8 Сказав Жене, что Мухин причастен к похищению ее ребенка, Гулин отчасти блефовал — сам он далеко ни в чем не был уверен. Он хорошо понимал, что сама по себе формочка — даже если это действительно та самая, с которой в день похищения играла Маша Шрамкова, — ничего не доказывает и не объясняет. Если бы ее обнаружили у живого Мухина и спросили, откуда она у него, тот бы легко нашелся, что ответить. «Подобрал где-то во дворе. Зачем? Просто так. Вместо пепельницы». И возразить на это было бы нечего. Строго говоря, он действительно мог ее где-нибудь подобрать. Бинокль? Бинокль — предмет тоже вполне невинный, если, правда, не считать того, что из окна хорошо просматривается двор, детская площадка и подъезд, где живут Шрамковы. «А что, — сказал бы живой Мухин, — что тут такого? Я за голыми бабами подсматриваю — нельзя, что ли?» Да и диск с детской порнографией… Мало ли у кого в компьютерах стоят такие диски?.. Ни один прокурор не согласился бы дать санкцию на возбуждение уголовного дела на основании таких улик. Однако во всем этом была одна странность: ни на формочке, ни на диске не было отпечатков пальцев. Предположить, что их уничтожил сам Мухин, — невозможно: зачем трудиться стирать отпечатки, когда проще и надежней уничтожить саму улику? Не означает ли это, что формочка и диск были Мухину подброшены и что, следовательно, Мухин — не преступник, а жертва? Если так, то прожженная фотография — ни при чем. Она-то уж точно не подброшена — на ней, кроме мухинских пальцев, ни других отпечатков, ни затертостей. Получается, что дыра на ней — случайность, и ни о какой мести говорить не приходится?.. Впрочем, Гулин не был склонен верить в случайности. Версия о том, что убийство Мухина — дело рук неудачно выбранного партнера, представлялась ему куда более убедительной. На вопрос о том, кто в этом криминальном дуэте главный, Гулин отвечал — все-таки Мухин. К этой мысли его подводила запутанная история с самоубийством отца-бухгалтера и выжженная ненавистью физиономия Шрамкова-младшего. «Прожгли из мести, ребенка похитили из мести, к убийству Сапрыкина это имеет самое непосредственное отношение, хотя пока и непонятно, какое именно. И никаких случайностей тут нет». И чтобы попытаться прояснить ситуацию, он и отправился на встречу с Женей. С Женей, увы, тоже все было непросто: Гулин, постоянно ощущавший на себе ее неприязненный, недоверчивый и даже гневный взгляд и не знавший, чем объяснялись ее недоверие и неприязнь, не слишком верил в ее желание сотрудничать. Ему казалось, что Женя скорее сама с риском для жизни кинется на поиски своего ребенка, чем станет откровенничать с никчемным и неудачливым ментом, каким он, по всей вероятности, был в ее глазах. Так и произошло — Женя, может, и могла дать ему ниточку, но не дала, не захотела. Что ж, думал Гулин, обижаться — не мужское дело, его дело — найти похищенного ребенка. Оставалось работать с тем, что есть, и Гулин приступил к отработке мухинского окружения. Всю ночь он провел без сна, просматривая видеозаписи, изъятые из квартиры на Брянской, в надежде найти там хоть какой-то след. К пяти утра, прокрутив большую часть кассет, на которых был увековечен досуг Мухина и его друзей, Гулин слегка озверел: времяпрепровождение молодых людей разнообразием не отличалось. Летом они оттягивались на пляже в Серебряном бору — пили пиво, ржали как кони, комментируя особенности телосложения проходящих мимо девиц, толкались как щенки или гонялись друг за другом, оглашая окрестности дикими криками, иногда под звуки орущей на весь пляж магнитолы играли в карты, разговаривая всегда об одном и том же — о женщинах, марках дорогих машин, мотоциклов, мобильных телефонов, спиртного, сигарет и т. д. Зимой — дома — те же разговоры, та же попсовая музыка, выпивка с нехитрой закуской, пара-тройка крашеных блондинок, каждый раз — разных… Время от времени Мухин с предосторожностями передавал камеру кому-нибудь из присутствующих, требуя запечатлеть его на фоне чужого мотоцикла или с девицей на коленях. Гулин, который терпеть не мог даже фотографироваться, никак не мог понять, для чего все это увековечивается на видео. «Я еще понимаю, когда люди снимают свадьбу, или юбилей, или турпоездку, чтобы было потом что вспомнить или показать друзьям. Но снимать эту тупую гульбу?..» Впрочем, во всем этом был один обнадеживающий момент: в записях, сделанных в разное время и в разных местах, мелькали одни и те же лица. Это означало, что у Мухина был постоянный и довольно узкий круг знакомств, и это могло, безусловно, существенно облегчить поиски. Гулин, в очередной раз устало глядя на молодых людей, корчащих на камеру рожи и высовывающих языки, с недоверием спрашивал себя: «Неужели кто-то из этих безмозглых жеребцов?..» А сам Мухин? Гулин вновь и вновь задавался вопросом: мог ли Мухин — такой, каким он его видел, — пойти на похищение ребенка? И сам себе отвечал: вполне. Даже если пока оставить в стороне идею о мести, которая гвоздем засела у него в голове, все равно легко себе представить, что, лишившись финансовой поддержки родителей и испытывая острую нужду в деньгах, Мухин мог легко прельститься возможностью раздобыть крупную сумму денег, не прилагая к этому особых усилий. О том, что в семье Шрамковых остались старики и одинокая молодая женщина с ребенком, он наверняка знал. Мог знать и о принадлежащей семье трехкомнатной квартире Жениного брата и, видимо, догадывался, что никто из Шрамковых ни на минуту не задумается, продать ли ее, чтобы вернуть ребенка. Все так. Но Гулин, как ни старался, не мог себе представить, чтобы Мухин, этот отвязный парень со скудной растительностью на лице, чуть сутулой спиной и вялыми кистями рук, был способен с такой точностью просчитать и осуществить столь непростую операцию, не оставив при этом следов. Гулин даже призвал на помощь психолога, которого заставил просмотреть те моменты, где Мухин был объектом съемки. И психолог — молодая женщина по имени Марина, с которой ему уже не раз приходилось работать, подтвердила то, до чего он интуитивно дошел сам. — Что тебе сказать, Андрюша? Тут налицо чувство собственной неполноценности, возможно связанное с детскими переживаниями. Возможно, он был обделен родительским вниманием… Гулин кивнул: — Родители уезжали в загранкомандировки, а парень оставался сперва в интернате, а когда подрос — один. — Ну вот, видишь. Что еще? Он не уверен в себе, обидчив, у него напрочь отсутствуют лидерские качества, то есть он склонен подчиняться и легко подпадает под чужое влияние. При этом он вспыльчив, неуравновешен, не прощает или нелегко прощает обиду — то есть наверняка очень злопамятен… Вот, пожалуй, и все. Устраивает? — Вполне, — ответил Гулин и едва заметно вздохнул. — Если «вполне», то чего вздыхаем? — Чаю еще налить? — Нет, спасибо. Так чего? — Понимаешь, у этого Мухина три года назад покончил с собой отец… — Ого! Которого он называет «папашкой»? Помнишь, про видеокамеру говорит: «Папашка подарил»?.. Из-за чего? — Неизвестно. Предсмертной записки не было, бухгалтерия — он был бухгалтер — осталась в порядке. Правда, за пару недель до самоубийства он продал трехкомнатную квартиру… — Понятное дело — чтобы возместить недостачу. — Скорее всего. Но было еще одно обстоятельство: у его жены был рак, а он, по словам людей, хорошо его знавших, очень ее любил. Выслушав историю Мухина-отца, известную Гулину в общих чертах, Марина покачала головой: — Что-то тут не клеится, Андрюша… Мне, конечно, о Мухине-отце говорить трудно — я его никогда не видела, — но все равно, я с трудом могу себе представить, чтобы человек покончил с собой из-за болезни жены. То есть это могло бы случиться, например, от шока, в момент, когда он только узнал о диагнозе… и то, честно говоря, маловероятно. А тут… Ты говоришь, он повез ее за границу, лечил, заботился… И покончил с собой, пока она была еще жива и вовсе не собиралась умирать, оставив ее на произвол судьбы?.. — Она опять с сомнением покачала головой. — Ну, об этом мы, скорее всего, уже никогда не узнаем. Меня сейчас интересует его сын. Как ты думаешь, что может заставить человека — такого, как Мухин, — взять сигарету и прожечь на фотографии лицо… ну, скажем, сослуживца своего отца? — Трудно сказать… Может быть, личная антипатия, но необязательно… Он мог сделать это, чтобы досадить «папашке», например, или просто так, от нечего делать — такие люди склонны к немотивированным поступкам такого рода… А ты что думаешь? — Понимаешь, еще вчера я был уверен, что у сына есть причины для мести… — Кому? Этому самому бывшему сослуживцу? — Точнее, его семье. Потому что сослуживец был убит три года назад. — Убит? А не сам ли Мухин его?.. — Нет. То есть, скорее всего, нет. Но он участвовал в похищении трехлетней дочки его сестры. — Ах вот что… И что тебя смущает? — Постараюсь объяснить. Но сначала скажи, что такое «мститель» с точки зрения психолога? — Ну, это человек целеустремленный, который подчиняет свою жизнь одной идее и… — Короче, это не Мухин? — Н-нет. Мухин — натура вялая, слабая. Представить себе, что он… Н-нет… Ты хоть что-нибудь можешь предположить относительно причин для такой, скажем так, не очень ординарной мести? Нет? Ну, вот видишь… Я, конечно, ничего не знаю, но такой, как Мухин, скорее разобьет стекло у машины или гвоздем процарапает на крыле матерное слово. Но чтобы средь бела дня похитить ребенка, да еще так виртуозно… Ты уверен, что он замешан в похищении? Может, его просто подставили? Вместо ответа Гулин сказал: — Но ведь ты сама говоришь, что он злопамятный? — Да. Злопамятный. Но он слабак, понимаешь? Он даже тявкнуть из подворотни побоится, пока не убедится, что никто его не видит. И потом он дурак, ты же видишь! И друзья у него такие же. Ну же, Андрей, согласись, что я права! Гулин вздохнул. — Соглашаюсь. Это я дурак. Другими словами, моя версия рассыпается в прах… — О мести? Ну, может, и нет. Может, он кого-нибудь нанял?.. — Ладно, не утешай. Ты и сама не веришь в то, что говоришь. — Ну вообще-то… боюсь, что не верю. Ты его окружение уже копал? — Завтра с утра. Вернее, уже сегодня. Спасибо тебе. Гулин проводил Марину, вернулся домой и досмотрел записи. Убедившись, что ничего нового они ему не прибавили, выключил видеомагнитофон и, сбросив джинсы, свалился на неразложенный диван, даже не постелив, — спать ему оставалось чуть больше двух часов. Уснуть не удавалось — перед глазами мелькали кадры только что просмотренного видео, а в голову почему-то лезли обидные слова его бывшей жены: «Ты как Димка — вечно фантазируешь». Может, и правда? Вот и Марина смотрела на него чуть ли не с жалостью, и коллеги тоже видели в убийствах Шрамкова и Сапрыкина отдельную историю, и никак не хотели связывать ее с похищением Маши Шрамковой, и тоже советовали не фантазировать, а работать по обычной схеме. Что ж, он будет делать все как положено — добросовестности ему не занимать, — но думать так, как он считает нужным, ему все равно никто не запретит. Гулину предстояло перелопатить все мухинские знакомства — человек десять из ближайшего окружения (тех, чьи лица мелькали на пленках), человек пятнадцать (не считая предыдущих) из записной книжки и тех, о ком ему еще, возможно, предстоит узнать. А потом постараться выяснить, где во время похищения были наиболее подозрительные из них и сам Мухин, наконец. Однако первый же из опрошенных, некий Эдик Бабакин, сообщил, что вечером 29 сентября Мухин находился дома и устраивал для друзей выпивон. — Вы были у него именно в тот вечер, вы уверены? — спросил Гулин. — Ну да, я же говорю. — А кто еще? — Чего — кто еще? — Кто еще был у Мухина? — Кто был? — Бабакин почесал затылок. — Жорик Стасенко, Петька Вересов, Толик Немыкин. Еще Игорь с его работы. И телки. — Имена, фамилии помните? — Одна — Ленка Сысоева, другая… кажется, Танька… фамилию не знаю. — Так, — Гулин записал, — и что вы делали? Бабакин хмыкнул: — Что делали? Бухали. — В котором часу вы к нему пришли? — Около семи. — Это он вас пригласил? — Ну да, кто же еще? — И по какому поводу?