь делать. Может быть, поставить на прослушивание мой телефон? — Такие вещи в одну секунду не делаются. Надо было предупредить заранее. Что, если они позвонят прямо сейчас? — Сейчас не позвонят — передача выйдет в эфир через несколько дней. — Когда именно? — В ближайший четверг. — Ну вы даете! — покачал головой Гулин. — Что вы там наговорили? — Чтобы они… Женя замолчала. Она не знала, говорить ли ему правду — про «любые» деньги, которые она обещала похитителям. «Скажу, а он опять разорется. Легче всего объяснять свою несостоятельность моими ошибками». — Чтобы они?.. — повторил Гулин. — Вернули ребенка… за новый выкуп. — Вы назвали сумму? «От него не скроешься», — подумала Женя. — Нет… Но я дала понять, что могу заплатить… много. — Действительно можете? — Послушайте, я хоть что-нибудь стараюсь предпринять, а вы… Я не могу сидеть и ждать, пока… У нее задрожал голос, и Гулин испугался, что она заплачет. — Ладно, хорошо. Я позвоню. Гулин ушел. Женя бросилась в прихожую и начала лихорадочно собираться. — Куда ты? — спросила Татуся. — Потом объясню. Я скоро вернусь, — бросила Женя и захлопнула за собой дверь. 5 С тех пор как Женя поселилась у Татуси, та ежедневно звонила Валентине Георгиевне — иногда утром, иногда вечером. Звонила тайком от Жени и сообщала новости, утешая как могла. Валентина Георгиевна, никогда раньше особенно ее не любившая, как не любила ни одну из Жениных подруг — ей всегда казалось, что они плохо влияют на ее дочь и что в Жениной старой ссоре с семьей и уходе из дома виноваты именно они, — готова была чуть ли не просить прощения и принималась плакать каждый раз, когда та уверяла ее, что Женя держится хорошо и надо только постараться понять ее и простить. «Потерпите еще немного, — уговаривала Татуся, которая была не в силах убедить Женю помириться или хотя бы объясниться с родителями. — Может быть, мне подъехать и привезти вам продуктов?» — «Нет-нет, спасибо, Танечка, у нас все есть, — испуганно благодарила Валентина Георгиевна, не зная, как к такой помощи отнесется Василий Демьянович, — вы только обязательно позвоните завтра, хорошо?» — «Конечно, Валентина Георгиевна, конечно, не волнуйтесь», — успокаивала ее Татуся и вешала трубку, а Валентина Георгиевна выходила в коридор, приоткрывала дверь кабинета и осторожно спрашивала: «Ты не спишь? Звонила Таня». Василий Демьянович откладывал книгу, поворачивался к жене и внимательно выслушивал новости, которые та всегда пересказывала подробно, какими бы скудными они ни были. Потом Валентина Георгиевна, не сдержавшись, принималась плакать, отворачиваясь и незаметно вытирая слезы, а Василий Демьянович хмурился и говорил: «Не надо, Валя, все обойдется. Иди полежи». Когда за ней закрывалась дверь, он выдвигал верхний ящик стола, доставал мобильный телефон, купленный два года назад, когда Женя с дочерью переехала к ним, — чтобы иметь возможность в любую минуту позвонить, если она с ребенком где-нибудь задерживалась, и узнать, все ли в порядке. Впрочем, звонил он не часто, потому что Женя называла это «контролем» и всегда сердилась, говоря, что она взрослый человек и не нуждается в опеке. «Ты не права, — встревала Валентина Георгиевна каждый раз, когда Жене случалось где-нибудь задержаться, — никто не собирается тебя контролировать. Папа беспокоился из-за Маши». — «Но Маша была со мной! Что с ней могло случиться?» — раздражалась Женя. — «Он считает, что ты напрасно таскаешь с собой такого маленького ребенка». Женя, которой хотелось хотя бы иногда вырываться из дома, но при этом как можно меньше расставаться с дочерью, отвечала, что она много работает и для нее это единственная возможность побыть с Машей подольше и что, в конце концов, она не так уж и часто это делает. «И потом, мама, разве мы не договаривались, что вы оставите меня в покое?» Валентина Георгиевна пугалась и прекращала спор, а когда Женя отправлялась на работу, шла к Василию Демьяновичу и, виновато отводя глаза, шептала: «Оставь ты ее, отец, пусть себе живет как хочет». С тех пор в телефонной памяти так и хранился один-единственный номер — Женин. Василий Демьянович нажимал клавишу, смотрел на загоравшийся зеленым цветом дисплей и ждал, прислушиваясь к тягучим гудкам — один, второй, третий… Женя ни разу не ответила. За все время, что она прожила у Татуси, она прислала им одно сообщение: «Со мной все в порядке. Я у Тани Брук». 6 Ночью Василий Демьянович почти не спал и после завтрака, состоявшего из чашки несладкого растворимого кофе, который он никогда не признавал раньше и называл «бурделью», отправился к себе полежать. За чтением газет он задремал и не услышал звонка. Когда он открыл глаза, ему показалось, что в прихожей кто-то шепчется. Василий Демьянович прислушался. — Как ты? — тихо спросил голос его жены. — Ничего, мама, со мной все в порядке. Папа дома? — Дома, дома. Спит. Он сегодня… — Я не сплю! — крикнул Василий Демьянович и сбросил с себя плед. — Женя, поешь, на тебя страшно смотреть, — причитала Валентина Георгиевна, пододвигая ей тарелку с нехитрой едой, которую она успела разогреть на сковородке, пока Женя с отцом говорили в кабинете. — Я не хочу есть, мама, — покачала головой Женя, но, взглянув на мать, вздохнула и начала ковырять вилкой овощное рагу. — Вы сами-то что-нибудь едите? Валентина Георгиевна вздохнула. — Едим… Отец говорит: «Приготовь», — а сам ковырнет вилкой и сидит. Совсем как ты. А утром чай… или кофе растворимый. — Отец же его терпеть не может. У вас что, кончился нормальный кофе? Валентина Георгиевна махнула рукой. — Отец говорит, сердце не выдержит… — Мама… — Женя взяла ее за руку. — Ты прости меня… Так по-дурацки все это вышло… — Ладно-ладно, — прошептала Валентина Георгиевна, делая над собой усилие, чтобы не заплакать, — ты лучше с отцом помирись. — Уже, — тихо сказала Женя. Валентина Георгиевна наклонилась к ней и шепотом спросила: — Что он сказал?