— Что — по какому поводу? — Почему он вас пригласил именно в этот день? День рождения у него был или какой-то другой праздник? — Не, рождения не было. Рождение у него в марте. А пригласил… просто так… посидеть. — И часто он вас так приглашал? Бабакин пожал плечами. — Бывало. Мы и накануне у него гудели. — То есть в воскресенье… Понятно. Кто-нибудь звонил, приходил? — Да нет, вроде никто. — Уверены? — Ну да. — А что делал сам Мухин? — Как что? Что и все. — Послушайте, Бабакин, вы понимаете, что речь идет, во-первых, об убийстве, во-вторых, о другом, не менее тяжком преступлении — похищении малолетнего ребенка. Вы отдаете себе в этом отчет? — Я-то тут при чем? — возмутился Бабакин. — Не я же его убил! И похитил тоже не я. И вообще: вы спрашиваете, я отвечаю. Чего еще-то? — Объясняю еще раз. Мне нужна четкая картина того, что происходило у Мухина в тот вечер в районе семи часов, понятно? А именно, мне надо знать, приходил ли кто-нибудь к Мухину кроме тех, кого вы назвали, звонил ли ему кто-нибудь и так далее. И что именно делал сам Мухин. Подробно. Бабакин вздохнул. — Значит, так, повторяю: кроме нашей тусовки, никто не приходил. Это я точно помню. Что делал Валера? Ничего. Кирял, как все. Что еще?.. — Бабакин наморщил лоб. — Вспомнил! Он взял бинокль — у него был классный бинокль, цейссовский, отец ему подарил, — сел у окна и стал смотреть. Да, еще приставал: пойди, мол, посмотри, там голая баба в окне. Услышав про голую бабу, Гулин вздрогнул, до такой степени его поразила правильность его догадки. — И что же? — А-а, ни хрена… Я подошел, посмотрел, оказалось — туфта. Никакой голой бабы. — А он? — Он говорит — отошла. А потом опять приставал. Но я так никакой бабы и не увидел. — Вы не заметили, он кому-нибудь звонил? Бабакин подумал. — Вроде да. — До или после окна? — Вроде после… Или нет… не помню. Вроде смотрел в окно и говорил. — По мобильному? — Кажется. Не помню. — Значит, мобильный у него был? — Мобильный-то? Само собой! — В котором часу это было? — Чего в котором? Я на часы не смотрел. — Ладно, дайте мне номер его сотового. Показания Бабакина подтвердили все участники междусобойчика, кроме Елены Сысоевой, которая, по ее собственным словам, «так набралась, что ничего не помнит». Гулин убил целый день на то, чтобы их разыскать, но теперь, по крайней мере, он знал, что в день похищения в машине рядом с детской площадкой сидел не Мухин, а его сообщник. Тот самый, который пользовался краденым мобильником и «фольксвагеном», принадлежащим спившемуся журналисту Боровкину. Выходит, он и был мозгом и исполнителем. Но кто он?.. Установить, чем занимался Мухин вечером того дня, когда Женя с деньгами отправилась на встречу с похитителем, было значительно труднее — никто из опрошенных не мог подтвердить его алиби. Но Гулин, потратив кучу времени и сил, все-таки нашел. Оказалось, что Мухин именно в это время заходил к соседке и просил дать ему двести рублей на пару дней в долг. Выслушав ее, Гулин понял, что сделано это было специально: — Скажите, он часто обращался к вам с такими просьбами? — Никогда. И вообще, отношения у нас были не самые лучшие. — Почему? — Теперь об этом уже не хочется говорить, но у него что ни день, то пьянка, то музыка орет, то девицы визжат. А то и все сразу. С ума можно было сойти! — Денег вы ему дали? — спросил Гулин. — Дала. Из уважения к покойным родителям. Гулин отработал все связи Мухина: коллег, друзей — тех, кто не присутствовал на вечеринке, бывших одноклассников. У одних было алиби, другие не подходили на роль сообщника по иным параметрам. Не найдя никого, Гулин отправился в компанию сотовой связи, абонентом которой был Мухин, и попросил сделать ему распечатку входящих и исходящих звонков за последние три месяца. Получив длинный список, Гулин сверил номера с теми, которые уже имелись в его распоряжении. То же самое он проделал на АТС с городскими абонентами. На первый взгляд результат получился обнадеживающим: владельцы номеров, занесенных в память мухинского мобильника, были Гулину известны, но среди входящих обнаружилось три номера, принадлежащих неким Чернову, Рябову и Закашанской, которые нигде не фигурировали — ни в записной книжке, ни в показаниях друзей-приятелей, ни среди сослуживцев. Но главное заключалось в том, что звонки с этих номеров были сделаны как раз в те дни, когда происходило похищение и передача денег. Вдруг, если повезет, один из них и окажется сообщником, хотя вероятность этого была минимальной — Гулин прекрасно помнил, что поиски мобильного телефона, с которого звонили Жене сразу после похищения, привели его к ни в чем не повинной студентке экономфака Кате Бруновой. Но он говорил себе, что Женя — это одно, так как она должна была неизбежно зафиксировать номер (что она, естественно, и сделала), а Мухин — совсем другое. Ведь мухинский сотовый исчез — вдруг сообщник наивно решил, что если его трубы нет, то и нельзя вычислить абонентов? Словом, эти три номера были для Гулина последней надеждой. Чтобы не действовать вслепую, он потратил еще некоторое время на сбор предварительной информации об этих людях. То, что ему удалось узнать за короткий срок, картину не проясняло, и Гулин, которому было дорого время, решил встретиться лично. Первый — Чернов — заявил, что никакого Мухина не знает и никогда человеку с такой фамилией не звонил. Когда Гулин предъявил ему распечатку, сделанную в сотовой компании, тот вспомнил, что некоторое время назад у него украли телефон. На вопрос, где и при каких обстоятельствах это произошло, Чернов сообщил, что отдавал телефон своей жене, у которой его стащили в метро, а сотовая компания подтвердила, что такого-то числа абонент Чернов обратился с просьбой заблокировать счет в связи с пропажей телефона. Пришлось встречаться с женой, которая оказалась симпатичной молодой женщиной на восьмом месяце беременности, и вопрос отпал сам собой. Очередной раз обругав себя дураком, Гулин сказал себе, что на этом можно смело успокоиться, но все-таки упрямо отправился на встречу с двумя оставшимися абонентами. Закашанская, как и следовало ожидать, заявила, что ее сотовый украли в кафе вместе с сумочкой, в которой он лежал. Факт кражи подтвердил сотрудник охраны. Чтобы не тратить время и не встречаться с последним, Рябовым, Гулин позвонил в сотовую компанию, где его уже знали, чтобы получить подтверждение того, что Рябов тоже блокировал свой номер. Ответ заставил его сердце забиться быстрее — о пропаже телефона абонент не заявлял. Окрыленный, Гулин отправился на встречу, но Рябов, оказавшийся здоровенным амбалом с красным лицом, заявил, что какой-то мужик на улице попросил его одолжить на минуту трубу — позвонить. У Гулина опять вспыхнула надежда, которая тут же и погасла, когда на вопрос о том, как выглядел этот мужик, Рябов решительно заявил, что не помнит. «Обыкновенный мужик, в черных очках». Ни описания одежды, ни возраста, ни особых примет, ничего. «О чем говорил, тоже не помните?» — спросил Гулин. Тогда Рябов, посмотрев на него как на идиота и перекинув во рту жвачку, лениво протянул: «Да вы че, в натуре, совсем, что ли?» И Гулину пришлось потратить массу драгоценного времени, чтобы его проверить. И тоже напрасно — Рябов оказался чист как стекло. Возвращаясь домой, Гулин поймал себя на том, что испытывает чувство, похожее на досаду. «То ли я что-то не додумал, то ли додумал, но не могу сформулировать», — гадал усталый и не выспавшийся капитан, но никак не мог понять, чего ему не хватает. И только дома, выпив чашку крепкого кофе с тремя ложками сахара и взявшись, отчасти по детдомовской привычке, отчасти с досады, за мытье полов, Гулин почувствовал, что в его усталом мозгу наконец шевельнулась какая-то мысль. «Все правильно, надо больше нагружать себя физическим трудом», — сказал он себе, продолжая с остервенением драить линолеум. Когда работа была закончена и Гулин, вымыв руки, рухнул на диван, у него в голове отчетливо нарисовалась ускользавшая прежде мысль. «Теперь я понимаю, почему при столь тщательно выстроенном алиби у Мухина в квартире остались такие улики, как формочка и порнодиск, — сказал себе Гулин. — Алиби придумал не Мухин — его придумал сообщник. И вовсе не потому, что так беспокоился о мухинской безопасности. Он придумал его для того, чтобы убедить трусливого и неуверенного в себе Мухина в полном отсутствии риска и в собственной благонадежности: “Я все сделаю сам. А на тебя если и подумают, то ты был дома при многочисленных свидетелях, которые тебя с радостью отмажут”. Тут-то он и научил его врать про голую бабу и сунуться к соседке за деньгами в момент передачи выкупа. Он же подбросил формочку и порнодиск. Он и убил Мухина». 9 На следующий день вечером, вернувшись с работы и увидев, что Женя опять лежит на диване, равнодушно отвернувшись к стене, Татуся, верная своей идее любым способом развлекать или, по крайней мере, отвлекать подругу от мрачных мыслей, достала из сумки купленную по дороге первую попавшуюся газету и, не особенно надеясь на успех, протянула ее Жене и осторожно спросила: — Хочешь? Женя молча покачала головой. — Может, я тебе сама почитаю? — Нет. Я не люблю газет. — С каких это пор? — С тех пор, как они стали врать. — Ну не все же врут… — От тех, которые не врут, еще хуже. — Женька, опять ты про политику! — А ты про что? — Я предлагаю почитать какие-нибудь глупости — про знаменитостей… или что-нибудь в этом роде… Вот, например, — Татуся пробежала глазами несколько строк, — смотри, что несет эта дура… — Какая дура? — нехотя отозвалась Женя. — Оксана Кульбида. — Кто это? — Как! Ты не знаешь, кто такая Оксана Кульбида? Это же наша отечественная Синди Кроуфорд. — А-а… — Что «а-а»! Ты послушай! Она дает интервью какому-то американскому уроду, Дональду Старку, — не знаю, кто он такой… Он ее спрашивает, как она относится к нетрадиционному сексу. «То есть сплю ли я с женщинами? Мне кажется, каждый человек хоть раз в своей жизни должен иметь подобный опыт». — «Вам понравилось?» — «Сейчас, когда я нашла мужчину своей мечты, этот вопрос передо мной уже не стоит. Но иногда мне нравится фантазировать…» — «Расскажите об этом нашим читателям». — «Нет, это слишком личное». — «Скажите, Оксана, вы делаете себе интимные стрижки?» — «Обязательно. Я считаю, что это неотъемлемая часть туалета современной женщины». Какова? Слушай, Женька, ты бы стала отвечать на такой вопрос какому-то иностранцу? — Нет. Только своему.