Сторож Серега, мучимый со вчерашнего дня тяжелым похмельем, на вопросы отвечать не хотел, и Мите пришлось пообещать ему на бутылку, если тот вспомнит, появлялся ли поблизости кто-нибудь с ребенком, и показал Машину фотографию. Тупо уставившись на снимок, Серега почесал живот, соображая, что бы такое наврать, чтобы не упустить чудом свалившуюся возможность выпить, но ничего не придумал и уныло изрек: — Дык… нету тут детей-то… Откудова им тут взяться? — Вспомните — в конце сентября… — Дык тут никто не живет! — А там? — Митя показал в сторону финских домиков. — Пожилую женщину с фотоаппаратом не видели? — Что вы с ума, что ли, посходили? — не выдержал Серега. — Говорю же — нет тут никого! Вчера еще мусор приходил — чуть дверь не выломал! Подавай ему жильцов, и все тут, мать твою!.. Серега хотел было ругнуться, но спохватился, что обещанный гонорар может уплыть, и вежливо осведомился: — Мальчонка-то ваш, что ли? — Наш. — А-а… Убег, стало быть… Бывает… Митя попытался подобраться к теме с другой стороны и спросил, кто из дачников приезжал последним, но Серега твердо стоял на своем: ударяя для большей убедительности себя в грудь, он принялся убеждать собеседников, что дома потому и охраняются, что в них никто не живет, и что Михалыч подтвердит, если нужно, и что детей никаких он тут «сроду не видал». И окончательно вышел из себя, когда Митя спросил, кому принадлежит дом с зеленой крышей. На обратном пути им попался еще один куст бересклета, который они не заметили по дороге к дачам. Женя совсем пала духом, и когда Митя, с самого начала относившийся к проблеме довольно скептически, принялся утешать ее, сказав, что установить владельцев домов не составит труда, она воскликнула: — Да Гулин уже всех установил! Он перечислил мне всех, кто тут живет. Проблема в том, что теперь мы не знаем, где именно Данилова сфотографировала Машу. Если в поселке, во что я и сама уже не верю, то остается хоть какой-то шанс, что этот пьянчуга просто не заметил ее, и можно было бы попытаться последить за хозяевами этих домов… А если здесь, на дороге? 21 Если бы Оксану спросили, чего ей в эту минуту хочется больше всего на свете, она бы не задумываясь ответила: сидеть в шезлонге на балконе пятизвездочного отеля, смотреть на океан (именно океан, а не какое-нибудь паршивое море, ну, или уж в самом крайнем случае — Средиземное) и чтобы рядом на столике стоял очень тонкий, чисто вымытый и хорошо протертый бокал с ее любимым шампанским «Дом Периньон». «Бокал шампанского и все? — задали бы ей следующий вопрос. — А как же он? Как же любовь, о которой ты всегда так страстно мечтала?» — «Какая, блин, любовь, — отмахнулась бы Оксана, — и где она, эта ваша любовь, если все мужики — козлы?» Уж теперь-то она это точно знает. Сперва они бегают за тобой высунув язык, комплименты там всякие, цветы, подарки, то, се, а потом морду воротят. Они вообще не понимают, что такое любовь. В принципе. Правильно ей мать всегда говорила: «Мужику — что? Сунул, вынул и пошел. А женщина, с чем себе хочет, с тем и остается». Не-ет, на мужика рассчитывать нельзя. От него надо взять, и желательно побольше, и устроить себе достойную жизнь. Вот, например, Ирка Зараева — вышла за своего старого пердуна Гришакова и живет себе припеваючи. Муж думает, она Бог знает как его любит, и во всем ей потакает. Хочет женушка новую тачку — пожалуйста. И не какую-нибудь, а желтенькую «ломбарджини». Хочет молодуха брюлики? Нет проблем. Хочет шиншилку за сто тысяч баксов? Получай шиншилку. И щеки надувает. Вот, мол, какой я крутой — все могу. И сам того не понимает, козлина, что он на сорок лет старше ее и за то, что она с ним в койку ложится, ему все равно никогда и ничем с ней не расплатиться. Оксана вспомнила квартиру Гришаковых в Большом Афанасьевском, в пяти минутах ходу от Кремля, и вздохнула. И за что этой сучке Ирке такое везение? У нее и груди-то нет — так, два пупка торчат, и все. И почему ее на обложку «Эль» взяли — тоже совершенно непонятно. Что в ней? Ни кожи ни рожи. Да еще веснушки. А вот поди ж ты… А она, Оксана, со своими уникальными данными сидит как… как… Даже, блин, слов таких нет. Уж она с Игорьком и так и сяк. Не женится, козлина паршивый, и все. А теперь она из-за него еще и в уголовщину влезла. И чем это кончится — никто не знает. И что будет, когда Игорек вернется и увидит, что его сорок тысяч — тю-тю… Самое смешное, что для него сорок кусков — все равно что слону дробина. А в прошлом году он ей из-за пяти такой бэмс устроил, что тошно вспомнить… Она хорошо помнила, зачем ей тогда понадобились эти деньги — подмазать «одну суку» перед кастингом. Очень нужен был контракт с парижским агентством, а кастинг был двойной — сперва отбирали наши, а уж потом — французы. Ей тогда один деятель намекнул: «Ну, мол, у французов-то ты точно пройдешь, а вот с нашими — сложнее. Там, мол, знаешь, сколько желающих будет? Пол-Москвы». А контракт, между прочим, был нешуточный… Оксана так никогда и не узнала, сама ли она прошла отбор или помогли деньги, взятые из Игорькова сейфа… А через два дня Игорек узнал про бабки. «Слушай, — пробухтел он, выходя из кабинета, — что-то я не пойму… ты у меня баксы брала?» — «Что-что?» — переспросила Оксана, которая переодевалась в спальне и прекрасно все слышала. «Я говорю, ты баксы брала у меня?» — повторил Игорек и нахмурился. Оксана медленно сняла трусики, скользнула по нему взглядом и небрежно сказала: «Брала… немного… Ничего?» Нахмуренная Игорькова физиономия не предвещала ничего хорошего, но к тому времени они только два месяца были вместе, и тогда он еще тащился от нее, будь здоров. И тем не менее, вместо того чтобы сказать: «Ничего, любимая, кушай на здоровье», — жестко спросил: «Сколько?» Оксана, по-прежнему делая вид, что ничего не происходит, повернулась к нему спиной и слегка наклонилась — якобы за тем, чтобы взять с кровати чулки или какую-то тряпку. Шелковая комбинашка поползла вверх, обнажив шоколадного цвета ягодицы совершенной формы с белым треугольничком повыше копчика. «Не помню, — пропела она небрежно и, не меняя позы, повернулась к нему: — То ли две, то ли три. А что?» Игорек сделал два шага в ее сторону, не сводя с нее горящего взгляда, и хрипло сказал: «Пять. Ты взяла у меня пять кусков. Без спросу». Оксана оперлась о правое колено, повернулась на бок и незаметным движением сбросила с плеча тонкую бретельку. «Прости. Мне было очень нужно, а тебя не было… Простил?» Он стоял рядом с кроватью, нависая над нею, как скала, смотрел на нее каким-то странным немигающим взглядом, и вдруг у нее мелькнула дикая мысль, что он может ее убить. Просто взять и убить. Как собаку. За свои паршивые пять тысяч. Оксана замерла, на мгновение забыв совет одного из своих наставников, которому всегда неуклонно следовала: «Ты должна все делать так — все, слышишь? — ходить, сидеть, лежать, танцевать, есть, пить, словом, все, — будто тебя снимают в кино. Даже когда ты одна». Наверное, если бы молчание Игорька продлилось еще минуту, она бы вскочила и с криком выбежала бы вон из его дома. В этот момент Игорек, все еще в упор глядя ей в глаза, сорвал с себя галстук, сбросил пиджак и, нелепо раскорячившись, всем телом навалился на нее. «Зачем тебе столько? — прохрипел он. — А? Говори…» Но она уже не боялась. Она почувствовала себя в своей стихии и решила, что теперь может поиграть с ним. «Не скажу… — прошептала она, отстраняясь и представляя себе кинокамеру, внимательно следящую за каждым движением ее красивого тела… — Ты меня напугал… злюка… бяка… хищный зверь…» Игорек, которому сравнение со зверем понравилось, оскалил зубы и прорычал: «Ррр-р! Так зачем? Ну?» Она отползала от него, он, стоя на четвереньках и дико рыча, догонял, пока не кончилась кровать и они оба не свалились на ковер, где Игорек, страдавший аноргазмией, долго имел ее — и в хвост и в гриву. Тогда к разговору о деньгах он так и не вернулся, но она хорошо запомнила страх, который испытала, и никогда больше не рисковала, предпочитая попросить или дождаться, пока он предложит ей сам. А теперь она вытащила у него сорок тысяч. Правда, продолжала рассуждать Оксана, есть некоторая разница. Если тогда ей не хотелось объяснять ему, для чего она взяла его деньги, — ведь правда же, зачем ему знать, на какие ухищрения приходится иногда пускаться модели ее уровня? — то теперь ей есть что сказать. Вопрос только в том, поверит он ей или нет. И еще. Всей суммы у нее до сих пор нет. Она добавила свои, пять взяла у матери под проценты, десятку у Ирки Зараевой — той самой, которая теперь Гришакова, — как-никак подруга. Оставалось найти еще десять. Но где? Она попыталась ткнуться к товаркам: одной, другой, третьей, но никто не давал. Мужики? Свои старые связи она растеряла, а новые так или иначе связаны с Игорьком. Вдруг кто-нибудь сболтнет? Не-е-ет, рисковать нельзя. Оставался Семен, журналист. Этот, судя по всему, готов на все, лишь бы заполучить ее в койку. И если она попросит у него «в долг», он, может быть, и даст. Вот только… не рискует ли она еще больше, связываясь с журналюгой? Оксана вспомнила, как на заре своей карьеры гордилась каждым предложением дать интервью или напечатать снимки своей персоны в какой-нибудь газете или журнале. Как она скупала по нескольку десятков экземпляров и раздавала знакомым, а из оставшихся вырезала себя любимую и наклеивала на обои в своем отгороженном ширмой углу в Балашихе. А потом она сошлась с Игорьком, и все изменилось — ее имя стали трепать все кому не лень. «Оксана Кульбида, любовница одного из самых крутых авторитетов Москвы». Однажды, в самом начале их второго романа — потому что три с лишним года назад был еще первый, очень короткий, который ничем не кончился, — какая-то грязная газетенка опубликовала снимок, где она, Оксана, стоя в умопомрачительном бикини на палубе Игорьковой яхты и прикрыв глаза ладонью, защищаясь от средиземноморского солнца, смотрит куда-то вдаль. А на заднем плане двое мужчин возятся с какой-то снастью: сам Игорек и его правая рука — Толик Хреков. И какая-то дурацкая подпись: то ли «С кем из двух авторитетов спит наша отечественная Синди Кроуфорд?», то ли «Любовь втроем — два крутых авторитета делят между собой нашу Русскую Красу». Причем под двумя авторитетами имелись в виду сам Игорек, то есть Игорь Александрович Барсуков, негласный владелец сети игорных домов, и некий Марат Газзаев, его конкурент и заклятый враг. То ли журналистка прокололась и приняла Толика за Марата по ошибке (благо они были чем-то похожи), не зная при этом, что Барсуков и Газзаев ни при каких обстоятельствах не могли оказаться на борту одной яхты, то ли сделала это нарочно, преследуя какие-то свои непонятные цели. Так или иначе, за спиной у Оксаны начали шушукаться: и те, кто знал, с кем она спит, и те, кто только делал вид, что знает, и даже те, кто вовсе не был с ней знаком. Как и в какой момент эти дурацкие и совершенно беспочвенные слухи дошли до Игорька, она так и не узнала, но хорошо запомнила, как Игорек, вернувшись домой поздно ночью, когда она уже спала, сорвал с нее одеяло, за ногу сдернул на пол и, буравя ее взглядом налитых кровью небесно-голубых глаз и обдавая запахом коньячного перегара, прохрипел: «Говори, сука, спала с ним?» «С кем? — беспомощно пролепетала Оксана, тараща сонные глаза и пытаясь сообразить, кого именно из ее «бывших» он имеет в виду. «С Маратом, б…! Говори, спала?!» — взревел Игорек и, наклонившись, больно схватил ее за плечо. Теперь Оксана знала, что делать. «Пусти! Пусти меня!» — рванулась она, делая вид, что страшно оскорблена. «Нет уж ты отвечай, когда тебя спрашивают!» — заорал Игорек, несколько ослабив хватку и, вероятно, почувствовав, что она не очень-то и испугалась. «Убирайся! — взвизгнула Оксана. — Пусти! Я ухожу от тебя!» — «Что?! — проревел взбешенный Барсуков. — Наставила мне рога и она же уходит? Ну, погоди!» Он снова кинулся к ней, как бык в погоне за тореадором, и, конечно, настиг бы ее, но Оксана остановилась и резко повернулась к нему. «Ну? Что? Хочешь убить меня? Убей! Вот, вот, пожалуйста! — Оксана сорвала с себя шелковую ночнушку. — Ну? Что стоишь? Бей! — Глаза ее метали молнии. — Это же все твое! Помнишь, ты спрашивал: “Неужели это мое?” И я сказала: “Твое, дорогой!” Так вот, давай: твое, значит — бей! А Марату своему потом расскажешь и покажешь вот это…» Она трясущимися руками схватила спортивную сумку, с которой ездила на кастинги и рванула молнию. Барсуков, ошеломленный силой ее истерики и видом ее голого тела, открыв рот, ждал, что будет дальше. «Вот, на, читай!» — всхлипнула Оксана и сунула ему журнал, открытый на нужном месте. («Слава богу, что сохранила! Как чувствовала!») «Понял теперь? Вижу, что понял. Ну и хорошо… Ну и слава богу… А я ухожу… ухожу…» И закрыв лицо руками, разрыдалась по всем правилам театрального искусства. Игорек отшвырнул журнал и примирительно забормотал: «Ну ладно, ладно, с кем не бывает?.. Ну, прости папочку, папочка понервничал, папочка устал… Ну?..» Оксана знала, когда надо остановиться. Она прижалась к нему, как маленькая девочка, ищущая защиты у строгого, но справедливого отца, и, продолжая тихонько всхлипывать, позволила увести себя сперва в ванную, где Игорек самолично умыл ей лицо холодной водой, а потом в спальню, где и состоялось окончательное примирение. На следующий день Оксана получила подарок в виде пары серег с огромными изумрудами и предложение съездить на недельку в Майами погреться. «Хоть бы меня раз в жизни кто-нибудь так приревновал», — с тоской промямлила Люська, ее школьная подруга из Балашихи, которой Оксана, смеясь над тупостью своего папика, пересказала семейную сцену. «Люське хорошо… она завидует, потому что не знает, каково бывает, когда живешь с такой скотиной, как папик. Она даже не догадывается, как достаются дорогие подарки…» Оксану снова передернуло от неприятных воспоминаний. Она достала бутылку виски, трясущейся рукой плеснула в стакан, с жадностью выпила и тут же подумала: может она зря расстраивается? Разве весь опыт ее совместной жизни с Игорьком не доказывает, что она может справиться с ним в любой ситуации? Что стоит ей показать ему грудь или ляжки, как он немедленно раскиснет и сделает то, о чем она его просит? Оксане нравилось думать о нем, как о дрессированном павиане с ограниченным набором примитивных инстинктов и повадок, что давало ей возможность безошибочно рассчитать, как именно поведет себя папик, когда она начнет осуществлять свой гениально задуманный план. 22 Семен был зол. Полгода он потратил на эту женщину. Полгода ходил за ней, говорил глупости, распускал хвост, пускал слюни, грозился, что прыгнет с Крымского моста, хотел ее, как сорок тысяч братьев хотеть не могут, а добился… чего он добился? Забыл, хренов Ромео, что нынешние красавицы не в пример практичней прежних. Впрочем, черт их знает, какими они были, прежние-то? Тоже небось знали, что почем? «Она по проволке ходила, махала белою ногой, — напевал Семен, уныло блуждая в одних трусах по пустой квартире, — и страсть Семенчика схватила своей мозолистой рукой…» Н-да, схватила, а теперь вот, пожалте вам, платите денежки… Когда сегодня утром в трубке мобильника раздался ее голос, он не поверил своим ушам. За полгода она не позвонила ему ни разу. Ни разу не купилась ни на одно из его заманчивых предложений, не сжалилась в ответ на страстную мольбу, не испугалась угрозы самоубийства, не снизошла до ласкового взгляда, не вздрогнула от прикосновения. А сегодня позвонила и, слегка намекнув на возможные перемены в их отношениях, спросила, не может ли он срочно одолжить ей некоторую сумму. Под «некоторой суммой» имелись в виду десять тысяч зеленых, и Семену показалось, что на него вылили ушат холодной воды. Что это, в самом деле, за любовь, если надо выкладывать такие бабки? Никаких иллюзий относительно того, что она вернет ему баксы, он не питал. И сейчас его раздирали противоречивые чувства. Плюнуть на все, расслабиться, дать ей деньги, которые она просит, и один раз насладиться роскошным телом, при мысли о котором у Семена перехватывало дыхание и темнело в глазах? «Ценою жизни… как там?.. ночь одну? Или все-таки две? М-да». Или не быть идиотом и взять расписку, чтобы, по крайней мере, иметь ее столько раз, сколько захочется? Конечно, такая постановка вопроса его изрядно обижала и расхолаживала, но это было не главное. Оксана настаивала, чтобы встреча состоялась сегодня, и все бы ничего — тем более что супружница с дочерью уехали на Канары, и он один. Но как назло вечером главный празднует юбилей, и не пойти он не может. Полдня он потратил на поиски шефа, чтобы заранее поздравить и попытаться под каким-нибудь благовидным предлогом отмазаться от банкета, но тот исчез: не было его ни в редакции, ни дома, ни на мобильном. «Вот блин, должно же было так совпасть! — с досадой думал Семен, натягивая брюки. — Ничего не попишешь, придется идти…» Облачившись в новый костюм и итальянский галстук в мелкий горошек, который они с Нонкой долго выбирали в Петровском пассаже, Семен покрутился перед зеркалом, удовлетворенно оглядывая свою невысокую плотную фигуру и напевая себе под нос привязавшуюся мелодию. Затем вернулся в кабинет и, открыв блокнот с записанным сегодня утром Оксаниным домашним телефоном, набрал номер. «Ничего, все к лучшему… в этом лучшем из возможных миров… — думал он, прислушиваясь к далеким гудкам. — Скажу, что деньги смогу достать не раньше полуночи… Пусть ждет красавица Далила своего Семена…» Прежде чем отправиться в Гостиный Двор на банкет, Семен заехал на Кутузовский, где в дорогущем салоне выбрал какие-то экзотические, похожие на птичьи клювы цветы с незапоминающимся названием. Несколько бутылок французского шампанского, купленного для главного еще накануне, тихо позвякивали у него в багажнике. «Парочку возьму на рандеву, а шефу хватит, — думал Семен. — Может, купить еще торт или ананас? Хотя… торт она еще есть не станет… Ладно. Черт с ним, куплю и торт, и ананас…» Мысль о торте с шампанским — Семен любил сладкое — несколько улучшила его настроение, подпорченное Оксаниным меркантильным предложением, и, подруливая к гастроному, он весело напевал на мотив арии из «Сильвы»: «Частица торта в нас… заключена подчас…» Однажды Люська, Оксанина школьная подруга из Балашихи, с замиранием сердца слушая ее треп о посещении очередного эксклюзивногобутика в центре Москвы, воскликнула: «Ой, Ксанка, как это ты не боишься туда заходить! Я один раз подошла — дай, думаю, погляжу, что там такое?.. Смотрю, а там народу — никого, одни продавщицы таращатся…» — «Ну и что? Вошла?» — «Не-а, струсила». Оксана расхохоталась: «Вот дурочка! А я совершенно спокойно… Я и к Тиффани захожу — и ничего…» Хоть Оксана и хвасталась, но ощутить в полной мере свою принадлежность к красивой жизни ей не удавалось до сих пор. Слишком все было зыбко: сегодня есть деньги, завтра — нет, а послезавтра — вообще непонятно, как она будет жить: тащить, как раньше, ненавистную лямку в агентстве, где ее не любили и завидовали, и пропадать в жалкой двушке на Дмитровском шоссе… Или жить, как живет Ирка Зараева, ни в чем себе не отказывая и не думая о завтрашнем дне. Покупая у Тиффани «жалкие» серебряные сережки за «жалкие» двести баксов, ей приходилось черт знает что из себя корчить, делая надменное лицо, будто сережки эти — так, мелочь, приобретаемая в подарок горничной на день рождения, и не более того. Она вообще время от времени ощущала какую-то странную неуверенность — боялась себе в этом признаться и не могла понять, откуда эта неуверенность берется при ее красоте и реакции на нее мужчин. Впрочем, с мужчинами тоже не все было гладко. Еще в начале своей карьеры ей приходилось ради заработка оказывать эскорт-услуги, сопровождая какого-нибудь состоятельного господина в ресторан, загранпоездку или крутую тусовку. «Ты там смотри, не теряйся», — подмигивала ей мать, и Оксана искренне не понимала, что имеет в виду ее родительница. Если «не теряться» означало «лечь в койку», то с этим проблем не было: мужики только и ждали, чтобы затащить ее в постель. Беда была в том, что тогда секс ее особенно не интересовал, а что делать, чтобы кто-нибудь из этих мужиков на ней женился, Оксана решительно не понимала. Говорить с ними ей было не о чем, того, что говорили они, встречаясь со своими знакомыми или друзьями, она не понимала, и только хлопала глазами или зевала. Она чувствовала, что ее таскают с собой и демонстрируют тусовке так же, как брелок от навороченной иномарки, «ролекс» за двадцать тысяч баксов или мобилу с бриллиантовой россыпью на корпусе, но не понимала, гордиться этим или нет. Все это, конечно, осталось в прошлом — переспав с некоторым количеством богатых и влиятельных мужчин, Оксана приобрела повадки светской львицы, то есть нахваталась кое-каких манер, замашек и модной лексики. Она с небрежным видом запихивала в сумочку визитки известных людей, позволяла себе капризничать в студиях, где ее снимали, посещала только те рестораны и бутики, где обслуга хорошо знала, как ей угодить… Но где-то в самой глубине ее души по-прежнему прятались маленькие гаденькие комплексы, и иногда она даже готова была признать, что лучше всего чувствует себя в компании Люськи Полянкиной и Генки Малявина из Балашихи. Хвост перед ними она, конечно, распускала, — где же еще похвастаешься, если не перед друзьями! — но, сидя на крошечной Люськиной кухне, уплетая винегрет с дешевыми сосисками и запивая квасом, который вкусно готовила Люськина мать, все-таки не могла сдержать радостного: «Блин, Люська, как же мне с тобой хорошо!» Впрочем, случалось это все реже и реже — у Оксаны, озабоченной устройством своего будущего, времени на старые знакомства оставалось все меньше… Предстоящее рандеву с Семеном ее пугало. Во-первых, ей не нравилась его принадлежность к тявкающей своре журналистов, которые в свое время попортили ей немало крови, во-вторых, она неожиданно почувствовала, что не знает, как себя с ним вести. Если бы он был бизнесменом, депутатом или каким-нибудь другим начальником, все было бы просто. Она бы переспала с ним, раз уж ему так хочется с ней переспать, и получила бы обещанные бабки. А он — поимел бы свое и помалкивал, потому что неприятности и огласка ему и самому ни к чему. А Семен этот — черт его знает, чего от него ждать! И кто поручится за то, что он действительно «запал» на нее, а не готовит какую-нибудь пакость, какую-нибудь очередную сенсацию из жизни фотомоделей, после которой папик, вместо того чтобы жениться, убьет ее окончательно. Она вспомнила страстные Семеновы речи, обещания, клятвы. Когда во время одной из последних встреч в «Шехерезаде» она намекнула на кое-какие свои сложности, Семен распустил хвост и заявил: «Оксана, вы понимаете, что такое известный журналист, а тем более такой, как я? Я могу все. Скажите, в чем ваша проблема, и через час…» — и Оксана видела, как в его глазах вспыхивает желание. Все так, и тем не менее она боялась. Дошло до того, что она никак не могла решить, как его принимать. Накрыть стол? Но, во-первых, готовить она не умела, во-вторых, ужасно боялась, что он как-нибудь неправильно истолкует ее гостеприимство — ужин при свечах — это заявка… Еще, не дай Бог, подумает, что она всерьез хочет завести с ним роман, и тогда ей придется устраивать такие посиделки каждый вечер и отвязаться от него будет уже невозможно. «Нет-нет, никаких обедов. Куплю бутылку “кампари” и сделаю пару коктейлей, а он, раз уж ему так приспичило, пусть принесет что-нибудь с собой — все-таки идет на свидание к красивой женщине… И вообще — он и без обедов-ужинов должен быть счастлив». Но и это было не все. Она даже не могла решить, как одеться, чтобы выглядеть «комильфо». Вечерний туалет отпадал — много чести. Деловой костюм? Смешно. Что-нибудь сексапильное? Неправильно истолкует, то есть решит, что она соблазняет его, а она и не думает этого делать — ей плевать, соблазнится он или нет, лишь бы дал деньги. В конечном счете Оксана решила, что наденет джинсы с футболкой — и пусть понимает, как хочет.